Неточные совпадения
Верхом, в глуши
степей нагих,
Король и гетман мчатся оба.
Бегут. Судьба связала их.
Опасность близкая и злоба
Даруют силу королю.
Он рану тяжкую свою
Забыл. Поникнув головою,
Он скачет,
русскими гоним,
И слуги верные толпою
Чуть могут следовать за ним.
Мы не очень далеко, ты видишь, от южной границы возделанного пространства, горная часть полуострова еще остается песчаною, бесплодною
степью, какою был в твое время весь полуостров; с каждым годом люди, вы
русские, все дальше отодвигаете границу пустыни на юг.
В сущности настоящая
степь была далеко, но это название сохранялось за тою смешанною полосою, где
русская селитьба мешалась с башкирской и казачьими землями.
Эх ты, Марьюшка, кровь татарская,
Ой ты, зла-беда христианская!
А иди, ино, по своем пути —
И стезя твоя и слеза твоя!
Да не тронь хоть народа-то
русского,
По лесам ходи да мордву зори,
По
степям ходи, калмыка гони!..
Французы называют его курли,
русские охотники — кроншнепом, а народ — степняком, или степнягой, потому что
степь по преимуществу служит ему постоянным жилищем; в
степи выводит он детей, и в
степи же достигают они полного возраста.
— Помилуйте, Нина Леонтьевна, да зачем же я сюда и приехал?.. О, я всей душой и всегда был предан интересам горной
русской промышленности, о которой думал в
степях Северной Америки, в Индийском океане, на Ниле: это моя idee fixe [Навязчивая мысль (фр.).]. Ведь мы живем с вами в железный век; железо — это душа нашего времени, мы чуть не дышим железом…
Бывал он и на южной
русской границе за Дунаем, и в киргизской
степи, и в Восточной Сибири, и на Кавказе — везде побывал.
Он услыхал звуки
русского говора, услыхал быстрое и равномерное течение Терека, и шага через два перед ним открылась коричневая продвигающаяся поверхность реки, с бурым мокрым песком на берегах и отмелях, дальняя
степь, вышка кордона, отделявшаяся над водой, оседланная лошадь, в треноге ходившая по тернам, и горы.
Северные сумерки и рассветы с их шелковым небом, молочной мглой и трепетным полуосвещением, северные белые ночи, кровавые зори, когда в июне утро с вечером сходится, — все это было наше родное, от чего ноет и горит огнем
русская душа; бархатные синие южные ночи с золотыми звездами, безбрежная даль южной
степи, захватывающий простор синего южного моря — тоже наше и тоже с оттенком какого-то глубоко неудовлетворенного чувства.
И бегут, заслышав о набеге,
Половцы сквозь
степи и яруги,
И скрипят их старые телеги,
Голосят, как лебеди в испуге.
Игорь к Дону движется с полками,
А беда несется вслед за ним:
Птицы, поднимаясь над дубами,
Реют с криком жалобным своим.
По оврагам волки завывают,
Крик орлов доносится из мглы —
Знать, на кости
русские скликают
Зверя кровожадные орлы;
Уж лиса на щит червленый брешет,
Стон и скрежет в сумраке ночном…
О
Русская земля!
Ты уже за холмом.
Вот Стрибожьи вылетели внуки —
Зашумели ветры у реки,
И взметнули вражеские луки
Тучу стрел на
русские полки.
Стоном стонет мать-земля сырая,
Мутно реки быстрые текут,
Пыль несется, поле покрывая.
Стяги плещут: половцы идут!
С Дона, с моря с криками и с воем
Валит враг, но, полон ратных сил,
Русский стан сомкнулся перед боем
Щит к щиту — и
степь загородил.
Что Годунов? во власти ли Бориса
Твоя любовь, одно мое блаженство?
Нет, нет. Теперь гляжу я равнодушно
На трон его, на царственную власть.
Твоя любовь… что без нее мне жизнь,
И славы блеск, и
русская держава?
В глухой
степи, в землянке бедной — ты,
Ты заменишь мне царскую корону,
Твоя любовь…
Так пели девы. Сев на бреге,
Мечтает
русский о побеге;
Но цепь невольника тяжка,
Быстра глубокая река…
Меж тем, померкнув,
степь уснула,
Вершины скал омрачены.
