Неточные совпадения
Когда коллежский секретарь Иванов уверяет коллежского советника Ивана Иваныча, что предан ему душою и
телом, Иван Иваныч знает по себе, что преданности душою и
телом нельзя ждать ни от кого, а тем больше знает, что в частности Иванов пять раз продал отца
родного за весьма сходную цену и тем даже превзошел его самого, Ивана Иваныча, который успел предать своего отца только три раза, а все-таки Иван Иваныч верит, что Иванов предан ему, то есть и не верит ему, а благоволит к нему за это, и хоть не верит, а дает ему дурачить себя, — значит, все-таки верит, хоть и не верит.
Старик прослыл у духоборцев святым; со всех концов России ходили духоборцы на поклонение к нему, ценою золота покупали они к нему доступ. Старик сидел в своей келье, одетый весь в белом, — его друзья обили полотном стены и потолок. После его смерти они выпросили дозволение схоронить его
тело с
родными и торжественно пронесли его на руках от Владимира до Новгородской губернии. Одни духоборцы знают, где он схоронен; они уверены, что он при жизни имел уже дар делать чудеса и что его
тело нетленно.
— Нехорошо все в рубашке ходить; вот и
тело у тебя через прореху видно, — сказала она, — гости могут приехать — осудят, скажут: племянника
родного в посконной рубахе водят. А кроме того, и в церковь в праздник выйти… Все же в казакинчике лучше.
2 генваря мы отнесли на кладбище
тело той, которая умела достойно жить и умереть с необыкновенным спокойствием, утешая
родных и друзей до последней своей минуты.
— Милый ты мой,
родной, — приговаривал, трясясь всем
телом, старик. — Собачка-то уж очень затейная… Артошенька-то наш… Другой такой не будет у нас…
Ее толкали в шею, спину, били по плечам, по голове, все закружилось, завертелось темным вихрем в криках, вое, свисте, что-то густое, оглушающее лезло в уши, набивалось в горло, душило, пол проваливался под ее ногами, колебался, ноги гнулись,
тело вздрагивало в ожогах боли, отяжелело и качалось, бессильное. Но глаза ее не угасали и видели много других глаз — они горели знакомым ей смелым, острым огнем, —
родным ее сердцу огнем.
Гибким движением всего
тела она поднялась с дивана, подошла к постели, наклонилась к лицу матери, и в ее матовых глазах мать увидала что-то
родное, близкое и понятное.
Семь часов вечера. Чудинов лежит в постели; лицо у него в поту; в
теле чувствуется то озноб, то жар; у изголовья его сидит Анна Ивановна и вяжет чулок. В полузабытьи ему представляется то светлый дух с светочем в руках, то злобная парка с смердящим факелом. Это — «ученье», ради которого он оставил
родной кров.
После же смерти внушается
родным его, что для спасения души умершего полезно положить ему в руки печатную бумагу с молитвой; полезно еще, чтобы над мертвым
телом прочли известную книгу и чтобы в церкви в известное время произносили бы имя умершего.
Из гор приехали с лазутчиком немирные чеченцы,
родные убитого абрека, выкупать
тело.
— Батюшка! — закричала Дуня, которая до того времени слушала Петра, вздрагивая всем
телом. — Батюшка! — подхватила она, снова бросаясь отцу в ноги. — Помилуй меня! Не отступись… До какого горя довела я тебя… Посрамила я тебя,
родной мой!.. Всему я одна виновница… Сокрушила я твою старость…
Прошло полчаса, час, а она все плакала. Я вспомнил, что у нее нет ни отца, ни матери, ни
родных, что здесь она живет между человеком, который ее ненавидит, и Полей, которая ее обкрадывает, — и какою безотрадной представилась мне ее жизнь! Я, сам не знаю зачем, пошел к ней в гостиную. Она, слабая, беспомощная, с прекрасными волосами, казавшаяся мне образцом нежности и изящества, мучилась как больная; она лежала на кушетке, пряча лицо, и вздрагивала всем
телом.
