Неточные совпадения
Смерил отшельник страшилище:
Дуб — три обхвата кругом!
Стал на работу с молитвою,
Режет булатным ножом...
Гости, выпивши по рюмке водки темного оливкового цвета, какой бывает только на сибирских прозрачных камнях, из которых
режут на Руси печати, приступили со всех сторон с вилками к столу и
стали обнаруживать, как говорится, каждый свой характер и склонности, налегая кто на икру, кто на семгу, кто на сыр.
«Нет, те люди не так сделаны; настоящий властелин,кому все разрешается, громит Тулон, делает
резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона людей в московском походе и отделывается каламбуром в Вильне; и ему же, по смерти, ставят кумиры, — а
стало быть, и все разрешается. Нет, на этаких людях, видно, не тело, а бронза!»
Катерина. Эх, Варя, не знаешь ты моего характеру! Конечно, не дай Бог этому случиться! А уж коли очень мне здесь опостынет, так не удержат меня никакой силой. В окно выброшусь, в Волгу кинусь. Не хочу здесь жить, так не
стану, хоть ты меня
режь!
Налив себе чаю, она
стала резать хлеб, по-крестьянски прижав ко грудям каравай; груди мешали. Тогда она бесцеремонно заправила кофту за пояс юбки, от этого груди наметились выпуклее. Самгин покосился на них и спросил...
Я трогал его длинным и, как бритва, острым ножом то с той, то с другой стороны,
стал резать, и нож ушел в глубину до половины куска.
Вечером, вскоре после обеда, в большой зале, где особенно, как для лекции, поставили рядами стулья с высокими
резными спинками, а перед столом кресло и столик с графином воды для проповедника,
стали собираться на собрание, на котором должен был проповедовать приезжий Кизеветер.
— Забежала куда-нибудь и пропала. Как не пропасть после такой закуски, — безжалостно
резал Коля, а между тем сам как будто
стал от чего-то задыхаться. — У меня зато Перезвон… Славянское имя… Я к тебе привел…
Поднявшийся ветер дул нам навстречу и, как ножом,
резал лицо. Когда начало смеркаться, мы были как раз на водоразделе. Здесь Дерсу остановился и
стал о чем-то совещаться со стариком тазой. Подойдя к ним, я узнал, что старик таза немного сбился с дороги. Из опасения заблудиться они решили заночевать под открытым небом.
В этот день мы прошли немного. По мере того как уменьшались взятые с собой запасы продовольствия, котомки делались легче, а нести их
становилось труднее: лямки сильно
резали плечи, и я заметил, что не я один, а все чувствовали это.
Через час восток начал алеть. Я посмотрел на часы, было 6 часов утра. Пора было будить очередного артельщика. Я
стал трясти его за плечо. Стрелок сел и начал потягиваться. Яркий свет костра
резал ему глаза — он морщился. Затем, увидев Дерсу, проговорил, усмехнувшись...
— Бог-то как сделал? — учила она, — шесть дней творил, а на седьмой — опочил. Так и все должны. Не только люди, а и звери. И волк, сказывают, в воскресенье скотины не
режет, а лежит в болоте и отдыхает.
Стало быть, ежели кто Господней заповеди не исполняет…
Вот каждый, взявши по дыне, обчистил ее чистенько ножиком (калачи все были тертые, мыкали немало, знали уже, как едят в свете; пожалуй, и за панский стол хоть сейчас готовы сесть), обчистивши хорошенько, проткнул каждый пальцем дырочку, выпил из нее кисель,
стал резать по кусочкам и класть в рот.
В самом деле, едва только поднялась метель и ветер
стал резать прямо в глаза, как Чуб уже изъявил раскаяние и, нахлобучивая глубже на голову капелюхи, [Капелюха — шапка с наушниками.] угощал побранками себя, черта и кума. Впрочем, эта досада была притворная. Чуб очень рад был поднявшейся метели. До дьяка еще оставалось в восемь раз больше того расстояния, которое они прошли. Путешественники поворотили назад. Ветер дул в затылок; но сквозь метущий снег ничего не было видно.
