Неточные совпадения
В
светлом коридоре никого не было, кроме капельдинера и двух лакеев с шубами на
руках, слушавших у двери.
В карете дремала в углу старушка, а у окна, видимо только что проснувшись, сидела молодая девушка, держась обеими
руками за ленточки белого чепчика.
Светлая и задумчивая, вся исполненная изящной и сложной внутренней, чуждой Левину жизни, она смотрела через него на зарю восхода.
Княгиня была женщина лет сорока пяти, маленькая, тщедушная, сухая и желчная, с серо-зелеными неприятными глазками, выражение которых явно противоречило неестественно-умильно сложенному ротику. Из-под бархатной шляпки с страусовым пером виднелись светло-рыжеватые волосы; брови и ресницы казались еще
светлее и рыжеватее на нездоровом цвете ее лица. Несмотря на это, благодаря ее непринужденным движениям, крошечным
рукам и особенной сухости во всех чертах общий вид ее имел что-то благородное и энергическое.
Когда вышли навстречу все попы в
светлых золотых ризах, неся иконы и кресты, и впереди сам архиерей с крестом в
руке и в пастырской митре, преклонили козаки все свои головы и сняли шапки.
Соня остановилась в сенях у самого порога, но не переходила за порог и глядела как потерянная, не сознавая, казалось, ничего, забыв о своем перекупленном из четвертых
рук шелковом, неприличном здесь, цветном платье с длиннейшим и смешным хвостом, и необъятном кринолине, загородившем всю дверь, и о
светлых ботинках, и об омбрельке, [Омбрелька — зонтик (фр. ombrelle).] ненужной ночью, но которую она взяла с собой, и о смешной соломенной круглой шляпке с ярким огненного цвета пером.
Аркадий оглянулся и увидал женщину высокого роста, в черном платье, остановившуюся в дверях залы. Она поразила его достоинством своей осанки. Обнаженные ее
руки красиво лежали вдоль стройного стана; красиво падали с блестящих волос на покатые плечи легкие ветки фуксий; спокойно и умно, именно спокойно, а не задумчиво, глядели
светлые глаза из-под немного нависшего белого лба, и губы улыбались едва заметною улыбкою. Какою-то ласковой и мягкой силой веяло от ее лица.
Он сел пить кофе против зеркала и в непонятной глубине его видел свое очень истощенное, бледное лицо, а за плечом своим — большую, широколобую голову, в
светлых клочьях волос, похожих на хлопья кудели; голова низко наклонилась над столом, пухлая красная
рука работала вилкой в тарелке, таская в рот куски жареного мяса. Очень противная
рука.
Туробоев отошел в сторону, Лютов, вытянув шею, внимательно разглядывал мужика, широкоплечего, в пышной шапке сивых волос, в красной рубахе без пояса; полторы ноги его были одеты синими штанами. В одной
руке он держал нож, в другой — деревянный ковшик и, говоря, застругивал ножом выщербленный край ковша, поглядывая на господ снизу вверх
светлыми глазами. Лицо у него было деловитое, даже мрачное, голос звучал безнадежно, а когда он перестал говорить, брови его угрюмо нахмурились.
«Уже решила», — подумал Самгин. Ему не нравилось лицо дома, не нравились слишком
светлые комнаты, возмущала Марина. И уже совсем плохо почувствовал он себя, когда прибежал, наклоня голову, точно бык, большой человек в теплом пиджаке, подпоясанном широким ремнем, в валенках, облепленный с головы до ног перьями и сенной трухой. Он схватил
руки Марины, сунул в ее ладони лохматую голову и, целуя ладони ее, замычал.
Люди судорожно извивались, точно стремясь разорвать цепь своих
рук; казалось, что с каждой секундой они кружатся все быстрее и нет предела этой быстроте; они снова исступленно кричали, создавая облачный вихрь, он расширялся и суживался, делая сумрак
светлее и темней; отдельные фигуры, взвизгивая и рыча, запрокидывались назад, как бы стремясь упасть на пол вверх лицом, но вихревое вращение круга дергало, выпрямляло их, — тогда они снова включались в серое тело, и казалось, что оно, как смерч, вздымается вверх выше и выше.
— Да, это, конечно, так! — сказал Брагин, кивнув головой, и вздохнул, продолжая: — Эту пословицу я вчера читал в каком-то листке. — И, пожимая
руку Самгина, закончил: — От вас всегда уходишь успокоенный.
Светлым, спокойным умом обладаете вы — честное слово!
Люди слушали Маракуева подаваясь, подтягиваясь к нему; белобрысый юноша сидел открыв рот, и в
светлых глазах его изумление сменялось страхом. Павел Одинцов смешно сползал со стула, наклоняя тело, но подняв голову, и каким-то пьяным или сонным взглядом прикованно следил за игрою лица оратора. Фомин, зажав
руки в коленях, смотрел под ноги себе, в лужу растаявшего снега.
Под полом, в том месте, где он сидел, что-то негромко щелкнуло, сумрак пошевелился,
посветлел, и, раздвигая его, обнаруживая стены большой продолговатой комнаты, стали входить люди — босые, с зажженными свечами в
руках, в белых, длинных до щиколоток рубахах, подпоясанных чем-то неразличимым.
