Неточные совпадения
— Ведь вот не сыщешь, а у меня был славный ликерчик, если только не выпили! народ такие воры! А вот разве не это ли он? — Чичиков увидел в
руках его графинчик, который был весь в пыли, как в фуфайке. — Еще
покойница делала, — продолжал Плюшкин, — мошенница ключница совсем было его забросила и даже не закупорила, каналья! Козявки и всякая дрянь было напичкались туда, но я весь сор-то повынул, и теперь вот чистенькая; я вам налью рюмочку.
Одна из последних подошла проститься с
покойницей какая-то крестьянка с хорошенькой пятилетней девочкой на
руках, которую, бог знает зачем, она принесла сюда.
— Знаешь, Дунечка, как только я к утру немного заснула, мне вдруг приснилась
покойница Марфа Петровна… и вся в белом… подошла ко мне, взяла за
руку, а сама головой качает на меня, и так строго, строго, как будто осуждает… К добру ли это? Ах, боже мой, Дмитрий Прокофьич, вы еще не знаете: Марфа Петровна умерла!
Соня упала на ее труп, обхватила ее
руками и так и замерла, прильнув головой к иссохшей груди
покойницы. Полечка припала к ногам матери и целовала их, плача навзрыд. Коля и Леня, еще не поняв, что случилось, но предчувствуя что-то очень страшное, схватили один другого обеими
руками за плечики и, уставившись один в другого глазами, вдруг вместе, разом, раскрыли рты и начали кричать. Оба еще были в костюмах: один в чалме, другая в ермолке с страусовым пером.
— Пять тысяч рублей ассигнациями мой дед заплатил в приданое моей родительнице. Это хранилось до сих пор в моей вотчине, в спальне
покойницы. Я в прошедшем месяце под секретом велел доставить сюда; на
руках несли полтораста верст; шесть человек попеременно, чтоб не разбилось. Я только новую кисею велел сделать, а кружева — тоже старинные: изволите видеть — пожелтели. Это очень ценится дамами, тогда как… — добавил он с усмешкой, — в наших глазах не имеет никакой цены.
— Это мой другой страшный грех! — перебила ее Татьяна Марковна, — я молчала и не отвела тебя… от обрыва! Мать твоя из гроба достает меня за это; я чувствую — она все снится мне… Она теперь тут, между нас… Прости меня и ты,
покойница! — говорила старуха, дико озираясь вокруг и простирая
руку к небу. У Веры пробежала дрожь по телу. — Прости и ты, Вера, — простите обе!.. Будем молиться!..
—
Покойница Татьяна Васильевна, — так докладывал мне Яков, стоя у двери с закинутыми назад
руками, — во всем были рассудительны и не захотели батюшку вашего обидеть. Что, мол, я вам за жена? какая я барыня? так они говорить изволили, при мне говорили-с.
Когда кончилась панихида, матушка сунула священнику в
руку полтинник и сказала: «Уж вы, батюшка, постарайтесь!» Затем все на минуту присели, дали Аннушке и старосте надлежащие наставления, поклонились
покойнице и стали поспешно сбираться домой. Марью Порфирьевну тоже взяли с собой в Заболотье.
— Да вы его у нас, пожалуй, этак захвалите! Видите, уж он и
руку к сердцу, и рот в ижицу, тотчас разлакомился. Не бессердечный-то, пожалуй, да плут, вот беда; да к тому же еще и пьян, весь развинтился, как и всякий несколько лет пьяный человек, оттого у него всё и скрипит. Детей-то он любит, положим, тетку
покойницу уважал… Меня даже любит и ведь в завещании, ей-богу, мне часть оставил…
В доме Груздева уже хозяйничали мастерица Таисья и смиренный заболотский инок Кирилл. По
покойнице попеременно читали лучшие скитские головщицы: Капитолина с Анбаша и Аглаида из Заболотья. Из уважения к хозяину заводское начальство делало вид, что ничего не видит и не слышит, а то скитниц давно выпроводили бы. Исправник Иван Семеныч тоже махнул
рукой: «Пусть их читают, ангел мой».
Пушкина последнее воспоминание ко мне 13 декабря 826-го года: «Мой первый друг и пр.» — я получил от брата Михаилы в 843-м году собственной
руки Пушкина. Эта ветхая рукопись хранится у меня как святыня.
Покойница А. Г. Муравьева привезла мне в том же году список с этих стихов, но мне хотелось иметь подлинник, и очень рад, что отыскал его.