«Эрмитаж»
стал давать огромные барыши — пьянство и разгул пошли вовсю. Московские «именитые» купцы и богатеи посерее шли прямо в кабинеты, где сразу распоясывались… Зернистая икра подавалась в серебряных ведрах, аршинных стерлядей на уху приносили прямо в кабинеты, где их и закалывали… И все-таки спаржу с ножа ели и ножом
резали артишоки. Из кабинетов особенно славился красный, в котором московские прожигатели жизни ученую свинью у клоуна Таити съели…
Поп радостно прибежал к своей попадье и, наклонив рога, сказал: «Снимай грошi». Но когда попадья захотела снять котелок, то оказалось, что он точно прирос к рогам и не поддавался. «Ну, так разрежь шов и сними с кожей». Но и тут, как только попадья
стала ножницами
резать шов, — пол закричал не своим голосом, что она
режет ему жилы. Оказалось, что червонцы прикипели к котлу, котел прирос к рогам, а бычья кожа — к попу…
«Щось буде» принимало новые формы… Атмосфера продолжала накаляться. Знакомые дамы и барышни появлялись теперь в черных траурных одеждах. Полиция
стала за это преследовать: демонстранток в черных платьях и особенно с эмблемами (сердце, якорь и крест) хватали в участки, составляли протоколы. С другой стороны, — светлые платья обливались кислотой, их в костелах
резали ножиками… Ксендзы говорили страстные проповеди.
Поляки в свое время считали ее верой низшей:
резали униатов набегавшие из Украины казаки и гайдамаки, потом их
стали теснить и преследовать русские…
Но теперь я решил изрезать эти святцы и, когда дед отошел к окошку, читая синюю, с орлами, бумагу, я схватил несколько листов, быстро сбежал вниз, стащил ножницы из стола бабушки и, забравшись на полати, принялся отстригать святым головы. Обезглавил один ряд, и —
стало жалко святцы; тогда я начал
резать по линиям, разделявшим квадраты, но не успел искрошить второй ряд — явился дедушка, встал на приступок и спросил...
Разгребая снег, мы нашли под ним много сухой травы и принялись ее
резать ножами. В одном месте, ближе к реке, виднелся сугроб в рост человека. Я подошел к нему и ткнул палкой. Она уперлась во что-то упругое, я тронул в другом месте и почувствовал то же упругое сопротивление. Тогда я снял лыжу и
стал разгребать снежный сугроб. При свете огня показалось что-то темное.
Когда, в начале службы, священник выходил еще в одной епитрахили и на клиросе читал только дьячок, Павел беспрестанно переступал с ноги на ногу, для развлечения себя, любовался, как восходящее солнце зашло сначала в окна алтаря, а потом
стало проникать и сквозь розовую занавеску, закрывающую
резные царские врата.
— Ребята! — сказал он, — видите, как проклятая татарва ругается над Христовою верой? Видите, как басурманское племя хочет святую Русь извести? Что ж, ребята, разве уж и мы
стали басурманами? Разве дадим мы святые иконы на поругание? Разве попустим, чтобы нехристи жгли русские села да
резали наших братьев?
Вот и набрал ты всякой голи кабацкой, всякой скаредной сволочи, нарядил ее в рясы монашеские и сам монахом нарядился, и
стали вы днем людей
резать, а ночью акафисты петь.
— За то, государь, что сам он напал на безвинных людей среди деревни. Не знал я тогда, что он слуга твой, и не слыхивал до того про опричнину. Ехал я от Литвы к Москве обратным путем, когда Хомяк с товарищи нагрянули на деревню и
стали людей
резать!
— Видишь ли, Никита Романыч, — продолжал он, — хорошо стоять за правду, да один в поле не воевода. Что б ты сделал, кабы, примерно, сорок воров
стали при тебе
резать безвинного?
Он достал ножичек и
стал молча
резать. Достав снизу из-под листьев тяжелую, фунта в три, сплошную кисть, в которой все ягоды сплющились одна на другую, не находя себе места, он показал ее Марьяне.