По белым хижинам аула
Мелькает бледный свет луны;
Елени дремлют над водами,
Умолкнул поздний крик орлов,
И глухо вторится горами
Далекий топот табунов.
Не подосадуйте на мою откровенность; а мне кажется, что
русские напрасно не остались дома: обширные
степи и вечные льды — вот что составляет истинную силу России.
Две недели брели по
степи, пока добрались до
русской селитьбы.
Какие
степи, горы и моря
Оружию славян сопротивлялись?
И где веленью
русского царя
Измена и вражда не покорялись?
Смирись, черкес! и запад и восток,
Быть может, скоро твой разделит рок.
Настанет час — и скажешь сам надменно
Пускай я раб, но раб царя вселенной!
Настанет час — и новый грозный Рим
Украсит Север Августом другим!
В стране, где долго, долго брани
Ужасный гул не умолкал,
Где повелительные грани
Стамбулу
русский указал,
Где старый наш орел двуглавый
Еще шумит минувшей славой,
Встречал я посреди
степейНад рубежами древних станов
Телеги мирные цыганов,
Смиренной вольности детей.
За их ленивыми толпами
В пустынях часто я бродил,
Простую пищу их делил
И засыпал пред их огнями.
В походах медленных любил
Их песен радостные гулы —
И долго милой Мариулы
Я имя нежное твердил.
Ужель никто из них не добежал
До рубежа отчизны драгоценной?
Нет, прах Кремля к подошвам их пристал,
И
русский бог отмстил за храм священный…
Сердитый Кремль в огне их принимал
И проводил, пылая, светоч грозный…
Он озарил им путь в
степи морозной —
И
степь их поглотила, и о том,
Кто нам грозил и пленом и стыдом,
Кто над землей промчался, как комета,
Стал говорить с насмешкой голос света.
А еще ниже, за Камой,
степи раскинулись, народ там другой: хоть
русский, но не таков, как в Верховье.
И он в этот вечер все мечтал о
русской женщине и находил в ней особенные достоинства, особый шик, что-то еще полудикое и в то же время мягкое, что-то такое, отчего припоминается и
степь с ковылем-травой, и златогривый конь
русской сказки, и змея на солнце.
Скоро дикие
степи новой Тавриды, подобно
степям Новороссийским, благодаря неусыпным трудам светлейшего превратились в обработанные поля и прекрасные луга; развелось овцеводство, бедные татарские города и деревни начали терять свой жалкий вид, оживленные соседством богатых
русских селений.
Слышится весёлый говор, смех, вызванный удачно сказанным метким словом, или прибауткою, вот разносится по
степи, эхом откликаясь в горах, бравая
русская, или специально солдатская песня.
Этот кусок льду, облегший былое я, частицу бога, поглотивший то, чему на земле даны были имена чести, благородства, любви к ближним; подле него зияющая могила, во льду ж для него иссеченная; над этим чудным гробом, который служил вместе и саваном, маленькое белое существо, полное духовности и жизни, называемое европейцем и сверх того
русским и Зудою; тут же на замерзлой реке черный невольник, сын жарких и свободных
степей Африки, может быть, царь в душе своей; волшебный свет луны, говорящей о другой подсолнечной, такой же бедной и все-таки драгоценной для тамошних жителей, как нам наша подсолнечная; тишина полуночи, и вдруг далеко, очень далеко, благовест, как будто голос неба, сходящий по лучу месяца, — если это не высокий момент для поэта и философа, так я не понимаю, что такое поэзия и философия.
Таков был еще способ
русских воевать, или, лучше сказать, такова была политика их, делавшая из завоеванного края
степь, чтобы лишить в нем неприятеля средств содержать себя, — жестокая политика, извиняемая только временем!
Холодная математическая политика Шереметева делает из моего отечества
степь, чтобы шведам негде было в нем содержать войско и снова дать сражение, как будто полководец
русский не надеется более на силы
русского воинства — воинства, которого дух растет с каждой новой битвой.