Неточные совпадения
Он выслушал
о смерти отца, затем
рассказал о себе.
— Ты слышал, что Щедрин перед
смертью приглашал Ивана Кронштадтского? — спрашивала она и
рассказывала о Льве Толстом анекдоты, которые рисовали его человеком самовлюбленным, позирующим.
Я начал было плакать, не знаю с чего; не помню, как она усадила меня подле себя, помню только, в бесценном воспоминании моем, как мы сидели рядом, рука в руку, и стремительно разговаривали: она расспрашивала про старика и про
смерть его, а я ей об нем
рассказывал — так что можно было подумать, что я плакал
о Макаре Ивановиче, тогда как это было бы верх нелепости; и я знаю, что она ни за что бы не могла предположить во мне такой совсем уж малолетней пошлости.
— Когда я получил телеграмму
о смерти Холостова, сейчас же отправился в министерство навести справки. У меня там есть несколько знакомых чиновников, которые и
рассказали все, то есть, что решение по делу Холостова было получено как раз в то время, когда Холостов лежал на столе, и что министерство перевело его долг на заводы.
Кирила Петрович с великим удовольствием стал
рассказывать подвиг своего француза, ибо имел счастливую способность тщеславиться всем, что только ни окружало его. Гости со вниманием слушали повесть
о Мишиной
смерти и с изумлением посматривали на Дефоржа, который, не подозревая, что разговор шел
о его храбрости, спокойно сидел на своем месте и делал нравственные замечания резвому своему воспитаннику.
— Говорите
о финансах, но не говорите
о нравственности, я могу принять это за личность, я вам уже сказал это в комитете. Если же вы будете продолжать, я… я не вызову вас на дуэль (Тьер улыбнулся). Нет, мне мало вашей
смерти, этим ничего не докажешь. Я предложу вам другой бой. Здесь, с этой трибуны, я
расскажу всю мою жизнь, факт за фактом, каждый может мне напомнить, если я что-нибудь забуду или пропущу. И потом пусть
расскажет свою жизнь мой противник!
На другой день вечером был у нас жандармский генерал граф Комаровский; он
рассказывал о каре на Исаакиевской площади,
о конногвардейской атаке,
о смерти графа Милорадовича.
Горе его еще не совсем улеглось, а теперь ожило, и он
рассказывал о том, как он узнал
о смерти сына.
Постоял Матюшка у порога,
рассказал еще раз
о смерти Окси и начал прощаться. Это опять удивило Родиона Потапыча.
Она стала расспрашивать Махина
о подробностях и
о том, как, почему произошла такая перемена в Пелагеюшкине, и Махин
рассказал то, что он слышал от Степана
о последнем убийстве, и как кротость, покорность и бесстрашие
смерти этой очень доброй женщины, которую он последнюю убил, победили его, открыли ему глаза и как потом чтение Евангелия докончило дело.
Оказалось тоже, что он уже знал (через Липутина)
о смерти Федьки и сам
рассказал об этом поспешно и бессвязно Виргинскому, чем в свою очередь поразил того.
Возвратясь в свой отель, она нашла Егора Егорыча хоть в постели, но еще не спящим, и не удержалась, чтобы не
рассказать ему
о смерти Углакова. Егор Егорыч первое, что устремил на нее внимательный и беспокойный взгляд; Сусанна Николаевна однако употребила все силы, чтобы скрыть взволновавшие ее печальные чувствования.
Пожаловавшись,
рассказал нам изложенные выше подробности
о старом князе и выразил надежду, что с его
смертью легче будет с наследником дело иметь. Любит он, Лазарь, нынешнюю молодежь — такая она бодрая, дельная! Никаких сантиментов: деньги на стол — и весь разговор тут.
Кратко
рассказав мне
о жизни и
смерти Пушкина, она спросила, улыбаясь, точно весенний день...
Он
рассказал о своей болезни,
о потере места,
о смерти ребенка, обо всех своих несчастьях, вплоть до нынешнего дня.
— Ах, мерзавцы! — гремит Далматов и продолжает чихать на весь сад. Мы исчезаем. На другой день как ни в чем не бывало Далматов пришел на репетицию, мы тоже ему виду не подали, хотя он подозрительно посматривал на мою табакерку, на Большакова и на Давыдова. Много после я
рассказал ему
о проделке, да много-много лет спустя, незадолго до
смерти В.Н. Давыдова, сидя в уборной А.И. Южина в Малом театре, мы вспоминали прошлое. Давыдов напомнил...
Затем Василий, продолжая подмешивать в свою речь прибаутки,
рассказал отцу
о коровьей
смерти и рекрутском наборе.
Иногда в праздник хозяин запирал лавку и водил Евсея по городу. Ходили долго, медленно, старик указывал дома богатых и знатных людей, говорил
о их жизни, в его рассказах было много цифр, женщин, убежавших от мужей, покойников и похорон. Толковал он об этом торжественно, сухо и всё порицал. Только
рассказывая — кто, от чего и как умер, старик оживлялся и говорил так, точно дела
смерти были самые мудрые и интересные дела на земле.
