Неточные совпадения
Бабушка поглядела в окно и покачала
головой. На дворе куры, петухи, утки с криком бросились в стороны, собаки с лаем поскакали за бегущими, из людских выглянули
головы лакеев, женщин и кучеров, в саду цветы и кусты зашевелились, точно живые, и не на одной гряде или клумбе остался след вдавленного каблука или маленькой женской ноги, два-три горшка с цветами опрокинулись, вершины тоненьких дерев, за которые хваталась рука, закачались, и птицы все до одной от испуга улетели в
рощу.
— Я сначала попробовал полететь по комнате, — продолжал он, — отлично! Вы все сидите в зале, на стульях, а я, как муха, под потолок залетел. Вы на меня кричать, пуще всех бабушка. Она даже велела Якову ткнуть меня половой щеткой, но я пробил
головой окно, вылетел и взвился над
рощей… Какая прелесть, какое новое, чудесное ощущение! Сердце бьется, кровь замирает, глаза видят далеко. Я то поднимусь, то опущусь — и, когда однажды поднялся очень высоко, вдруг вижу, из-за куста, в меня целится из ружья Марк…
А осенний, ясный, немножко холодный, утром морозный день, когда береза, словно сказочное дерево, вся золотая, красиво рисуется на бледно-голубом небе, когда низкое солнце уж не греет, но блестит ярче летнего, небольшая осиновая
роща вся сверкает насквозь, словно ей весело и легко стоять
голой, изморозь еще белеет на дне долин, а свежий ветер тихонько шевелит и гонит упавшие покоробленные листья, — когда по реке радостно мчатся синие волны, мерно вздымая рассеянных гусей и уток; вдали мельница стучит, полузакрытая вербами, и, пестрея в светлом воздухе, голуби быстро кружатся над ней…
Я в деревне скучал, как щенок взаперти, хотя, признаюсь, проезжая на возвратном пути в первый раз весною знакомую березовую
рощу, у меня
голова закружилась и забилось сердце от смутного сладкого ожидания.
Мы были больше часу в особой комнате Перова трактира, а коляска с Матвеем еще не приезжала! Кетчер хмурился. Нам и в
голову не шла возможность несчастия, нам так хорошо было тут втроем и так дома, как будто мы и всё вместе были. Перед окнами была
роща, снизу слышалась музыка и раздавался цыганский хор; день после грозы был прекрасный.
Сначала, верстах в десяти от Парашина, мы проехали через какую-то вновь селившуюся русскую деревню, а потом тридцать верст не было никакого селения и дорога шла по ровному редколесью; кругом виднелись прекрасные
рощи, потом стали попадаться небольшие пригорки, а с правой стороны потянулась непрерывная цепь высоких и скалистых гор, иногда покрытых лесом, а иногда совершенно
голых.
Они замолчали. На небе дрожащими зелеными точечками загорались первые звезды. Справа едва-едва доносились голоса, смех и чье-то пение. Остальная часть
рощи, погруженная в мягкий мрак, была полна священной, задумчивой тишиной. Костра отсюда не было видно, но изредка по вершинам ближайших дубов, точно отблеск дальней зарницы, мгновенно пробегал красный трепещущий свет. Шурочка тихо гладила
голову и лицо Ромашова; когда же он находил губами ее руку, она сама прижимала ладонь к его рту.
Он шел, не поднимая
головы, покуда не добрался до конца города. Перед ним расстилалось неоглядное поле, а у дороги, близ самой городской межи, притаилась небольшая рощица. Деревья уныло качали разбухшими от дождя ветками; земля была усеяна намокшим желтым листом; из середки
рощи слышалось слабое гуденье. Гришка вошел в
рощу, лег на мокрую землю и, может быть, в первый раз в жизни серьезно задумался.
Кириллов, уходя, снял шляпу и кивнул Маврикию Николаевичу
головой; но Ставрогин забыл прежнюю вежливость; сделав выстрел в
рощу, он даже и не повернулся к барьеру, сунул свой пистолет Кириллову и поспешно направился к лошадям.
После обеда, по кратком отдохновении, он отправлялся в
рощу и слушал щебечущих снегирей. Он не только не боялся их, но всячески старался приручить. И точно: как только он появлялся в
роще, они стаями слетались к нему, садились на плечи и на
голову и клевали из рук моченый белый хлеб.
Как хорошо бы в такую теплую, летнюю ночь, где-нибудь в
роще, положить
голову тебе на колени и уснуть навеки“.
Ярцеву пришло в
голову, что, быть может, в этой
роще носятся теперь души московских царей, бояр и патриархов, и хотел сказать это Косте, но удержался.
— Однажды я стоял на небольшом холме, у
рощи олив, охраняя деревья, потому что крестьяне портили их, а под холмом работали двое — старик и юноша, рыли какую-то канаву. Жарко, солнце печет, как огнем, хочется быть рыбой, скучно, и, помню, я смотрел на этих людей очень сердито. В полдень они, бросив работу, достали хлеб, сыр, кувшин вина, — чёрт бы вас побрал, думаю я. Вдруг старик, ни разу не взглянувший на меня до этой поры, что-то сказал юноше, тот отрицательно тряхнул
головою, а старик крикнул...
Направо, шагах в полутораста от погреба, возвышалось на
голом холме еврейское кладбище, а налево, в роскошной березовой
роще — христианское, обнесенное полуразрушившимся земляным валом, местами сровнявшимся с землею.
