Неточные совпадения
— Здесь и далее примеч. ред.] но вся уже изношенная, совсем
рыжая, вся в дырах и пятнах, без полей и самым безобразнейшим
углом заломившаяся на сторону.
— Папиросу выклянчил? — спросил он и, ловко вытащив папиросу из-за уха парня, сунул ее под свои
рыжие усы в
угол рта; поддернул штаны, сшитые из мешка, уперся ладонями в бедра и, стоя фертом, стал рассматривать Самгина, неестественно выкатив белесые, насмешливые глаза. Лицо у него было грубое, солдатское, ворот рубахи надорван, и, распахнувшись, она обнажала его грудь, такую же полосатую от пыли и пота, как лицо его.
Девушка так быстро шла, как будто ей необходимо было устать, а Клим испытывал желание забиться в сухой, светлый
угол и уже там подумать обо всем, что плыло перед глазами, поблескивая свинцом и позолотой,
рыжей медью и бронзой.
Незаметно и неожиданно, где-нибудь в
углу, в сумраке, возникал
рыжий человек, учитель Клима и Дмитрия, Степан Томилин; вбегала всегда взволнованная барышня Таня Куликова, сухонькая, со смешным носом, изъеденным оспой; она приносила книжки или тетрадки, исписанные лиловыми словами, наскакивала на всех и подавленно, вполголоса торопила...
И, пошевелив красными ушами, ткнул пальцем куда-то в
угол, а по каменной лестнице, окрашенной в
рыжую краску, застланной серой с красной каемкой дорожкой, воздушно спорхнула маленькая горничная в белом переднике. Лестница напомнила Климу гимназию, а горничная — фарфоровую пастушку.
Размышляя, Самгин любовался, как ловко
рыжий мальчишка увертывается от горничной, бегавшей за ним с мокрой тряпкой в руке; когда ей удалось загнать его в
угол двора, он упал под ноги ей, пробежал на четвереньках некоторое расстояние, высоко подпрыгнул от земли и выбежал на улицу, а в ворота, с улицы, вошел дворник Захар, похожий на Николая Угодника, и сказал...
На
углу Гороховой — единственный извозчик, старик, в армяке, подпоясанном обрывками вылинявшей вожжи, в
рыжей овчинной шапке, из которой султаном торчит кусок пакли. Пузатая мохнатая лошаденка запряжена в пошевни — низкие лубочные санки с низким сиденьем для пассажиров и перекинутой в передней части дощечкой для извозчика. Сбруя и вожжи веревочные. За подпояской кнут.
Утром, перед тем как встать в
угол к образам, он долго умывался, потом, аккуратно одетый, тщательно причесывал
рыжие волосы, оправлял бородку и, осмотрев себя в зеркало, одернув рубаху, заправив черную косынку за жилет, осторожно, точно крадучись, шел к образам. Становился он всегда на один и тот же сучок половицы, подобный лошадиному глазу, с минуту стоял молча, опустив голову, вытянув руки вдоль тела, как солдат. Потом, прямой и тонкий, внушительно говорил...
Однажды я видел, как он, стоя в
углу конюшни, подняв к лицу руку, рассматривает надетое на пальце гладкое серебряное кольцо; его красивые губы шевелились, маленькие
рыжие усы вздрагивали, лицо было грустное, обиженное.
Место донельзя скучное, нахально грязное; осень жестоко изуродовала сорную глинистую землю, претворив ее в
рыжую смолу, цепко хватающую за ноги. Я никогда еще не видал так много грязи на пространстве столь небольшом, и, после привычки к чистоте поля, леса, этот
угол города возбуждал у меня тоску.
Сенька хворал тогда, Маша с отцом в Шабалдино к тётке уехали, а я в
углу дома из карт строю и вижу: возлагает дьякон руку свою матери на грудь, рука —
рыжая, и перстень серебряный на ней.