Умный и весьма наблюдательный священник, которому печальная обязанность поручает последние дни осужденных на
смерть, говорил пишущему эти строки, что ему никогда не случалось видеть осужденного в таком настроении,
о каком Виктор Гюго так неловко
рассказывает в своем «Dernier jour d'un condamné».
И вот Артамонов, одетый в чужое платье, обтянутый им, боясь пошевелиться, сконфуженно сидит, как во сне, у стола, среди тёплой комнаты, в сухом, приятном полумраке; шумит никелированный самовар, чай разливает высокая, тонкая женщина, в чалме рыжеватых волос, в тёмном, широком платье. На её бледном лице хорошо светятся серые глаза; мягким голосом она очень просто и покорно, не жалуясь,
рассказала о недавней
смерти мужа,
о том, что хочет продать усадьбу и, переехав в город, открыть там прогимназию.
Этот большой, медно-рыжий человек, конечно, усмехался, он усмехался всегда,
о чём бы ни говорилось; он даже
о болезнях и
смертях рассказывал с той же усмешечкой, с которой говорил
о неудачной игре в преферанс; Артамонов старший смотрел на него, как на иноземца, который улыбается от конфуза, оттого, что не способен понять чужих ему людей; Артамонов не любил его, не верил ему и лечился у городского врача, молчаливого немца Крона.
Конечно, в эти трое суток напряженной, судорожной борьбы со
смертью было много сказано и сделано такого,
о чем артель «Георгия Победоносца» не
расскажет никому, ни за какие блага, до конца дней своих!
— Не бойся
смерти, Суламифь! Так же сильна, как и
смерть, любовь… Отгони грустные мысли… Хочешь, я
расскажу тебе
о войнах Давида,
о пирах и охотах фараона Суссакима? Хочешь ты услышать одну из тех сказок, которые складываются в стране Офир?.. Хочешь, я
расскажу тебе
о чудесах Вакрамадитья?
Ушёл. Остался я очень удивлён его словами, не верится мне, но вечером Михайла всё подтвердил. Целый вечер
рассказывал он мне
о жестоких гонениях людей; оказалось, что за такие речи, как я говорил, и
смертью казнили, и тысячи народа костьми легли в Сибири, в каторге, но Иродово избиение не прекращается, и верующие тайно растут.
И начал я
рассказывать ей
о своём душевном деле — про обиду мою на бога, за то, что допустил он меня до греха и несправедливо наказал потом
смертью Ольги. То бледнеет она и хмурится, то вдруг загорятся щёки её румянцем и глаза огнём, возбуждает это меня.
Вот, как уселись и разговаривают об урожае,
о смерти батенькиной,
о скотском падеже, и тут полковник начал закидывать насчет Софийки и жениха и принялся
рассказывать о достоинствах жениха…
Кстати! Ельцова, перед свадьбой своей дочери,
рассказала ей всю свою жизнь,
смерть своей матери и т. д., вероятно, с поучительною целью. На Веру особенно подействовало то, что она услыхала
о деде, об этом таинственном Ладанове. Не от этого ли она верит в привидения? Странно! сама она такая чистая и светлая, а боится всего мрачного, подземного и верит в него…
Что было написано во всей этой громаднейшей рукописи полицейского философа — осталось сокрытым, потому что со
смертью Александра Афанасьевича его «Однодум» пропал, да и по памяти
о нем много никто
рассказать не может.
Между тем добродушная старушка успела
рассказать ему
о своем горе и утешении —
о смерти мужа и
о милых свойствах дочери своей, об ее трудолюбии и нежности, и проч., и проч.
Эраст был до конца жизни своей несчастлив. Узнав
о судьбе Лизиной, он не мог утешиться и почитал себя убийцею. Я познакомился с ним за год до его
смерти. Он сам
рассказал мне сию историю и привел меня к Лизиной могилке. — Теперь, может быть, они уже примирились!
«А ты, Нефед, покажь-ка соху, да и борону, выведи лошадь-то», — словом, поучал их, как неразумных детей, и мужички
рассказывали долго после его
смерти «
о порядках старого барина», прибавляя: «Точно, бывало, спуску не дает, ну, а только умница был, все знал наше крестьянское дело досконально и правого не тронет, то есть учитель был».
В первое же воскресенье после этого печального происшествия, обедая у Рубановских, я
рассказывал как ужасную новость все, что знал
о смерти Вольфа.
И, задумчиво
рассказав ему
о том, как юноша — сын богатых и важных родителей — ушел от них и от своего счастья, а потом вернулся к ним, нищий и оборванный, жил на дворе у них вместе с собаками, не говоря им до
смерти своей, кто он, — Мальва тихо спросила у Якова...
Выразивши таким образом, против воли, высокие понятия
о Радищеве, которого непременно хочет выставить с дурной стороны, поэт-критик
рассказывает вслед за тем
смерть Радищева и повод к ней, с явным желанием и тут осудить его.
