Неточные совпадения
Фонари еще не зажигались, кое-где только
начинались освещаться окна домов, а в переулках и закоулках происходили сцены и разговоры, неразлучные с этим временем во всех городах, где много солдат, извозчиков, работников и особенного
рода существ, в виде дам в красных шалях и башмаках без чулок, которые, как летучие мыши, шныряют по перекресткам.
Движения его, когда он был даже встревожен, сдерживались также мягкостью и не лишенною своего
рода грации ленью. Если на лицо набегала из души туча заботы, взгляд туманился, на лбу являлись складки,
начиналась игра сомнений, печали, испуга; но редко тревога эта застывала в форме определенной идеи, еще реже превращалась в намерение. Вся тревога разрешалась вздохом и замирала в апатии или в дремоте.
Начался разговор, Стебельков заговорил громко, все порываясь в комнату; я не помню слов, но он говорил про Версилова, что может сообщить, все разъяснить — «нет-с, вы меня спросите», «нет-с, вы ко мне приходите» — в этом
роде.
В то время дела такого
рода считались между приказною челядью лакомым кусом. В Щучью-Заводь приехало целое временное отделение земского суда, под председательством самого исправника.
Началось следствие. Улиту вырыли из могилы, осмотрели рубцы на теле и нашли, что наказание не выходило из ряду обыкновенных и что поломов костей и увечий не оказалось.
Между тем у нас в остроге
началось другого
рода волнение.
И
начинаются всякого
рода уловки и хитрости и мучения этого человека.
Но размолвки подобного
рода происходили редко и тотчас же прекращались, ибо как он только начинал обнаруживать величие души, она переменяла разговор и начинала допытываться, за что он ее, бабу, любит. Тогда вновь
начиналось подробное рассмотрение этого вопроса, и все недоумения прекращались сами собою.
По-видимому,
началась своего
рода «сердечная мигрень» — чувство, которое я хорошо знал, и, хотя не придавал ему особенного значения, все же нашел, что такое направление мыслей действует, как любимый мотив.
Матушка была в церкви и защищать меня было некому; но зато она, узнав о моем сюрпризе, решилась немедленно отвезти меня в гимназический пансион, где и
начался для меня новый
род жизни.
Письмо
начиналось, как
начинаются обыкновенно все письма такого
рода, — изъявлением сыновней любви и покорности и нижайшею просьбою передать заочный поклон всем родственникам, «а именно, во-первых» (тут с точностию обозначены были имена и отечества дражайшей родительницы-матушки, дедушки Кондратия, Дуни, братьев, приемыша, всех сосновских теток, двоюродных братьев с их детками и сожительницами, упомянут даже был какой-то Софрон Дронов, крестник тетушки Анны).
— Не моги так говорить! Я не люблю этих твоих речей. Я тебя обижаю, не ты меня!.. Но я это не потому, что злой, а потому, что — ослаб. Вот, однажды, переедем на другую улицу, и
начнётся всё другое… окна, двери… всё! Окна на улицу будут. Вырежем из бумаги сапог и на стёкла наклеим. Вывеска! И повалит к нам нар-род! За-акипит дело!.. Э-эх ты! Дуй, бей, — давай углей! Шибко живём, деньги куём!
— А что же, ваше превосходительство! с легкой бы руки! Заседание
началось чтением доклада делегата от тульско-курско-ростовского клуба, по отделению нравственной статистики, о том, чтобы в ведомость, утвержденную собиравшимся в Гааге конгрессом, о числе и
роде преступлений была прибавлена новая графа для включения в нее так называемых"жуликов"(jouliks).
Не знаю, как при большом наплыве гостей размещались дамы. Что же касается до нас, то сборы были невелики: на время нашего пребывания в Федоровке прачки изгонялись из своих двух комнат и сверх сена по глиняным полам расстилались ковры, покрытые простынями, вдоль стен клали подушки, и ночлег был готов. По вечерам на сон грядущий долго не умолкали всякого
рода рассказы и шуточные замечания, с которых затем
начиналось и утро. Много веселости придавало вышучивание Буйницким стройного и красивого Бедера.
Дня через три
начались у неё
роды. Двое суток мучилась она страшными муками, а на третий скончалась, разрешившись мёртвеньким; скончалась, как уверила себя, милый мой друг!
Вслед за тем
начинается речь в таком
роде: вы все — глупцы и невежды; вы хвалите общину, да не ту; общину и нужно защищать, да только не ту, какая есть и какую вы знаете, а другую, какую мы вам покажем.
В этом
роде и
началась у нас могущественная игра природы, которой вряд ли быть бы выигранною, если бы на помощь государству не пришел острый гений Семена Мамашкина. Задумано это было очень серьезно и, по несчастию, начало практиковаться как раз в той маленькой отдельной части, которою я тогда командовал, имея в своем ведении трех жидовинов.
— Нет, вы на себя взяли весь грех. Любимый ученик! Разве не от тебя
начнется род предателей, порода малодушных и лжецов? Слепцы, что сделали вы с землею? Вы погубить ее захотели, вы скоро будете целовать крест, на котором вы распяли Иисуса! Так, так — целовать крест обещает вам Иуда!