— Не, отец мой, ваших-то русских я бы давно перевешал, кабы царь был. Только
резать и умеют. Так-то нашего казака Баклашева не-человеком сделали, ногу отрезали.
Стало, дураки. На чтò теперь Баклашев годится? Нет, отец мой, в горах дохтура есть настоящие. Так-то Гирчика, няню моего, в походе ранили в это место, в грудь, так дохтура ваши отказались, а из гор приехал Саиб, вылечил. Травы, отец мой, знают.
— Манифест… А у нас, в охране, как в сумасшедшем доме
стало… Саша — такой грубый человек — удивительно! Кричит, знаете: бей,
режь! Позвольте! Да я даже за пятьсот рублей не решусь человека убить, а тут предлагают за сорок рублей в месяц убивать! Дико слушать такие речи…
— Я. На волоске ее жизнь была… Три дня она не разрешалась… Всех модных докторов объехали, никто ничего не мог сделать, а я, слава богу, помог без ножа и без щипцов, — нынче ведь очень любят этим действовать, благо инструменты
стали светлые, вострые:
режь ими тело человеческое, как репу.
— Но неужели и русские так же, как испанцы, не
станут щадить никого?.. Будут
резать беззащитных пленных? — спросила с приметным беспокойством Полина.
Я остановился, несмотря на то, что веревка недоуздка, за который меня тянул конюх,
резала мне затылок, и
стал смотреть на приближающийся табун, как смотрят на всегда потерянное и невозвратимое счастие.
Синим, густым, пьянящим, ароматным фимиамом наполнился храм, и сквозь слои дыма едва
стали видны разноцветные огни лампад, сделанных из прозрачных камней, — лампад, оправленных в
резное золото и подвешенных к потолку на длинных серебряных цепях.
Другое, не менее важное, условие успеха состоит в том, чтоб снег был ровен, рыхл и пушист; как скоро сделаются хотя маленькие удулы, [Удулом называется в Оренбургской губернии снег, сметаемый, придуваемый ветром к некоторым местам, отчего образуются крепкие снежные возвышенности и даже бугры] или осадка, или наст — гоньба невозможна; тогда если не везде, то по местам снег будет поднимать зверя, а лошадь, напротив,
станет везде проваливаться и даже
резать себе ноги.
Иногда канонада
становилась сильнее; иногда мне смутно слышался менее громкий, глухой шум. «Это стреляют ружейными залпами», — думал я, не зная, что до Дуная еще двадцать верст и что болезненно настроенный слух сам создавал эти глухие звуки. Но, хотя и мнимые, они все-таки заставляли воображение работать и рисовать страшные картины. Чудились крики и стоны, представлялись тысячи валящихся людей, отчаянное хриплое «ура!», атака в штыки,
резня. А если отобьют и все это даром?
Наконец нервное напряжение начинает ослабевать. Его заменяют усталость и скука. В шинели
становится жарко, воротник давит шею, крючки
режут горло… Хочется сесть и сидеть, не поворачивая головы, точно на вокзале.
В развале вечера гости краснели, хрипели и
становились мокрыми. Табачный дым
резал глаза. Надо было кричать и нагибаться через стол, чтобы расслышать друг друга в общем гаме. И только неутомимая скрипка Сашки, сидевшего на своем возвышении, торжествовала над духотой, над жарой, над запахом табака, газа, пива и над оранием бесцеремонной публики.
А тут выскочит к нам актерщик, да и
станет подлаживать под их; да как стакаются, и он пойдет басовым голосом, а тут музыка
режет свое; так я вам скажу: такая гармония на душе и по всем чувствам разольется, что невольно
станет клонить ко сну.
Анна. Он теперь, того гляди, придет, коль не обманет. Помни все, что я тебе говорила. Так прямо ему и
режь. Об чем ты, дурочка, плачешь? Ведь уж все равно, долго он ходить к тебе не
станет, скорехонько ему надоест, сам он тебя бросит. Тогда хуже заплачешь, да еще слава дурная пойдет. А тебе славу свою надо беречь, у тебя только ведь и богатства-то. Вон он, кажется, идет. Смотри же, будь поумнее! Богатым девушкам можно быть глупыми, а бедной девушке ума терять нельзя, а то пропадешь. (Уходит).