Пришла Лидия, держась
руками за виски, молча села у окна. Клим спросил: что нашел доктор? Лидия посмотрела на него непонимающим взглядом; от синих теней в глазницах ее глаза стали
светлее. Клим повторил вопрос.
Зрачки ее как будто вспыхнули,
посветлели на секунду и тут же замутились серой слезой, растаяли. Ослепшими глазами глядя на стол, щупая его дрожащей
рукой, она поставила чашку мимо блюдца.
— Там — все наше, вплоть до реки Белой наше! — хрипло и так громко сказали за столиком сбоку от Самгина, что он и еще многие оглянулись на кричавшего. Там сидел краснолобый, большеглазый, с густейшей
светлой бородой и сердитыми усами, которые не закрывали толстых губ ярко-красного цвета, одной
рукою, с вилкой в ней, он писал узоры в воздухе. — От Бирска вглубь до самых гор — наше! А жители там — башкирье, дикари, народ негодный, нерабочий, сорье на земле, нищими по золоту ходят, лень им золото поднять…
«Посмотрим, как делают религию на заводе искусственных минеральных вод! Но — как же я увижу?» Подвинув ногу по мягкому на полу, он уперся ею в стену, а пошарив по стене
рукою, нашел тряпочку, пошевелил ее, и пред глазами его обнаружилась продолговатая, шириною в палец,
светлая полоска.
Ей было лет тридцать. Она была очень бела и полна в лице, так что румянец, кажется, не мог пробиться сквозь щеки. Бровей у нее почти совсем не было, а были на их местах две немного будто припухлые, лоснящиеся полосы, с редкими
светлыми волосами. Глаза серовато-простодушные, как и все выражение лица;
руки белые, но жесткие, с выступившими наружу крупными узлами синих жил.
Так разыгралась роль его в обществе. Лениво махнул он
рукой на все юношеские обманувшие его или обманутые им надежды, все нежно-грустные,
светлые воспоминания, от которых у иных и под старость бьется сердце.
Теперь же я постарался смягчить впечатление и уложить бедного князя спать: «Выспитесь, и идеи будут
светлее, сами увидите!» Он горячо пожал мою
руку, но уже не целовался.
Она стремительно выбежала из квартиры, накидывая на бегу платок и шубку, и пустилась по лестнице. Мы остались одни. Я сбросил шубу, шагнул и затворил за собою дверь. Она стояла предо мной как тогда, в то свидание, с
светлым лицом, с
светлым взглядом, и, как тогда, протягивала мне обе
руки. Меня точно подкосило, и я буквально упал к ее ногам.
Mariette в шляпе, но уже не в черном, а в каком-то
светлом, разных цветов платье сидела с чашкой в
руке подле кресла графини и что-то щебетала, блестя своими красивыми смеющимися глазами.
На
светлом фоне неба отчетливо вырисовывалась его фигура с котомкой за плечами, с сошками и с ружьем в
руках.
Но в этот второй раз ее глаза долго, неподвижно смотрели на немногие строки письма, и эти
светлые глаза тускнели, тускнели, письмо выпало из ослабевших
рук на швейный столик, она закрыла лицо
руками, зарыдала.
«Только тот любит, у кого
светлеет мысль и укрепляются
руки от любви».
…Зачем же воспоминание об этом дне и обо всех
светлых днях моего былого напоминает так много страшного?.. Могилу, венок из темно-красных роз, двух детей, которых я держал за
руки, факелы, толпу изгнанников, месяц, теплое море под горой, речь, которую я не понимал и которая резала мое сердце… Все прошло!
Однажды привиделся ему сон. Стоит будто он в ангельском образе, окутанный
светлым облаком; в ушах раздается сладкогласное ангельское славословие, а перед глазами присносущий свет Христов горит… Все земные болести с него как
рукой сняло; кашель улегся, грудь дышит легко, все существо устремляется ввысь и ввысь…
Он в щегольском коричневом фраке с
светлыми пуговицами; на
руках безукоризненно чистые перчатки beurre frais. [цвета свежего масла (фр.).] Подает сестре
руку — в то время это считалось недозволенною фамильярностью — и расшаркивается перед матушкой. Последняя тупо смотрит в пространство, точно перед нею проходит сонное видение.
Знаменитый Мина оказался небольшим плотным человеком, с длинными, как у обезьяны,
руками и загорелым лицом, на котором странно выделялась очень
светлая заросль. Длинный прямой нос как будто утопал в толстых, как два полена,
светлых усах. Перестав звонить, он взглянул на моего жизнерадостного покровителя и сказал...
Старик клал
руки на наши коротко остриженные головы, и лицо его постепенно
светлело…
И вдруг ничего нет!.. Нет прежде всего любимого человека. И другого полюбить нет сил. Все кончено. Радужный туман
светлого утра сгустился в темную грозовую тучу. А любимый человек несет с собой позор и разорение. О, он никогда не узнает ничего и не должен знать, потому что недостоин этого! Есть святые чувства, которых не должна касаться чужая
рука.
