Неточные совпадения
И
свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей всё
то, что прежде было
во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла.
— Какой вздор!» В досаде взял он
свечу, чтоб идти и отыскать
во что бы
то ни стало оборванца и поскорее уйти отсюда.
Она была очень набожна и чувствительна, верила
во всевозможные приметы, гаданья, заговоры, сны; верила в юродивых, в домовых, в леших, в дурные встречи, в порчу, в народные лекарства, в четверговую соль, в скорый конец света; верила, что если в светлое воскресение на всенощной не погаснут
свечи,
то гречиха хорошо уродится, и что гриб больше не растет, если его человеческий глаз увидит; верила, что черт любит быть там, где вода, и что у каждого жида на груди кровавое пятнышко; боялась мышей, ужей, лягушек, воробьев, пиявок, грома, холодной воды, сквозного ветра, лошадей, козлов, рыжих людей и черных кошек и почитала сверчков и собак нечистыми животными; не ела ни телятины, ни голубей, ни раков, ни сыру, ни спаржи, ни земляных груш, ни зайца, ни арбузов, потому что взрезанный арбуз напоминает голову Иоанна Предтечи; [Иоанн Предтеча — по преданию, предшественник и провозвестник Иисуса Христа.
Он хорошо помнил опыт Москвы пятого года и не выходил на улицу в день 27 февраля. Один, в нетопленой комнате, освещенной жалким огоньком огарка стеариновой
свечи, он стоял у окна и смотрел
во тьму позднего вечера, она в двух местах зловеще, докрасна раскалена была заревами пожаров и как будто плавилась, зарева росли, растекались, угрожая раскалить весь воздух над городом. Где-то далеко не торопясь вползали вверх разноцветные огненные шарики ракет и так же медленно опускались за крыши домов.
Пришед
во флигель, учитель
засветил свечу, и оба стали раздеваться; между
тем Антон Пафнутьич похаживал по комнате, осматривая замки и окна и качая головою при сем неутешительном осмотре.
Я просыпался весь в поту, с бьющимся сердцем. В комнате слышалось дыхание, но привычные звуки как будто заслонялись чем-то вдвинувшимся с
того света, чужим и странным. В соседней спальне стучит маятник, потрескивает нагоревшая
свеча. Старая нянька вскрикивает и бормочет
во сне. Она тоже чужая и страшная… Ветер шевелит ставню, точно кто-то живой дергает ее снаружи. Позвякивает стекло… Кто-то дышит и невидимо ходит и глядит невидящими глазами… Кто-то, слепо страдающий и грозящий жутким слепым страданием.
Вязмитинова неслышными шагами подвинулась за занавеску, и через полминуты Розанов услыхал, как щелкнул замок в ее ванной. Вслед за
тем Женни выскочила, как бы преследуемая страшным привидением, схватила со стола
свечу и побежала через зал и гостиную в кабинет мужа.
Во все это время она судорожно совала что-то в карман своего платья и, остановясь у мужниного письменного стола, что-то уронила на пол.
Разъяснения всех этих негодований и пророчеств впереди; их место далеко в хронике событий, которые я должна записать на память измельчавшим и едва ли самих себя не позабывшим потомкам древнего и доброго рода нашего. Сделав несколько несвоевременный скачок вперед, я снова возвращаюсь «
во время уно», к событию, которым завершился период тихого вдовьего житья княгини с маленькими детьми в селе Протозанове и одновременно с
тем открылась новая фаза течения моего
светила среди окружавших его туч и туманов.
Позади несчастного капитана пылал опрокинутый стол;
во время тревоги никто не заметил, что
свеча, которую сшибло пулею со стола, не погасла; от нее загорелась скатерть; а как тушить было некому,
то вскоре весь стол запылал.
— Сальная
свеча, горящая на столе, озаряла ее невинный открытый лоб и одну щеку, на которой, пристально вглядываясь, можно было бы различить мелкий золотой пушок; остальная часть лица ее была покрыта густой тенью; и только когда она поднимала большие глаза свои,
то иногда две искры света отделялись в темноте; это лицо было одно из
тех, какие мы видим
во сне редко, а наяву почти никогда.
Последняя
свеча гаснет, и сцена погружается
во тьму. Все исчезает. Выступает свет у распятия. Сцена открыта, темна и пуста. Невдалеке от зеркала Мольера сидит скорчившись темная фигура.
