Неточные совпадения
В это время Степан Аркадьич, со шляпой на боку, блестя лицом и глазами, веселым победителем входил в сад. Но, подойдя к
теще, он с грустным, виноватым лицом отвечал на ее вопросы о здоровье Долли. Поговорив тихо и уныло с
тещей, он выпрямил грудь и взял под
руку Левина.
Недели за три перед тем Дуня сказала
теще, что Захар не дает ей проходу, всячески подольщается к ней и раз дал волю
рукам.
Я уговорил конвойного офицера сдать его на
руки капитан-исправнику, который по моей просьбе взялся отвезти его в деревню к будущей моей
теще.
На другой день после этого пира Шульц сидел вечером у
тещи, вдвоем с старушкой в ее комнате, а Берта Ивановна с сестрою в магазине. Авдотья стояла, пригорюнясь и подпершись
рукою, в коридоре: все было пасмурно и грустно.
— Ну, ну, ну, мамушка, пущу уж, пущу, — отвечал Фридрих Фридрихович, целуя женину
руку и отходя затем под
руку с
тещей в сторонку для каких-то хозяйственных совещаний.
Пётр высунулся из окна, загородив его своей широкой спиною, он увидал, что отец, обняв
тёщу, прижимает её к стене бани, стараясь опрокинуть на землю, она, часто взмахивая
руками, бьёт его по голове и, задыхаясь, громко шепчет...
Жена была знакомой тропою, по которой Пётр, и ослепнув, прошёл бы не споткнувшись; думать о ней не хотелось. Но он вспомнил, что
тёща, медленно умиравшая в кресле, вся распухнув, с безобразно раздутым, багровым лицом, смотрит на него всё более враждебно; из её когда-то красивых, а теперь тусклых и мокрых глаз жалобно текут слёзы; искривлённые губы шевелятся, но отнявшийся язык немо вываливается изо рта, бессилен сказать что-либо; Ульяна Баймакова затискивает его пальцами полуживой, левой
руки.
—
Тёща положила мне на
руки ребёнка-то, а я с радости и веса не почувствовал, чуть к потолку не подбросил дочь. Трудно понять: из-за такой малости, а какая тяжёлая мука…
Теща нехотя протягивает ему для поцелуя
руку.
Медведенко. Так я пойду. Прощай, Маша. (Целует у жены
руку.) Прощайте, мамаша. (Хочет поцеловать
руку у
тещи.)
Из-за нее виднелась другая дама, тоже словно рассерженная, ее мать. Владимир Сергеич отворил дверцы кареты, предложил жене
руку. Помпонский пошел с его
тещей, и обе четы отправились по Невскому в сопровождении невысокого черноволосого лакея в гороховых штиблетах и с большой кокардой на шляпе.
В самом деле, его высокий рост, крупная, но стройная и представительная фигура, прекрасные светло-русые, слегка вьющиеся волосы, открытое высокое чело, полное яблоко голубых, завешенных густыми ресницами глаз и удивительнейшей, античной формы большая белая
рука, при мягкости и в то же время развязности манер, быстро им усвоенных под руководством изящной и любившей изящество
тещи Сержа, обратили его в какого-то Ганимеда, затмевавшего своей весенней красотой все, что могло сколько-нибудь спорить о красоте.
Жила-была, будто, «бибиковская
теща», дама «полнищая и преогромная», и приехала она, будто, на лето к себе в деревню, где-то неподалеку от Киева. В Киев ей Бибиков въезжать не позволял «по своему характеру», потому что он «насчет женского сословия заблуждался и с
тещею не хотел об этом разговаривать, чтобы она его не стала стыдить летами, чином и убожеством» (так как у него одна
рука была отнята).
Теща вскочила и рванула за дверную ручку. Дверь распахнулась, и Мишель увидел свою Лизу. Она стояла на пороге, ломала себе
руки и всхлипывала. Ее хорошенькая мордочка была вся в слезах. Мишель подскочил к ней…
Он быстро поцеловал
руки жене и
теще и, с видом человека, который рад, что покончил с тяжелой работой, повалился в кресло.
Если издатель платит туго, угощает «завтраками», то, прежде чем посылать за гонораром, я три дня кормлю
тещу одним сырым мясом, раздразниваю ее до ярости и внушаю ей непреодолимую ненависть к издательскому племени; она, красная, свирепая, клокочущая, идет за получкой, и — не было случая, чтобы она возвращалась с пустыми
руками.
Невдалеке от себя увидел он и
тещу свою, Ланцюжиху, с одним заднепровским пасечником, о котором всегда шла недобрая молва, и старую Одарку Швойду, торговавшую бубликами на Подольском базаре, с девяностолетним крамарем Артюхом Холозием, которого все почитали чуть не за святого: так этот окаянный ханжа умел прикидываться набожным и смиренником; и нищую калеку Мотрю, побиравшуюся по улицам киевским, где люди добрые принимали ее за юродивую и прозвали Дзыгой; а здесь она шла
рука об
руку с богатым скрягою, паном Крупкою, которого незадолго перед тем казаки выжили из Киева и которого сами земляки его, ляхи, ненавидели за лихоимство.