В солнечные дни тусклый блеск
угля в пазах испещряет дом чёрными гримасами, в дожди по гладким брёвнам обильно текут ржавые,
рыжие слёзы. Окна нижнего этажа наглухо забиты досками, сквозь щели угрюмо сверкают радужные стёкла, за стёклами — густая тьма, и в ней живёт Собачья Матка.
Тут деревянная чаша, которая стояла на скамье в переднем
углу, с громом полетела на пол. Все взоры обратились на молчаливого проезжего: глаза его сверкали, ужасная бледность покрывала лицо, губы дрожали; казалось, он хотел одним взглядом превратить в прах
рыжего земского.
По обочине, под тенью берез, идут с палками и тощими котомками за плечами два человека. Один — огpомный, в каком-то рваном плаще, ловко перекинутом через плечо, в порыжелой шляпе, с завернутым
углом широких полей. Другой — маленький, тощий, в женской кофте, из-под которой бахромятся брюки над
рыжими ботинками с любопытствующим пальцем.
Сегодня хозяин был особенно противен Евсею, весь день он наблюдал за ним с тоскливой злостью, и теперь, когда старик отошёл с
рыжим в
угол лавки, показывая там книги, мальчик вдруг шёпотом сказал сутулому покупателю...
Старик жил в длинной и узкой белой комнате, с потолком, подобным крышке гроба. Против двери тускло светилось широкое окно, в левом
углу у входа маленькая печь, по стене налево вытянулась кровать, против неё растопырился продавленный
рыжий диван. Крепко пахло камфорой и сухими травами.
Его угнетала невозможность пропустить мимо себя эти часы уныния. Всё кругом было тягостно, ненужно: люди, их слова,
рыжий конь, лоснившийся в лунном свете, как бронза, и эта чёрная, молча скорбевшая собака. Ему казалось, что тётка Ольга хвастается тем, как хорошо она жила с мужем; мать, в
углу двора, всхлипывала как-то распущенно, фальшиво, у отца остановились глаза, одеревенело лицо, и всё было хуже, тягостнее, чем следовало быть.
Что произошло дальше, я не знаю; я поскорей схватил фуражку, да и давай бог ноги! Помню только, что-то страшно затрещало; помню также остов селедки в волосах старца в капоте, поповскую шляпу, летевшую через всю комнату, бледное лицо Виктора, присевшего в
углу, и чью-то
рыжую бороду в чьей-то мускулистой руке… Это были последние впечатления, вынесенные мной из «поминательного пира», устроенного любезнейшим Сигизмундом Сигизмундовичем в честь бедной Сусанны.
Один из таких «юношев» жил тут же, над нами. Это был студент, сын рабочего-скорняка, парень среднего роста, широкогрудый, с уродливо-узкими бедрами, похожий на треугольник острым
углом вниз,
угол этот немного отломлен, — ступни ног студента маленькие, точно у женщины. И голова его, глубоко всаженная в плечи, тоже мала, украшена щетиной
рыжих волос, а на белом, бескровном лице угрюмо таращились выпуклые, зеленоватые глаза.
Тут по-прежнему увидел он
рыжего целовальника, лежавшего навзничь между двумя бочками, устланными рогожей; в
углу, на полу, храпели два мужика и мальчик лет тринадцати, батрак хозяина.
По
углам комнаты свален беспорядочно всяческий, покрытый паутиной хлам: астролябия в
рыжем кожаном чехле и при ней тренога с цепью, несколько старых чемоданов и сундуков, бесструнная гитара, охотничьи сапоги, швейная машина, музыкальный ящик «Монопан», фотографический аппарат, штук пять ламп, груды книг, веревки, узлы белья и многое другое.
— Нет, нет, вы душонок, прелесть, не то что Розка! Недаром мы ее «выкурили» злючку, крысу противную. Постоянно на нас maman ябедничала. Ужасная дрянь! Мы ей раз за это её накладку
рыжую в черный цвет выкрасили, так что надеть было нельзя. Подумайте, сама
рыжая, a накладка, как
уголь. Ха, ха, ха! A вы, mademoiselle, не носите накладки? А? Вон y вас сколько волос на голове, ай, ай, что-то подозрительно, душончик!