Он пустил кровь раз, другой, потом повалил лошадь и поковырял ей что-то в ляжке, потом потребовал, чтобы завели лошадь в станок, и
стал ей
резать стрелку до крови, несмотря на то что лошадь билась и даже визжала, и сказал, что это значит «спущать подкопытную кровь».
Кони
стали и стоят, и нас заносит. Холодно! Лицо
режет снегом. Яков сел с козел ко мне, чтобы нам обоим теплее было, и мы с головой закрылись ковром. На ковёр наносило снег, он
становился тяжёлым. Я сидела и думала: «Вот и пропала я! И не съем конфет, что везла из города…» Но страшно мне не было, потому что Яков разговаривал всё время. Помню, он говорил: «Жалко мне вас, барышня! Зачем вы-то погибнете?» — «Да ведь и ты тоже замёрзнешь?»
Вы не замечали этого прежде, как незаметна грязь в навозном хлеве, но при прикосновении с чистотой и силой грязь вам самим
стала заметна, и свет вам глаза
режет.
— Не пойму я братца! — жаловалась на него матушка. — Каждый день нарочно для него
режем индейку и голубей, сама своими руками делаю компот, а он скушает тарелочку бульону да кусочек мясца с палец и идет из-за стола.
Стану умолять его, чтоб ел, он воротится к столу и выпьет молочка. А что в нем, в молоке-то? Те же помои! Умрешь от такой еды… Начнешь его уговаривать, а он только смеется да шутит… Нет, не нравятся ему, голубчику, наши кушанья!
Баба с двойным, перетянутым животом и с глупым озабоченным лицом вошла в зал, низко поклонилась графу и покрыла стол белой скатертью. За ней осторожно двигался Митька, неся закуски. Через минуту на столе стояли водка, ром, сыр и тарелка с какой-то жареной птицей. Граф выпил рюмку водки, но есть не
стал. Поляк недоверчиво понюхал птицу и принялся ее
резать.
И с тех пор
стала она ему каждый день, крадучи, молока носить. А то делают татары из козьего молока лепешки сырные и сушат их на крышах, — так она эти лепешки ему тайком принашивала. А то раз
резал хозяин барана, — так она ему кусок баранины принесла в рукаве. Бросит и убежит.
Он взял пилу: пила была плохая и совсем не
резала. Тогда он сказал: «Вы подождите спорить, — топор не рубит, а пила не
режет. Вы прежде отточите топор да поправьте пилу, а потом уж спорьте». Но те мужики еще пуще рассердились друг на друга за то, что у одного был неточеный топор, а у другого пила тупая, и они
стали драться.
— А, вот оно в чем дело! — насмешливо, но серьезно улыбнулся Тадеуш. — Ну, брат, берегись! Ты, я вижу, москалиться начинаешь!.. Эдак, пожалуй, когда они опять
станут нас грабить и
резать, тебе тоже совестно сделается, и ты будешь просить у них прощенья за их же преступления?
Так порешив,
стали смекать, по скольку на брата придется; по пальцам считали, на бирках
резали, чурочками да щепочками метали; наконец добрались, что с каждого по целковому да по шестидесяти копеек надо.
Долго крепились, да нечего делать — пришлось согрешить: лошадей
стали резать, конину есть, тюленье мясо даже ели…
— Опять твоя баба ревет! Знать, ревнива, щекотки боится! Не люблю бабьего визгу. Как ножом
режет! Эх, бабы, бабы! И на какой предмет вас бог создал? Для какой такой
стати? Мерси за ужин, господа почтенные! Теперь бы винца выпить, чтоб прекрасные сны снились! У барыни твоей, должно полагать, вина того тьма-тьмущая! Пей — не хочу!
«Нет, те люди не так сделаны, — с завистью думает он. — Настоящий властелин, кому все разрешается, громит Тулон, делает
резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона людей в московском походе и отделывается каламбуром в Вильне; и ему же, по смерти, ставят кумиры, а
стало быть, все разрешается. Нет, на этаких людях, видно, не тело, а бронза!»