Неточные совпадения
Заходило солнце, главы Успенской церкви
горели, точно огромные свечи, мутно-розовый дымок стоял в воздухе.
Бойкая рыжая лошаденка быстро и легко довезла Самгина с вокзала в город; люди на улицах, тоже толстенькие и немые, шли навстречу друг другу спешной зимней походкой; дома, придавленные пуховиками снега, связанные заборами, прочно смерзлись, стояли крепко; на заборах, с
розовых афиш, лезли в глаза черные слова: «
Горе от ума», — белые афиши тоже черными словами извещали о втором концерте Евдокии Стрешневой.
Так разыгрывался между ними все тот же мотив в разнообразных варьяциях. Свидания, разговоры — все это была одна песнь, одни звуки, один свет, который
горел ярко, и только преломлялись и дробились лучи его на
розовые, на зеленые, на палевые и трепетали в окружавшей их атмосфере. Каждый день и час приносил новые звуки и лучи, но свет
горел один, мотив звучал все тот же.
Я никак не ожидал, чтоб Фаддеев способен был на какую-нибудь любезность, но, воротясь на фрегат, я нашел у себя в каюте великолепный цветок: горный тюльпан, величиной с чайную чашку, с
розовыми листьями и темным, коричневым мхом внутри, на длинном стебле. «Где ты взял?» — спросил я. «В Африке, на
горе достал», — отвечал он.
Денное небо не хуже ночного. Одно облако проходит за другим и медленно тонет в блеске небосклона. Зори
горят розовым, фантастическим пламенем, облака здесь, как и в Атлантическом океане, группируются чудными узорами.
Верочка в своем
розовом платье
горела, как маков цвет.
Екатерина Ивановна играла трудный пассаж, интересный именно своею трудностью, длинный и однообразный, и Старцев, слушая, рисовал себе, как с высокой
горы сыплются камни, сыплются и все сыплются, и ему хотелось, чтобы они поскорее перестали сыпаться, и в то же время Екатерина Ивановна,
розовая от напряжения, сильная, энергичная, с локоном, упавшим на лоб, очень нравилась ему.
Начинался рассвет… Из темноты стали выступать сопки, покрытые лесом, Чертова скала и кусты, склонившиеся над рекой. Все предвещало пасмурную погоду… Но вдруг неожиданно на востоке, позади
гор, появилась багровая заря, окрасившая в пурпур хмурое небо. В этом золотисто-розовом сиянии отчетливо стал виден каждый куст и каждый сучок на дереве. Я смотрел как очарованный на светлую игру лучей восходящего солнца.
Следующий день был 14 декабря. Утро было тихое и морозное. Солнце взошло красное и долго не давало тепла. На вершинах
гор снег окрасился в нежно-розовый цвет, а в теневых местах имел синеватый оттенок.
Золотисто-розовые лучи заходящего солнца некоторое время скользили по склонам
гор и взбирались все выше и выше.
День склонялся к вечеру. По небу медленно ползли легкие
розовые облачка. Дальние
горы, освещенные последними лучами заходящего солнца, казались фиолетовыми. Оголенные от листвы деревья приняли однотонную серую окраску. В нашей деревне по-прежнему царило полное спокойствие. Из длинных труб фанз вились белые дымки. Они быстро таяли в прохладном вечернем воздухе. По дорожкам кое-где мелькали белые фигуры корейцев. Внизу, у самой реки,
горел огонь. Это был наш бивак.
Тетка покойного деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с чертом, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи и ярки, как мак самого тонкого
розового цвета, когда, умывшись божьею росою,
горит он, распрямляет листики и охорашивается перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки, какие покупают теперь для крестов и дукатов девушки наши у проходящих по селам с коробками москалей, ровно нагнувшись, как будто гляделись в ясные очи; что ротик, на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись, на то и создан был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы ее, черные, как крылья ворона, и мягкие, как молодой лен (тогда еще девушки наши не заплетали их в дрибушки, перевивая красивыми, ярких цветов синдячками), падали курчавыми кудрями на шитый золотом кунтуш.