Между
тем прибежали люди с баграми, притащили невод, стали расстилать его на траве, народу набралось пропасть, суета поднялась, толкотня… кучер схватил один багор, староста — другой, оба вскочили в лодку, отчалили и принялись искать баграми в воде; с берега
светили им. Странны и страшны казались движения их и их теней
во мгле над взволнованным прудом, при неверном и смутном блеске фонарей.
— Море, — жгуче говорил он, — синее око земли, устремлённое в дали небес, созерцает оно надмирные пространства, и
во влаге его, живой и чуткой, как душа, отражаются игры звёзд — тайный бег
светил. И если долго смотреть на волнение моря,
то и небеса кажутся отдалённым океаном, звёзды же — золотые острова в нём.
В соседней комнате что-то зашевелилось… шаркнулась спичка и загорелась синевато-бледным пламенем: Иосаф, босой, с растрепанными волосами и накинув наскоро халатишко, вставал… Дрожащими руками он
засветил свечку и вытянулся перед нами
во весь свой громадный рост. Я почти не узнал его, до
того он в последнее время постарел, похудел и пожелтел.
Книгохранилище замка Дукс, в Богемии. Темный, мрачный покой. Вечный сон нескольких тысяч книг. Единственное огромное кресло с перекинутым через него дорожным плащом. Две
свечи по сторонам настольного Ариоста зажжены только для
того, чтобы показать —
во всей огромности — мрак. Красный, в ледяной пустыне, островок камина. Не осветить и не согреть. На полу, в дальнедорожном разгроме: рукописи, письма, отрепья. Чемодан, извергнув, ждет.
В 1800-х годах, в
те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время, — в
те наивные времена, когда из Москвы, выезжая в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, — когда в длинные осенние вечера нагорали сальные
свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые
свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, — в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда,
во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, — в губернском городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.
Да, среди пустынь, за стенами монастырей, возрастет слово Христово: «И свет
во тьме светит, и
тьма его не объяла», — и оттуда пересодится на открытое поле, когда из него исторгнутся плевелы.
По субботам он ходил в баню, а по воскресениям молился усердно и вежливо,
то есть прямо от своего лица ни о чем просить не дерзал, а искал посредства просиявших угодников; но и
тем не докучал с пустыми руками, а приносил
во храм дары и жертвы: пелены, ризы,
свечи и курения.
Рожденное
во тьме, само по себе неисследимая
тьма, оно царило торжественно и грозно, и тщетно пытались люди осветить его
свечами своего разума.
И стали боголюбивые старцы и пречестные матери
во дни, старым празднествам уреченные, являться на Светлый Яр с книгами, с крестами, с иконами… Стали на берегах озера читать псалтырь и петь каноны, составили Китежский «Летописец» и стали читать его народу, приходившему справлять Ярилины праздники. И на
тех келейных сходбищах иные огни затеплились — в ночь на день Аграфены Купальницы стали подвешивать к дубам лампады, лепить восковые
свечи, по сучьям иконы развешивать…
Свиделись они впервые на супрядках. Как взглянула Матренушка в его очи речистые, как услышала слова его покорные да любовные, загорелось у ней на сердце, отдалась в полон молодцу… Все-то цветно да красно до
той поры было в очах ее, глядел на нее Божий мир светло-радостно, а теперь мутятся глазыньки, как не видят друга милого. Без Якимушки и цветы не цветно цветут, без него и деревья не красно растут
во дубравушке, не светло
светит солнце яркое, мглою-мороком кроется небо ясное.
Одна из главных обязанностей человека состоит в
том, чтобы заставить
светить во всю силу
то светлое начало разума, которое мы получаем от неба.
В минуту смерти человека
свеча, при которой он читал исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхивает более ярким, чем когда-нибудь, светом, освещает ему всё
то, что прежде было
во мраке, трещит, меркнет и навсегда потухает.
Но у князя открылась вдруг одна злосчастная слабость: князь возжелал сделаться великим человеком,
светилом своего отечества, — он ощутил до такой степени сильный зуд писательства, что
во что бы
то ни стало заказал себе быть литератором.
Во все время венчального обряда Катерина Астафьевна жарко молилась и плакала, обтирая слезы рукавом своего поношенного, куцего коричневого шерстяного платья, меж
тем как гривенниковая
свеча в другой ее руке выбивала дробь и поджигала скрещенную на ее груди темную шелковую косыночку.
Свет
во тьме светит, и
тьма не объемлет его, но свет предполагает бесконечность
тьмы.