Осиновая
роща, которую я сам срубил, в чаянии, что осина идет ходко, представляла через пятнадцать лет
голое место, усеянное пеньками («стало быть, коров по ём пасут», объяснили «умные» мужички, они же и арендаторы).
— Владимир Васильича? — отвечал тот, схватив с
головы шапку. — Он никак в
рощу пошел.
Белесова. Странная любовь! Зачем же он в таком случае бегает от меня? Сегодня утром мы встретились в
роще довольно близко, он бросился в кусты и убежал. Мне иногда приходит в
голову, не сумасшедший ли он.
Он выглядывал и обманчиво кивал ему
головою из-под каждого куста в
роще, смеялся и дразнил его, воплощался в каждую куклу ребенка, гримасничая и хохоча в руках его, как злой, скверный гном; он подбивал на него каждого из его бесчеловечных школьных товарищей или, садясь с малютками на школьную скамью, гримасничая, выглядывал из-под каждой буквы его грамматики.
От спанья в одежде было нехорошо в
голове, тело изнемогало от лени. Ученики, каждый день ждавшие роспуска перед экзаменами, ничего не делали, томились, шалили от скуки. Никитин тоже томился, не замечал шалостей и то и дело подходил к окну. Ему была видна улица, ярко освещенная солнцем. Над домами прозрачное голубое небо, птицы, а далеко-далеко, за зелеными садами и домами, просторная, бесконечная даль с синеющими
рощами, с дымком от бегущего поезда…
Но вот, наконец, через час езды показался лесок, и оттуда донесся острый аромат апельсинов. Скоро коляска въехала в роскошную большую
рощу апельсинных и лимонных деревьев; аромат от зеленых еще плодов и листвы сделался еще сильнее. Здесь остановились и вышли погулять, но долго гулять не пришлось: у наших путешественников начинали болеть
головы и от жары и от этого душистого запаха, и они поторопились сесть в экипаж.
Илька подняла вверх руки, откинула назад
голову и широко раскрыла рот…Резкий грудной крик понесся по
роще. Крупные слезы ручьем полились из голубых глаз дочери оскорбленного отца…Илька зарыдала и захохотала.
До сих пор живьем прыгают перед ним две фигуры. Одна то и дело бродила по
роще, где тихие сидели и в жар некоторые шили или читали. Она не могла уже ни работать, ни читать. На
голове носила она соломенную шляпу высоким конусом, с широкими полями, и розовую ситцевую блузу. Выдавала себя за княжну Тараканову.
Девицы вздыхают и потупляют взоры… Они тоже согласны, что в мужчине главное не красота, а ум. Я косо поглядываю на себя в зеркало, чтобы убедиться, насколько я симпатичен. Вижу косматую
голову, косматую бороду, усы, брови, волосы на щеках, волосы под глазами — целая
роща, из которой на манер каланчи выглядывает мой солидный нос. Хорош, нечего сказать!
Вечер начался пением кукушки. Она лениво закукукала где-то далеко в
роще и, прокукукав раз десять, умолкла. Тотчас же над нашими
головами с резким писком пронеслись два кобчика. Запела затем контральто иволга, певица известная, серьезно занимающаяся. Мы прослушали ее с удовольствием и слушали бы долго, если бы не грачи, летевшие на ночевку… Вдали показалась черная туча, двинулась к нам и с карканьем опустилась на
рощу. Долго не умолкала эта туча.
Бледный, испуганный Юрик едва держался в седле… Вот мимо него быстро, как молния, промелькнула
роща… Вот виднеется вдалеке деревня… вот синеет большая запруда, где бабы полощут белье. И все это лишь только покажется, тотчас же пропадает из вида благодаря его бешеной скачке. А конь несется все быстрее и быстрее… Уже
голова начинает кружиться у бедного мальчугана, руки, схватившиеся за гриву, слабеют с каждой минутой… Вот-вот сейчас они, обессиленные, выпустят гриву Востряка…
Птицы прятались в
рощах и на дне густых нив; стада бежали в воды, а где воды не было, бедные животные, оцепенев, с поникнутыми
головами, одно в тени другого, искали малейшей прохлады.
Утром Юрка с Ниной поехали в Одинцовку. Стоял морозец, солнце сверкало. За успокоившимися бело-голубыми снегами дымчато серели
голые рощи, в них четко выделялись черные ели. Юрка настойчиво расспрашивал Нинку о ее работе, жадно смотрел в глаза.
— Молиться! да, много молиться! — присовокупила она со вздохом, качая
головой; но вдруг, взглянув на Вольдемара, грозно вскричала: — Отдай мне братца! — и, не дожидаясь ответа, раздвинула толпу — и увлекла его за собою в ближайшую
рощу.
Пролежав затем некоторое время в полном изнеможении, он очнулся от своего страшного кошмара, когда он очутился в
роще, затем постепенно стал припоминать все совершившееся и снова беседа с Дарьей Николаевной как бы тяжелым молотом ударила его по
голове.
Мы оставили его бившимся
головой о землю в
роще.
Оливковая
роща, в которой Тения провела ночь, давшую ей силы вдохновенной решимости, была на востоке от Аскалона, а потому, когда Тения приближалась к городу, лучи восходившего солнца освещали ее сзади и лицо ее было отенено, меж тем как ее стройный стан, покрытый бедною одеждой из синего полотна, и белый льняной покров на
голове сверкали в сильном освещении.