Дети же у бабы были погудочки — все мал мала меньше: старшей девочке исполнилось только пять лет, а остальные все меньше, и самый младший мальчишка был у нее у грудей. Этот уж едва жил — так он извелся, тянувши напрасно иссохшую материну грудь, в которой от голода совсем и молока не было. Очевидно, что грудной ребенок неминуемо должен был скоро умереть голодною
смертью, и вот на него-то мать и возымела ужасное намерение,
о котором я передам так, как
о нем
рассказывали в самом народе.
Графиня С. А. Толстая
рассказывает в своих записках: «Тургенев наивно сознается, что боится страшно холеры. Потом нас было тринадцать за столом, мы шутили
о том, на кого падет жребий
смерти, и кто ее боится. Тургенев, смеясь, поднял руку и говорит...
Слегка подвыпивший за ужином Жозеф должен был ограничиться только тем, что посидел под окном своего кумира и, распевая: «Близок уж час торжества моего», напугал суеверных сторожей, которые
рассказывали потом, что слышали, как завывает коровья
смерть,
о которой тогда толковали, будто она ходит по селам.
По некоторым, довольно уважительным, причинам я не могу ничего
рассказать о белых страницах, которые вы также угадали за моим кожаным переплетом, но на одной из них было начертано:
смерть — уход.
— Да. Видите, оно так и есть. Но однажды — помните, в тот вечер, когда с вами произошел припадок, — она созналась мне, что чувствует приближение и победу «невидимого». Чтоб не покориться ему, она видела только одно средство —
смерть. Но чтоб эта
смерть поменьше доставила горя близким. Разговор был чисто отвлеченный… Ну, а перед самою
смертью, почти уже в бреду, она взяла с меня слово никому не
рассказывать о нашем разговоре… Как вы думаете, можно из этого что-нибудь заключить?
Андрею Ивановичу вспомнился Барсуков и та картина
смерти,
о которой он
рассказывал; умирает рабочий и думает: «Для чего он все время трудился, выбивался из сил, — для чего он жил? Он жил, а жизни не видел… Какая же была цель его существования?»
Рассказала о допросе, и что она им сказала. И вдруг все кругом замерли в тяжелом молчании. Смотрели на нее и ничего не говорили. И в молчании этом Катя почувствовала холодное дыхание пришедшей за нею
смерти. Но в душе все-таки было прежнее радостное успокоение и задорный вызов. Открылась дверь, солдат с револьвером крикнул...
Воспоминания
о Гоголе были темой моих первых разговоров с графиней. Она задолго до его
смерти была близка с ним, состояла с ним в переписке и много нам
рассказывала из разных полос жизни автора"Мертвых душ".
Там я еще нашел моего бывшего секретаря Г-ва,
о котором
рассказывал выше, перед его переселением в Прагу. Тогда бедняга еще надеялся как-нибудь найти себе порядочный заработок и не предвидел, что в этой же Вене он найдет добровольную
смерть в волнах Дуная.
Помню и маленький эпизод,
о котором
рассказывал С.В.Максимову в год его
смерти, когда мы очутились с ним коллегами по академии. Это было в конце лета, когда я возвращался в Дерпт. У Доминика, в ресторане, меня сильно заинтересовал громкий разговор двух господ, в которых я сейчас же заподозрил литераторов. Это были Василий Курочкин и Максимов.
Все это было рассказано в печати г-жой Пешковой (она писала под фамилией Якоби), которая проживала тогда в Риме, ухаживала за ним и по возвращении моем в Петербург в начале 1871 года много мне сама
рассказывала о Бенни, его болезни и
смерти. Его оплакивала и та русская девушка, женихом которой он долго считался.
После
смерти Бенни Лесков выпустил, как известно, брошюрку, где он
рассказал правду
о своем покойном собрате и старался очистить его от подозрений… ни больше ни меньше как в том, что он был агент-провокатор, выражаясь по-нынешнему.
Страха перед
смертью Елена Дмитриевна совершенно не испытывала, так как не понимала самого главного: что такое
смерть? В ее представлении
смерть имела только два образа: похорон, более или менее пышных, если военных, то с музыкой — и могилки, которая может быть с цветами или без цветов. Был еще тот свет,
о котором
рассказывают много пустяков, но если чаще молиться и верить, то и на том свете будет хорошо. И чего же ей бояться, если мужу, полковнику, она никогда не изменяла?
Та
рассказала им
о смерти своего мужа,
о том горе, которое эта
смерть причинила ей.
Антон Михайлович в коротких словах
рассказал о загадочной
смерти отца князя Владимира, князя Александра Павловича Шестова,
о том, что в настоящее время княгиня с княжнами находится в Т., а по окончании дела
о наследствах, которое ведет Николай Леопольдович Гиршфельд, они переедут на жительство в Москву.
В следующие дни он казался спокойнее и тверже, беседовал по временам с молодым другом своим,
рассказывал ему
о славной
смерти сына, не забыл, между прочим, просить, чтобы он прекратил свои гонения на Киноварова.