Неточные совпадения
Только теперь рассказы о первых временах осады Севастополя, когда в нем не было укреплений, не было войск, не было физической возможности удержать его, и всё-таки не было ни малейшего сомнения, что он не отдастся неприятелю, — о временах, когда этот герой, достойный древней Греции, — Корнилов, объезжая войска, говорил: «умрем,
ребята, а не отдадим Севастополя», и наши
русские, неспособные к фразерству, отвечали: «умрем! ура!» — только теперь рассказы про эти времена перестали быть для вас прекрасным историческим преданием, но сделались достоверностью, фактом.
—
Ребята, — продолжал Никита Романович, — кто из нас богу не грешен! Так искупим же теперь грехи наши, заслужим себе прощение от господа, ударим все, как мы есть, на врагов церкви и земли
Русской!
—
Ребята! — сказал он, — видите, как проклятая татарва ругается над Христовою верой? Видите, как басурманское племя хочет святую Русь извести? Что ж,
ребята, разве уж и мы стали басурманами? Разве дадим мы святые иконы на поругание? Разве попустим, чтобы нехристи жгли
русские села да резали наших братьев?
— Что ж,
ребята, — продолжал Серебряный, — коли бить врагов земли
Русской, так надо выпить про
русского царя!
— Гадость! — сказал старик. — Он человек грязного воображения, и только. Я знаю
русских по университету — это добрые
ребята…
— Что вы делаете,
ребята? — перервал Рославлев. — Я точно
русской!
— Клянусь вам богом,
ребята! — продолжал Рославлев, — я и мой товарищ — мы оба
русские. Он гусарской ротмистр Зарецкой, а я гвардии поручик Рославлев.
— Погодите, братцы! — заговорил крестьянин в синем кафтане, — коли этот полоненник доподлинно не
русской, так мы такую найдем улику, что ему и пикнуть неча будет. Не велика фигура, что он баит по-нашему: ведь французы на все смышлены, только бога-то не знают. Помните ли,
ребята, ономнясь, как мы их сотни полторы в одно утро уходили, был ли хоть на одном из этих басурманов крест господень?
Генерал остановился, покраснел и прибавил: «Господа! я не оратор, но, как человек
русский, могу сказать:
ребята, наша взяла!..»
Русское благодушие, всегда не лишенное хитрости, сверкнуло тихой искрой в его глазу, и эта искра тотчас зажгла пожар во всех сердцах, — на лицах
ребят явились мягкие усмешки, что-то смущенное, как бы виноватое замелькало в глазах.
— Ну, нет, милый! Это ты, должно, блазное слово молвишь! Чтобы
русский человек малых
ребят стал штыком колоть, этого ни в жизнь невозможно! Вот у нас, точно что бывало, злотворцы наши, чиновники земские понаедут, молельни позапирают, иконы святые отберут, иной озорник и надругательство какое сотворит, это все точно бывает об иную пору, а чтобы баб с
ребятами в церкви колоть — это уж неправда!
— Нет, батюшка, извините меня, старика, а скажу я вам по-солдатски! — решительным тоном завершил Петр Петрович. — Дело это я почитаю, ровно царскую службу мою, святым делом, и взялся я за него, на старости лет, с молитвой да с Божьим благословением, так уж дьявола-то тешить этим делом мне не приходится. Я, сударь мой, хочу обучать
ребят, чтоб они были добрыми христианами да честными
русскими людьми. Мне за них отчет Богу давать придется; так уж не смущайте вы нашего дела!
«Здорово,
ребята!», и все
русские войска на это приветствие, конечно, отвечали радостным криком: «Здравия желаем, вашество».
Фельдшер вздохнул и задумался. А китаец тихим, бесстрастным голосом рассказывал, что у него тоже есть «мадама» и трое
ребят, что все они живут в Мукдене. А Мукден, как мухами, набит китайцами, бежавшими и выселенными из занятых
русскими деревень. Все очень вздорожало, за угол фанзы требуют по десять рублей в месяц, «палка» луку стоит копейку, пуд каоляна — полтора рубля. А денег взять негде.
Русский гений поэзии и красноречия, в лице холмогорского рыбака, приветствовал ее гармоническое царствование первыми сладкозвучными стихами и первою благородною прозой. Но лучшею одою, лучшим панегириком Елисавете были благословения народные. Вскоре забыли о кровавой бироновщине, и разве в дальних городах и селах говорили о ней, как теперь говорят о пугачевщине; да разве в хижинах, чтобы унять плачущих
ребят, пугали именем басурмана-буки.
Вошли в просторную кухню с
русской печью. За столом сидела старуха, в комнате было еще трое ребят-подростков. У всех — широкие переносицы и пушистые ресницы, как у Спирьки.
— Славные
ребята! — расхохоталась на всю залу Лариса Алексеевна. — C'etait charmant, в особенности Васька Белищев, не тот, штатский, а гвардеец,
русская широкая натура.
—
Ребята, — говорил он солдатам, — для
русских солдат нет середины между победой и смертью. Коли сказано вперед, так я не знаю, что такое ретирада, усталость, голод и холод.
«
Ребята, — говаривал он нам, — для
русского солдата нет середины между победой и смертью.
Старый солдат. Как! кто бы знал? Не все хорошей славе на сердце лежать, а дурной бежать; и добрая молва по добру и разносится. От всего святого
русского воинства нашему князю похвала; государь его жалует; ему честь, а полку вдвое. Мы про него и песенку сложили. Как придем с похода по домам, наши
ребята да бабы будут величать его, а внучки подслушают песенку, выучат ее да своим внучатам затвердят.
В женской камере, согласно
русской пословице: «где две бабы — базар, где три — ярмарка», стоял положительный гул от визгливых голосов беседующих друг с другом арестанток, перемешанный с громким пестаньем
ребят и криком последних. Типы арестанток тоже были все из обыденных, и лишь одна, лежащая в дальнем уголке камеры на нарах, с сложенным арестантским халатом под головой, невольно привлекала к себе внимание.
— Здорово,
ребята! — приветствовали последние новоприбывших. — Не видали ли вы
русских? Говорят, будто они бежали из нашей земли. Знать, солоно, или вьюжно пришлось им. А впрочем, кто их знает, где они разбойничают.