— Славная какая! — произнесла она, отодвинув от себя Гловацкую, и, держа ее за плечи, любовалась девушкою с упоением артиста. — Точно мать
покойница: хороша; когда б и сердце тебе Бог дал материно, — добавила она, насмотревшись на Женни, и протянула
руку стоявшему перед ней без шапки Никитушке.
И, приняв из
рук Тамары деньги, священник благословил кадило, подаваемое псаломщиком, и стал обходить с каждением тело
покойницы. Потом, остановившись у нее в головах, он кротким, привычно-печальным голосом возгласил...
«Очень уж здесь холодно», — подумал он, постоял немного, бессознательно забыв свою
руку на плече
покойницы, потом дохнул на свои пальчики, чтоб отогреть их, и вдруг, нашарив на нарах свой картузишко, потихоньку, ощупью, пошел из подвала.
Привередлива она тоже была,
покойница, особливо под конец жития: платок это или четки там подле, кажется, лежат, а она сама ни в свете
руки за ними не подымет, все Маврушка подай; натерпелась-таки я с ней.
— Не ори! — густо сказал Кулугуров, протянув в сторону
покойницы невероятно длинную
руку.
Чебутыкин. Милые мои, хорошие мои, вы у меня единственные, вы для меня самое дорогое, что только есть на свете. Мне скоро шестьдесят, я старик, одинокий, ничтожный старик… Ничего во мне нет хорошего, кроме этой любви к вам, и если бы не вы, то я бы давно уже не жил на свете… (Ирине.) Милая, деточка моя, я знал вас со дня вашего рождения… носил на
руках… я любил
покойницу маму…
Покойницу понесли наконец, народ повалил следом, и он пошел за нею; священники были в полном облачении, солнце светило, грудные ребенки плакали на
руках матерей, жаворонки пели, дети в рубашонках бегали и резвились по дороге.
Покойницу положили на стол, одели в то самое платье, которое она сама назначила, сложили ей
руки крестом, дали в
руки восковую свечу, — он на все это глядел бесчувственно.
— Но как же, душечка? — начал я говорить романтически, — это у вас наследственный припадок от моей маменьки-покойницы. Они, бывало, часто хотят сомлевать, да и ничего; а как не удержатся, сомлеют наповал, настояще, как батенька-покойник им бумажкою в носу пощекочут — и как
рукой снимут…
— Не понимаю. Вчера ввечеру пошла было в сад и вдруг вернулась вне себя, перепуганная. Горничная за мной прибежала. Я прихожу, спрашиваю жену: что с тобой? Она ничего не отвечает и тут же слегла; ночью открылся бред. В бреду бог знает что говорила, вас поминала. Горничная мне сказала удивительную вещь: будто бы Верочке в саду ее мать
покойница привиделась, будто бы ей показалось, что она идет к ней навстречу, с раскрытыми
руками.
С глубоко огорченным выражением в лице, он всеми приготовлениями к парадным похоронам распоряжался сам; своими собственными
руками положил мертвую в гроб, в продолжение всей церемонии ни одной двери, которую следовало, не забыл притворить, и тотчас же, возвратясь после похорон домой, заперся в спальне
покойницы, отворил и пересмотрел все ее хитро и крепко запертые комоды и шифоньеры.
Достала Никитишна нового полотна обернуть ноги
покойнице, новое недержанное полотенце дать ей в
руки, было бы чем отереть с лица пот в день Страшного суда Христова.
Стоит у могилки Аксинья Захаровна, ронит слезы горькие по лицу бледному, не хочется расставаться ей с новосельем милой доченьки… А отец стоит: скрестил
руки, склонил голову, сизой тучей скорбь покрыла лицо его… Все родные, подруги, знакомые стоят у могилы, слезами обливаючись… И только что певицы келейные пропели «вечную память», Устинья над свежей могилою новый плач завела, обращаясь к
покойнице...
Не Царством Небесным было ей жить и при матери; бивала ее и шибко бивала
покойница, особенно как под пьяную
руку девочка ей подвернется, да все не как чужие люди.
Игуменья отведала кутьи, поминая
покойницу, и, взяв блюдо на
руки, обратилась к предстоящим.
Он приблизился к телу Мафальды, лежащему на кровати, — еще не был сделан гроб для
покойницы, — и лег рядом с нею под ее покрывалом. И мертвая, разомкнула для него Мафальда свои холодные
руки и обняла его крепко и до утра отвечала его поцелуям холодными и отрадными, как утешающая смерть, и отвечала его ласкам ласками темными и глубокими, как смерть, вечная, как вечная узорешительница смерть.