— Господи благослови… ох!.. Насилу отлегло… — выговорил Антон, вздрагивая всем
телом, — ишь, какой сон пригрезился… а ничего, ровно ничего не припомню… только добре что-то страшно… так вот к самому сердцу и подступило; спасибо,
родной, что подсобил подняться… Пойду-ка… ох, господи благослови! Пойду погляжу на лошаденку свою… стоит ли она, сердешная…
В черном ободке было напечатано: «Прасковья Федоровна Головина с душевным прискорбием извещает
родных и знакомых о кончине возлюбленного супруга своего, члена Судебной палаты, Ивана Ильича Головина, последовавшей 4-го февраля сего 1882 года. Вынос
тела в пятницу, в 1 час пополудни».
Можно было думать, что именно Коновалов, а не Фролка —
родной брат Разину. Казалось, что какие-то узы крови, неразрывные, не остывшие за три столетия, до сей поры связывают этого босяка со Стенькой и босяк со всей силой живого, крепкого
тела, со всей страстью тоскующего без «точки» духа чувствует боль и гнев пойманного триста лет тому назад вольного сокола.
Иван. Дети, друзья мои! Здесь, окружая дорогое нам
тело умершего, пред лицом вечной тайны, которая скрыла от нас навсегда — навсегда… э-э… и принимая во внимание всепримиряющее значение её… я говорю о смерти, отбросим наши распри, ссоры, обнимемся,
родные, и всё забудем! Мы — жертвы этого ужасного времени, дух его всё отравляет, всё разрушает… Нам нужно всё забыть и помнить только, что семья — оплот, да…
Ну, скажем, так же, как не наша была бы
родная дочь
телом и духом какого-нибудь Ферапонтьева, только с некоторым осложнением в оттенках…
С ранней молодости ее держали в черном
теле: работала она за двоих, а ласки никакой никогда не видала; одевали ее плохо; жалованье она получала самое маленькое;
родни у ней все равно что не было: один какой-то старый ключник, [Ключник — слуга, ведавший в барском доме съестными припасами, кладовой и погребом.] оставленный за негодностью в деревне, доводился ей дядей да другие дядья у ней в мужиках состояли, вот и все.
Чем больше живет человек для души, тем ближе он чувствует себя со всеми живыми существами. Живи для
тела, и ты один среди чужих; живи для души, и тебе все
родня.
«Куда ж теперь?» — спросил он себя мысленно. И стало ему вдруг страшно, жутко и холодно… Замерещилось, будто он, он сам жестоко обидел, оскорбил свое
родное дитя, и оно, бедное, безумное, с горя пошло да в Волгу кинулось… утопилось… умерло… плывет теперь где-нибудь… или к берегу прибило волной его мертвое
тело…
Живая жизнь есть страдание и унижение божества, есть его растерзание;
тело — темница, в которой томится душа, отторгнутая от своей
родной, божественной стихии, тяжко страдающая в своем обособлении.
Мысли у Гусева обрываются, и вместо пруда вдруг ни к селу ни к городу показывается большая бычья голова без глаз, а лошадь и сани уж не едут, а кружатся в черном дыму. Но он все-таки рад, что повидал
родных. Радость захватывает у него дыхание, бегает мурашками по
телу, дрожит в пальцах.
В кругу
родных, в обществе гостей, если ему казалось, что она взглянула на кого-нибудь из мужчин, он подходил к ней, как будто с ласкою и целовал ее, а в это время незаметно для других щипал ее самым бесчеловечным образом. На
теле ее не было живого места, все было покрыто синяками.
А между тем эти
родные, если не души, то
тела, существуют — люди знали об этом в глубокой древности.
— Не захвали, отец
родной, вначале они все золото, ишь что вздумал, меня сравнить с ним, я, холопка, тебе душой и
телом предана сколько годов, а этот и служит-то без году неделя… да и, слышала я, из кутейников, не люблю я их породу-то.
Она почувствовала всем своим существом, что не только под землей лежит его бездыханное
тело, но что и душа его здесь близко около нее, что эта близкая ее,
родная душа понимает, зачем она пришла сюда, слышит ее страдания, не требуя слов, да она, быть может, и не нашла бы этих слов.
Так сидел он, широкоскулый, бледный, вдруг такой
родной, такой близкий всем этим несчастным, галдевшим вкруг него. И в опустошенной, выжженной душе, и в разрушенном мире белым огнем расплавленной стали сверкала и светилась ярко одна его раскаленная воля. Еще слепая, еще бесцельная, она уже выгибалась жадно; и в чувстве безграничного могущества, способности все создать и все разрушить, спокойно железнело его
тело.