Последними уже к большому столу явились два новых гостя. Один был известный поляк из ссыльных, Май-Стабровский, а другой —
розовый, улыбавшийся красавец, еврей Ечкин. Оба они были из дальних сибиряков и оба попали на свадьбу проездом, как знакомые Полуянова. Стабровский, средних лет господин, держал себя с большим достоинством. Ечкин поразил всех своими бриллиантами, которые у него
горели везде, где только можно было их посадить.
Уже в
горах порозовели снега, и от предметов по земле потянулись длинные тени, когда мы кончили свой трудовой день.
Все девицы, кроме гордой Жени, высовываются из окон. Около треппелевского подъезда действительно стоит лихач. Его новенькая щегольская пролетка блестит свежим лаком, на концах оглобель
горят желтым светом два крошечных электрических фонарика, высокая белая лошадь нетерпеливо мотает красивой головой с голым
розовым пятном на храпе, перебирает на месте ногами и прядет тонкими ушами; сам бородатый, толстый кучер сидит на козлах, как изваяние, вытянув прямо вдоль колен руки.
Вдали, в
розовом праздничном тумане вечерней зари, сияли золотые купола и кресты. Высоко на
горе белые стройные церкви, казалось, плавали в этом цветистом волшебном мареве. Курчавые леса и кустарники сбежали сверху и надвинулись над самым оврагом. А отвесный белый обрыв, купавший свое подножье в синей реке, весь, точно зелеными жилками и бородавками, был изборожден случайными порослями. Сказочно прекрасный древний город точно сам шел навстречу поезду.
Поднимаясь от гумна на
гору, я увидел, что все долочки весело зеленели сочной травой, а гривы, или кулиги, дикого персика, которые тянулись по скатам крутых холмов, были осыпаны
розовыми цветочками, издававшими сильный ароматический запах.
В глазах у нее постоянно светилось какое-то
горе, которое всего точнее можно назвать
горем ни об чем; тонкие бровки были всегда сдвинуты; востренький подбородок, при малейшем недоумении, нервно вздрагивал;
розовые губы, в минуты умиления, складывались сердечком.
На
горе дела опять были плохи. Маруся опять слегла, и ей стало еще хуже; лицо ее
горело странным румянцем, белокурые волосы раскидались по подушке; она никого не узнавала. Рядом с ней лежала злополучная кукла с
розовыми щеками и глупыми блестящими глазами.
Две кровати стояли по стенам, в углу висела большая в золотой ризе икона Божьей Матери, и перед ней
горела розовая лампадка.
Бело-матовый хребет
гор, видневшийся из-за крыш, казался близок и
розовел в лучах заходящего солнца.
Скоро с
горы стал виден и весь завод, окутанный молочно-розовым дымом.
Колебались в отблесках огней стены домов, изо всех окон смотрели головы детей, женщин, девушек — яркие пятна праздничных одежд расцвели, как огромные цветы, а мадонна, облитая серебром, как будто
горела и таяла, стоя между Иоанном и Христом, — у нее большое
розовое и белое лицо, с огромными глазами, мелко завитые, золотые волосы на голове, точно корона, двумя пышными потоками они падают на плечи ее.
А по праздникам, рано, когда солнце едва поднималось из-за
гор над Сорренто, а небо было
розовое, точно соткано из цветов абрикоса, — Туба, лохматый, как овчарка, катился под
гору, с удочками на плече, прыгая с камня на камень, точно ком упругих мускулов совсем без костей, — бежал к морю, улыбаясь ему широким, рыжим от веснушек лицом, а встречу, в свежем воздухе утра, заглушая сладкое дыхание проснувшихся цветов, плыл острый аромат, тихий говор волн, — они цеплялись о камни там, внизу, и манили к себе, точно девушки, — волны…
Медленно приподняв ко лбу черную, волосатую руку, он долго смотрит в розовеющее небо, потом — вокруг себя, — пред ним, по серовато-лиловому камню острова, переливается широкая гамма изумрудного и золотого,
горят розовые, желтые и красные цветы; темное лицо старика дрожит в добродушной усмешке, он утвердительно кивает круглой тяжелой головой.