Патап Максимыч пристально посмотрел на нее. А у ней взгляд ни дать ни взять такой же, каков бывал у Марка Данилыча. И ноздри так же раздуваются, как у него, бывало, когда делался недоволен, и глаза горят, и хмурое лицо багровеет — вся в отца. «Нет, эту девку прибрать к
рукам мудрено, — подумал Чапурин. — Бедовая!.. Мужа будет на уздечке водить. На мою
покойницу, на голубушку Настю смахивает, только будет покруче ее. А то по всему Настя, как есть Настя».
— К Богу духов и всякия плоти, — печально, но торжественно молвила Дарья Сергевна и, подав ему нá
руки все еще смеявшуюся Дуню: — Подите с ней, — сказала, — надо опрятать
покойницу.
Ни слова не сказал Патап Максимыч, слушая речи Михайла Васильича. Безмолвно сидел он, облокотясь на стол и склонив на
руку седую голову. То Настю-покойницу вспоминал, то глумленье Алешки над ним самим, когда был он у него по делу о векселях. Хватил бы горячим словом негодяя, да язык не ворочается: спесь претит при всех вымолвить, как принял его Алешка после своей женитьбы, а про Настю даже намекнуть оборони Господи и помилуй!
Через неделю этому же отцу Гермогену исповедала грехи свои и отходившая Флора, а двое суток позже тот же отец Гермоген, выйдя к аналою, чтобы сказать надгробное слово Флоре, взглянул в тихое лицо
покойницы, вздрогнул, и, быстро устремив взор и
руки к стоявшему у изголовья гроба генералу, с немым ужасом на лице воскликнул: «Отче благий: она молит Тебя: молитв ее ради ими же веси путями спаси его!» — и больше он не мог сказать ничего, заплакал, замахал
руками и стал совершать отпевание.
Но подивитесь же, какая с самим с ним произошла глупость: по погребении Катерины Астафьевны, он, не зная как с собой справиться и все-таки супротив самой натуры своей строптствуя, испил до дна тяжелую чашу испытания и, бродя там и сям, очутился ночью на кладбище, влекомый, разумеется, существующею силой самой любви к несуществующему уже субъекту, и здесь он соблаговолил присесть и, надо думать не противу своей воли, просидел целую ночь, припадая и плача (по его словам от того будто, что немножко лишнее на нутро принял), но как бы там ни было, творя сей седален на хвалитех, он получил там сильную простуду и в результате оной перекосило его самого, как и его
покойницу Катерину Астафьевну, но только с сообразным отличием, так что его отец Кондратий щелкнул не с правой стороны на левую, а с левой на правую, дабы он, буде вздумает, мог бы еще правою
рукой перекреститься, а левою ногой сатану отбрыкнуть.
Пред его глазами замелькали сестрицы, полинявшие тетеньки, офицер с тонкой талией, бабушка в белом чепце, отец Ефимий с матушкой, какая-то актриса в трико, он сам, покойница-жена с болонкой на
руках…
Неужели свыше суждено было, чтобы достояние Калерии попало опять в
руки Серафимы? Он смирялся перед этим. Сам-то он разве не может во имя
покойницы продолжать ее дело?.. Она мечтала иметь его своим пособником. Не лучше ли двадцать-то тысяч, пока они еще не отосланы к матери Серафимы, употребить на святое дело, завещанное ему Калерией? Богу будет это угоднее. Так он не мог поступить, хотя долговой документ и у него в
руках… Пускай эти деньги пойдут прахом. Он от себя возместит их на дело
покойницы.
— Простите меня, Василий Иваныч, почивать вам мешаю. Может, Господь вас послал нам как ангела — избавителя. Чует мое сердце: ежели благородный человек не вступится — все пропадет пропадом. Думала я к предводителю обратиться. Да у нас и предводитель-то какой!.. Слезно вас прошу…
Покойница на моих
руках скончалась. Чуяла она, каково будет ее детищу… В ножки вам поклонюсь.
—
Покойница княгиня о твоих богомерзких делах своей
рукой ее императорскому величеству челобитную писала. Гляди!
Молчали и присутствовавшие. Несомненно, что она любила
покойницу, которая первая из общества протянула ей
руку и ввела в достойный ее круг… Покойная сделала это по моему совету, — самодовольно добавила «особа». Послышались сдержанные выражения почтительного согласия.
Остались они после
покойницы вдвоем с горбуном. Младенца девочку на грудь соседке бабе отдали. Подросла девочка — Машей звали, отдал ее Пахомыч, по совету горбуна, с
рук на
руки Спиридону Афанасеьвичу Белоярцеву.
Няня-Савишна, с чулком в
руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница-княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянскою бабой-молдаванкой, вместо бабушки.