Разговор продолжался в том же
роде, как
начался, до самого обеда, беспрестанно переходя от одного предмета к другому, чего не случается, когда разговор становится действительно занимательным.
С своей стороны, Семен Иванович говорил и поступал, вероятно от долгой привычки молчать, более в отрывистом
роде, и кроме того, когда, например, случалось ему вести долгую фразу, то, по мере углубления в нее, каждое слово, казалось, рождало еще по другому слову, другое слово, тотчас при рождении, по третьему, третье по четвертому и т. д., так что набивался полон рот,
начиналась перхота, и набивные слова принимались, наконец, вылетать в самом живописном беспорядке.
Страницы этой газеты так и пестрят заметками редакции в таком
роде: «Опять непозволительные опыты!», «Мы решительно не понимаем, как врачи могут позволять себе подобные опыты!», «Не ждать же, в самом деле, чтобы прокуроры взяли на себя труд разъяснить, где кончаются опыты позволительные и
начинаются уже преступные!», «Не пора ли врачам сообща восстать против подобных опытов, как бы поучительны сами по себе они ни были?»
— Не то чтобы старики или косолапые какие, а все молодые ночевать просятся… Почему такое? И пущай бы только грелись, а то ведь черта тешат. Нет, баба, хитрей вашего бабьего
рода на этом свете и твари нет! Настоящего ума в вас — ни боже мой, меньше, чем у скворца, зато хитрости бесовской — у-у-у! — спаси, царица небесная! Вон, звонит почта! Метель еще только
начиналась, а уж я все твои мысли знал! Наведьмачила, паучиха!
Когда начало темнеть, я вместе с Косяковым отправился в дом старшины. Гольды только что кончили ужинать. Женщины выгребли жар из печки и перенесли горящие уголья в жаровню. Мы подсели к огню и стали пить чай. Разговор
начался о
родах. Говорил наш хозяин, а старик внимательно слушал и время от времени вставлял свои замечания.
Ныне, то есть в те дни, когда
начинается наш рассказ, Александре Ивановне Синтяниной от
роду двадцать восемь лет, хотя, по привычке ни в чем не доверять ей, есть охотники утверждать, что генеральше уже стукнуло тридцать, но она об этом и сама не спорит.
Вскоре после смерти грозного и полновластного Богачева
началось постепенное разорение его имущества и упадок всех его заводов;
начались между законными и незаконными его наследниками нескончаемые дела и процессы, которыми в то время буквально были завалены различные присутственные места;
начались всевозможные споры и кляузы, тайное и явное расхищение его громадного имущества и вообще всякого
рода «темные дела».
С Надеждой Осиповной
начался у него роман месяц тому назад, но мужа ее он еще не знал. Ему было только известно, что муж ее
родом француз, фамилия его Буазо и что занимается он комиссионерством. Судя по фотографии, которую видел Жирков, это был дюжинный буржуа лет сорока, с усатой, франко-солдатской рожей, глядя на которую почему-то так и хочется потрепать за усы и за бородку а la Napoleon и спросить: «Ну, что новенького, г. сержант?»
Начались роды; то, что есть самого радостного, счастливого в семье, прошло, как что-то ненужное и тяжелое…
И так далее, всё в таком
роде. Но ни в какое другое время Степан Степаныч не бывает так рассудителен, добродетелен, строг и справедлив, как за обедом, когда около него сидят все его домочадцы.
Начинается обыкновенно с супа. Проглотив первую ложку, Жилин вдруг морщится и перестает есть.
А вот в каком
роде писали патриотические авторы брошюрок, в большом количестве распространявшихся среди солдат. Передо мною изящно изданная книжка, с прекрасными иллюстрациями, под заглавием: «В осажденном Порт-Артуре, или Геройская смерть рядового Дмитрия Фомина».
Начинается рассказ так...
Само собою разумеется, что
началось следствие, которое привело Докукина к казни. Во все время суда Докукин оставался при своем убеждении и с ним же умер на плахе. Было немало и других примеров в этом же
роде, которые потонули в общем море тогдашней уголовщины.
Тихо, едва слышно, ответила подсудимая на обычные вопросы председателя о звании, имени и отчестве, летах и
роде занятий.
Началось чтение коротенького обвинительного акта. Упавшим почти до шепота голосом, побудившим председателя, предлагавшего ей вопросы, просить ее несколько раз говорить громче, признала себя княжна виновною в обоих приписываемых ей преступлениях и повторила свое показание, данное у следователя.
После взаимных приветствий оба друга уселись в кресла, закурили сигары и разговор
начался с разного
рода светских злоб и перешел, конечно, к последней интрижке князя, так оригинально окончившейся на вечере у «волоокой» Доры, на котором присутствовал и Федор Карлович.
Я дал слово и, опустясь возле умирающего на колени, стал его исповедовать; а в это самое время в полную людей юрту вскочила пестрая шаманка, заколотила в свой бубен; ей пошли подражать на деревянном камертоне и еще на каком-то непонятном инструменте, типа того времени, когда племена и народы, по гласу трубы и всякого
рода муссикии, повергались ниц перед истуканом деирского поля, — и
началось дикое торжество.