Вот пение хора слилось в массу звуков и стало похоже на облако в час заката, когда оно,
розовое, алое и пурпурное,
горит в лучах солнца великолепием своих красок и тает в наслаждении своей красотой…
Мрачная и красивая
гора местами прорезывалась узкими трещинами и ущельями, из которых веяло на ехавших влагой и таинственностью; сквозь ущелья видны были другие
горы, бурые,
розовые, лиловые, дымчатые или залитые ярким светом.
Лупачев. Зато я никогда и не разочаровываюсь, я этого
горя не знаю; а вам, с вашими
розовыми взглядами, придется разочаровываться постоянно и много страдать.
Она нерешительно обувает сандалии, надевает на голое тело легкий хитон, накидывает сверху него покрывало и открывает дверь, оставляя на ее замке следы мирры. Но никого уже нет на дороге, которая одиноко белеет среди темных кустов в серой утренней мгле. Милый не дождался — ушел, даже шагов его не слышно. Луна уменьшилась и побледнела и стоит высоко. На востоке над волнами
гор холодно
розовеет небо перед зарею. Вдали белеют стены и дома иерусалимские.
Она молча указала лорнетом в угол, — там, на мольберте, стояла картина — река, деревья. Я удивленно взглянул в лицо женщины, странно неподвижное, а она отошла в угол комнаты, к столу, на котором
горела лампа под
розовым абажуром, села там и, взяв со стола валета червей, стала рассматривать его.
А проснулся — шум, свист, гам, как на соборе всех чертей. Смотрю в дверь — полон двор мальчишек, а Михайла в белой рубахе среди них, как парусная лодка между малых челноков. Стоит и хохочет. Голову закинул, рот раскрыт, глаза прищурены, и совсем не похож на вчерашнего, постного человека. Ребята в синем, красном, в
розовом —
горят на солнце, прыгают, орут. Потянуло меня к ним, вылез из сарая, один увидал меня и кричит...
Помню, где-то за
горою уже солнце всходило; ночь пряталась в лесах и будила птиц;
розовыми стаями облака над нами, а мы прижались у камня на росистой траве, и один воскрешает старину, а другой удивлённо исчисляет несчётные труды людей и не верит сказке о завоевании враждебной лесной земли.
Штабс-капитан не сопротивлялся. Глаза его
горели непримиримой ненавистью, но он был смертельно бледен, и
розовая пена пузырьками выступала на краях его губ.
Я стал рассказывать ему. Море вдали уже покрылось багрецом и золотом, навстречу солнцу поднимались розовато-дымчатые облака мягких очертаний. Казалось, что со дна моря встают
горы с белыми вершинами, пышно убранными снегом,
розовыми от лучей заката.
— Ночь теперь если тихая… — начал он с заметным удовольствием, — вода не колыхнется, как зеркало… Смола на носу лодки
горит… огромным таким кажется пламенем… Воду всю освещает до самого дна: как на тарелке все рассмотреть можно, каждый камышек… и рыба теперь попадется… спит… щука всегда против воды… ударишь ее острогой… встрепенется… кровь из нее брызнет в воду —
розовая такая…
Они шли теперь по последнему, почти ровному излому тропинки. Справа от них обрывалась круто вниз
гора и бесконечно далеко уходило кипящее море, а слева лепились по скату густые кусты шиповника, осыпанного
розовыми, нежными цветами, и торчали из красно-желтой земли, точно спины лежащих животных, большие, серые, замшелые камни. Студент смущенно и сердито глядел себе под ноги.
Солнце садилось и бросало косые
розовые лучи на живописные батарейки и сады с высокими раинами, окружавшие крепость, на засеянные желтеющие поля и на белые облака, которые, столпясь около снеговых
гор, как будто подражая им, образовывали цепь не менее причудливую и красивую.