Дед с матерью шли впереди всех. Он был ростом под
руку ей, шагал мелко и быстро, а она, глядя на него сверху вниз, точно по воздуху плыла. За ними молча двигались дядья: черный гладковолосый Михаил, сухой, как дед;
светлый и кудрявый Яков, какие-то толстые женщины в ярких платьях и человек шесть детей, все старше меня и все тихие. Я шел с бабушкой и маленькой теткой Натальей. Бледная, голубоглазая, с огромным животом, она часто останавливалась и, задыхаясь, шептала...
Ему вспомнилось теперь, как простирал он
руки свои в эту
светлую, бесконечную синеву и плакал.
Он встал, чтобы пойти за нею, и вдруг раздался подле него чей-то
светлый, свежий смех; чья-то
рука вдруг очутилась в его
руке; он схватил эту
руку, крепко сжал и проснулся.
Ребенок играл подле него; может быть, рассказывал ему что-нибудь на своем детском языке, Христос его слушал, но теперь задумался;
рука его невольно, забывчиво осталась на
светлой головке ребенка.
— Отметаются все твои старые грехи, Конон, — сказал Гермоген, кладя
руку на голову новообращенного. — Взыщутся старые грехи на иноке Кирилле, а раб божий Конон
светлеет душой перед господом.
Доктор взглянул наверх. Над лестницею, в
светлой стеклянной галерее, стояла довольно миловидная молодая белокурая женщина, одетая в голубую холстинковую блузу. Перед нею на гвоздике висел форменный вицмундир, а в
руках она держала тонкий широкий веник из зеленого клоповника.
И когда после занавеса он подошел ко мне и погладил меня своей большой горячей
рукой по волосам и со своей обворожительно-светлой улыбкой сказал: «Прекрасно!
— Вот — сказал он, протягивая
руки то по направлению к гостям, то к Любке, — вот, товарищи, познакомьтесь. Вы, Люба, увидите в них настоящих друзей, которые помогут вам на вашем
светлом пути, а вы, — товарищи Лиза, Надя, Саша и Рахиль, — вы отнеситесь как старшие сестры к человеку, который только что выбился из того ужасного мрака, в который ставит современную женщину социальный строй.
В
светлом коридоре Женька положила
руки на плечи подруги и с исказившимся, внезапно побледневшим лицом сказала...
Филипп, с засученными рукавами рубашки, вытягивает колесом бадью из глубокого колодца, плеская
светлую воду, выливает ее в дубовую колоду, около которой в луже уже полощутся проснувшиеся утки; и я с удовольствием смотрю на значительное, с окладистой бородой, лицо Филиппа и на толстые жилы и мускулы, которые резко обозначаются на его голых мощных
руках, когда он делает какое-нибудь усилие.
Я едва верил глазам своим. Кровь бросилась в голову старика и залила его щеки; он вздрогнул. Анна Андреевна стояла, сложив
руки, и с мольбою смотрела на него. Лицо ее просияло
светлою, радостною надеждою. Эта краска в лице, это смущение старика перед нами… да, она не ошиблась, она понимала теперь, как пропал ее медальон!
— Я не сержусь, — проговорила она робко, подняв на меня такой
светлый, такой любящий взгляд; потом вдруг схватила мою
руку, прижала к моей груди лицо и отчего-то заплакала.
Я не понял, но спросить было некогда. Наташа вышла к князю с
светлым лицом. Он все еще стоял со шляпой в
руках. Она весело перед ним извинилась, взяла у него шляпу, сама придвинула ему стул, и мы втроем уселись кругом ее столика.
И ушел, высоко приподняв плечи, выпятив грудь, в новой шапке набекрень, солидно засунув
руки в карманы. На висках у него весело дрожали
светлые кудри.
Она очнулась, перевела дыхание — у крыльца стоял мужик с широкой
светлой бородой, пристально глядя голубыми глазами в лицо ей. Кашляя и потирая горло обессиленными страхом
руками, она с трудом спросила его...
В окно, весело играя, заглядывал юный солнечный луч, она подставила ему
руку, и когда он,
светлый, лег на кожу ее
руки, другой
рукой она тихо погладила его, улыбаясь задумчиво и ласково. Потом встала, сняла трубу с самовара, стараясь не шуметь, умылась и начала молиться, истово крестясь и безмолвно двигая губами. Лицо у нее
светлело, а правая бровь то медленно поднималась кверху, то вдруг опускалась…
Павел усмехнулся, медленно провел
рукой по волосам, огонь его голубых глаз вспыхнул
светлее.
Какой-то молодой человек в коротком пальто с поднятым воротником столкнулся с нею и молча отскочил, взмахнув
рукою к голове. Ей показалось что-то знакомое в нем, она оглянулась и увидала, что он одним
светлым глазом смотрит на нее из-за воротника. Этот внимательный глаз уколол ее,
рука, в которой она держала чемодан, вздрогнула, и ноша вдруг отяжелела.
Она улыбалась, пожимала
руки, кланялась, и хорошие,
светлые слезы сжимали горло, ноги ее дрожали от усталости, но сердце, насыщенное радостью, все поглощая, отражало впечатления подобно
светлому лику озера.