Неточные совпадения
Бабы с толстыми лицами и перевязанными грудями смотрели из верхних окон; из нижних глядел теленок или высовывала слепую
морду свою
свинья.
«Нахальная
морда, — кипели на языке Самгина резкие слова. —
Свинья, — пришел любоваться женщиной, которую сделал кокоткой. Радикальничает из зависти нищего к богатым, потому что разорен».
Шея короткая и очень сильная; голова клиновидная;
морда оканчивается довольно твердым и подвижным «пятачком», при помощи которого дикая
свинья копает землю.
Говоря это, он прицелился и выстрелил в одну из
свиней. С ревом подпрыгнуло раненное насмерть животное, кинулось было к лесу; но тут же ткнулось
мордой в землю и начало барахтаться. Испуганные выстрелом птицы с криком поднялись на воздух и, в свою очередь, испугали рыбу, которая, как сумасшедшая, взад и вперед начала носиться по протоке.
— Убирайся, черт паршивый, дурак,
свинья, сволочь, я тебе
морду разобью!..
— Право,
свинья. Прямо в
морду попал.
Из переулка, озабоченно и недовольно похрюкивая, вышла
свинья, остановилась, поводя носом и встряхивая ушами, пятеро поросят окружили её и, подпрыгивая, толкаясь, вопросительно подвизгивая, тыкали
мордами в бока ей, покрытые комьями высохшей грязи, а она сердито мигала маленькими глазами, точно не зная, куда идти по этой жаре, фыркала в пыль под ногами и встряхивала щетиной. Две жёлтых бабочки, играя, мелькали над нею, гудел шмель.
Но сколько ни обкрадывали приказчик и войт, как ни ужасно жрали все в дворе, начиная от ключницы до
свиней, которые истребляли страшное множество слив и яблок и часто собственными
мордами толкали дерево, чтобы стряхнуть с него целый дождь фруктов, сколько ни клевали их воробьи и вороны, сколько вся дворня ни носила гостинцев своим кумовьям в другие деревни и даже таскала из амбаров старые полотна и пряжу, что все обращалось ко всемирному источнику, то есть к шинку, сколько ни крали гости, флегматические кучера и лакеи, — но благословенная земля производила всего в таком множестве, Афанасию Ивановичу и Пульхерии Ивановне так мало было нужно, что все эти страшные хищения казались вовсе незаметными в их хозяйстве.
…Я стою в сенях и, сквозь щель, смотрю во двор: среди двора на ящике сидит, оголив ноги, мой хозяин, у него в подоле рубахи десятка два булок. Четыре огромных йоркширских борова, хрюкая, трутся около него, тычут
мордами в колени ему, — он сует булки в красные пасти, хлопает
свиней по жирным розовым бокам и отечески ласково ворчит пониженным, незнакомым мне голосом...
Кормление
свиней считалось обидным и тяжелым наказанием: йоркширы помещались в темном, тесном хлеве, и когда человек вносил к ним ведра корма, они подкатывались под ноги ему, толкали его тупыми
мордами, редко кто выдерживал эти тяжелые любезности, не падая в грязь хлева.
Философ, оставшись один, в одну минуту съел карася, осмотрел плетеные стены хлева, толкнул ногою в
морду просунувшуюся из другого хлева любопытную
свинью и поворотился на другой бок, чтобы заснуть мертвецки. Вдруг низенькая дверь отворилась, и старуха, нагнувшись, вошла в хлев.
Я люблю родину.
Я очень люблю родину!
Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.
Приятны мне
свиней испачканные
мордыИ в тишине ночной звенящий голос жаб.
Я нежно болен вспоминаньем детства,
Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.
Как будто бы на корточки погреться
Присел наш клён перед костром зари.
О, сколько я на нём яиц из гнёзд вороньих,
Карабкаясь по сучьям, воровал!
Все тот же ль он теперь, с верхушкою зелёной?
По-прежнему ль крепка его кора?