Как зимний дым белеют мраки,
И утро с
розовым лицом,
Гоня зловидные призраки,
Блистая златом, багрецом,
Дыша живительной прохладой,
Белит и
горы и поля.
Роза ничего этого не знала; она росла и красовалась; на другой день она должна была распуститься полным цветом, а на третий начать вянуть и осыпаться. Вот и вся
розовая жизнь! Но и в эту короткую жизнь ей довелось испытать немало страха и
горя.
Но вокруг нее все было так хорошо, так чисто и ясно в это прекрасное утро, когда она в первый раз увидела голубое небо и почувствовала свежий утренний ветерок и лучи сиявшего солнца, проникавшего ее тонкие лепестки
розовым светом; в цветнике было так мирно и спокойно, что если бы она могла в самом деле плакать, то не от
горя, а от счастья жить.
На запятнанной стене висела одна и та же картина, изображавшая двух голых женщин на берегу моря, и только их
розовые тела становились все пестрее от мушиных следов да увеличивалась черная копоть над тем местом, где зимою чуть ли не весь день
горела керосиновая лампа — «молния».
Далекие
горы утопали в
розовом мареве предутреннего света… Мулла-муэдзин [Мулла-муэдзин — магометанский священник.] давно прокричал свой гортанный призыв с минарета [Минарет — башня при мечети — магометанском молитвенном доме.]… Дневные цветы жадно раскрылись навстречу солнечному лучу… Из азиатской части города, оттуда, где на базаре закипала обычная рыночная суета, долетали крики и говор, характерный восточный говор кавказского племени.
Горы и небо… Небо и
горы… И не видно границ, где кончаются
горы и начинается небо. Куда ни кинешь взор, все кажется золотым и пурпурным в
розовом мареве восхода. Только над самыми нашими головами синеет клочок голубого неба, ясного и чистого, как бирюза.
Западный край неба уже нежился в закатном сиянии, над снежными полями кое-где
розовел туман, и теневые склоны
гор покрылись мягкими фиолетовыми тонами.
День был уже на исходе. На западе пламенела заря, когда мы поровнялись с лысой
горой Кадар на правом возвышенном и лесистом берегу озера. Освещенные закатными лучами покрывающие ее снега окрасились в нежно-розовые тона.
Уже светало. На востоке горизонт окрасился в багрянец, от него кверху поднялось пурпурное сияние, от которого
розовели снега на высоких
горах, а в долинах дремучий лес еще грезил предрассветным сном. Месяц еще более побледнел, тьма быстро уходила на запад…
День клонился к вечеру. Солнце только что скрылось за
горами и посылало кверху свои золотисто-розовые лучи. На небе в самом зените серебрились мелкие барашковые облака. В спокойной воде отражались лесистые берега. Внизу у ручейка белели две палатки, и около них
горел костер. Опаловый дым тонкой струйкой поднимался кверху и незаметно таял в чистом и прохладном воздухе.
Было тихое морозное утро. Солнце только что начинало всходить. Уже
розовели восточные склоны
гор, обращенные к солнцу, в то время как в распадках между ними снег еще сохранял сумеречные лиловые оттенки. У противоположного берега в застывшем холодном воздухе над полыньей клубился туман и в виде мелкой радужной пыли садился на лед, кусты и прибрежные камни.
Когда мы подходили к реке Адими, солнце только что скрылось за горизонтом. Лесистые
горы, мысы, расположенные один за другим, словно кулисы в театре, и величаво спокойный океан озарились
розовым сиянием, отраженным от неба. Все как-то изменилось. Точно это был другой мир — угасающий, мир безмолвия и тишины.
Утро было тихое. Туман над полыньей сгустился еще больше. Золотисто-розовые лучи восходящего солнца алели на высоких облаках в небе и на восточных склонах
гор, покрытых заиндевелыми кедровниками. День обещал хорошую погоду.