Серый фон не свободен от смертей. Оно и понятно. Муж и жена не могут умереть в одно время. Один из двух,
во что бы
то ни стало, должен пережить похороны другого. И Нелли видит, как умирает ее муж. Это страшное несчастие представляется ей
во всех своих подробностях. Она видит гроб,
свечи, дьячка и даже следы, которые оставил в передней гробовщик.
Но свет
во тьме светит, и
тьма не может объять его.
Прочтите драму «И свет
во тьме светит».
И такие сцены разыгрывались все чаще. Уходу Толстого из дома Софья Андреевна противилась также упорно, как раздаче имущества. Почему? Ответ мы находим в драме «И свет
во тьме светит».
Начинается долгая, упорная, скрытая от чужих взглядов борьба. Для обеих сторон это не каприз, не упрямство, а борьба за жизнь, за существование. В июле 1891 года Толстой решил опубликовать в газетах письмо с отказом от собственнических прав на свои литературные произведения. Произошла бурная семейная сцена. Характер ее мы ясно можем себе представить по сценам, происходящим между мужем и женой в упомянутой драме «И свет
во тьме светит».
Давно уже смутные слухи настойчиво указывали на одно определенное лицо, упорно загораживавшее Толстому дорогу к новой жизни. Теперь обе стороны ушли из жизни, теперь опубликованы многие интимные места из дневников и переписки Толстого, напечатан набросок его откровенно-автобиографической драмы «И свет
во тьме светит». И нет теперь никакого сомнения, что лицом этим была его милая, любящая Кити, — его жена.
Это — свет Христов, который и
во тьме светит.
Новость и неизвестность его положения, огромный храм с иконостасом, украшенный щедро золотом и драгоценными каменьями, на которых играл свет восковых
свечей и лампад, поражающее пение, стройный ряд монахов в черной одежде, торжественное спокойствие, с каким они молились Богу — словом, вся святость места ясно говорила за себя и невольно заставляла пасть
во прах и молиться усердно. Несмотря на
то, что вечерня продолжалась часа три, Михаил Андреевич не почувствовал ни утомления, ни усталости.
Патеру Флорентию удалось убедить одного из таких новообращенных, сметливого москаля, что ему
во сне было видение, что будто бы ему явилась Богоматерь, образ которой у Варварских ворот, — мы знали, что этот образ позабыли москали, — которая сказала, что за
то, что ей более тридцати лет не ставили
свечей и не пели молебнов Бог хотел поразить Москву каменным дождем, но лишь по ее молитве смилостивился и наслал трехмесячный мор.
— Вы, кажется, тоже удивлены, что видите меня здесь. У вас есть предрассудки… Это присуще вашему возрасту и воспитанию. А мы — у нас все отнято!.. Да, мой друг, поживете и увидите, что жизнь коротка и что не стоит смотреть на нее серьезно. Исключая долга чести, с которым в сделку не пойдешь, нужно
во всем применяться к общему строю жизни. Посещая этот мир, вы встретитесь и с важными финансовыми тузами, со
светилами науки и искусства, и даже… с
теми немногими аристократами, которые еще остались.
И если когда какой человек попытается напомнить людям
то, что не в этих волхвованиях, не в молебнах, обеднях,
свечах, иконах — учение Христа, а в
том, чтобы люди любили друг друга, не платили злом за зло, не судили, не убивали друг друга,
то поднимется стон негодования
тех, которым выгодны эти обманы, и люди эти
во всеуслышание, с непостижимой дерзостью говорят в церквах, печатают в книгах, газетах, катехизисах, что Христос никогда не запрещал клятву (присягу), никогда не запрещал убийство (казни, войны), что учение о непротивлении злу с сатанинской хитростью выдумано врагами Христа.
Василием стояли человеческие лица,
то ярко
во всех морщинах своих освещенные желтым огнем
свечей,
то смутно выступавшие из темных углов, как будто и самый воздух церкви превратился в людей, ждущих милости и правды.
Француз-доктор, — стоявший без зажженной
свечи, прислонившись к колонне, в
той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, — неслышными шагами человека
во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался.
Во втором часу ночи Костылев прощается и, поправляя свои шекспировские воротники, уходит домой. Пейзажист остается ночевать у жанриста. Перед
тем, как ложиться спать, Егор Саввич берет
свечу и пробирается в кухню напиться воды. В узеньком, темном коридорчике, на сундуке сидит Катя и, сложив на коленях руки, глядит вверх. По ее бледному, замученному лицу плавает блаженная улыбка, глаза блестят…