— «Заплачу́! — сказал он, — заплачу́». Это будет четвертая глупость. Тебе, я вижу, хочется
рассказать о своем счастии. Ну, нечего делать. Если уж дяди обречены принимать участие во всяком вздоре своих племянников, так и быть, я даю тебе четверть часа: сиди смирно, не сделай какой-нибудь пятой глупости и рассказывай, а потом, после этой новой глупости, уходи: мне некогда. Ну… ты счастлив… так что же? рассказывай же поскорее.
Неточные совпадения
— Очень рад, — сказал он и спросил про жену и про свояченицу. И по странной филиации мыслей, так как в его воображении мысль
о свояченице Свияжского связывалась с браком, ему представилось, что никому лучше нельзя
рассказать своего счастья, как жене и свояченице Свияжского, и он очень был рад ехать к ним.
Но через некоторое время Прейс
рассказал Климу
о стачке ткачей в Петербурге,
рассказал с такой гордостью, как будто он сам организовал эту стачку, и с таким восторгом, как бы говорил
о своем личном
счастье.
Дальше Привалов
рассказывал о том, как колебалась его вера даже в собственную идею и в
свое дело. Если его личная жизнь не сложилась, то он мог бы найти некоторый суррогат
счастья в выполнении
своей идеи. Но для него и этот выход делался сомнительным.
Конечно, каждый вечер m-lle Эмма должна была выслушать бесконечную болтовню Анниньки, которая изнывала от душившей ее потребности
рассказать кому-нибудь
о своем счастье.
И я
рассказал ему, несмотря на продолжавшееся на лице его выражение равнодушия, про
свою любовь и про все планы
о будущем супружеском
счастии. И странно, что как только я
рассказал подробно про всю силу
своего чувства, так в то же мгновение я почувствовал, как чувство это стало уменьшаться.
К
счастию, все эти недоумения Лябьевых разрешила приехавшая к ним Аграфена Васильевна, продолжавшая по-прежнему жить в Москве с ребятишками в
своем оригинальном доме (старичище, ее супруг, полгода тому назад помер). Лябьевы с первых же слов
рассказали Аграфене Васильевне
о визите и
о письме Янгуржеева.
Островский, на мое
счастье, был в периоде
своего загула, когда ему требовались слушатели, которым он читал стихи, монологи,
рассказывал о своих успехах. Днем такие слушатели находились. Он угощал их в отдельных комнатках трактиров, но, когда наступала ночь, нанимал извозчика по часам, лошадь ставилась на театральном дворе под навесом, а владелец ее зарабатывал по сорок копеек в час, сидя до рассвета в комнатке Василия Трофимовича за водкой и закуской, причем сам хозяин закусывал только изюмом или клюквой.
«Прости меня, Поль, — писала она, — что я уехала, не сказав тебе, оставила тебя в такое время. Я не могла поступить иначе: этого требуют от меня мой долг и мои бедные дети.
О самой себе я
расскажу тебе после, когда буду сама в состоянии говорить об этом, а теперь женись без меня; молись, чтобы тебе бог дал
счастия,
о чем молюсь и я; но ты, ты должен быть счастлив с
своею женою. Прощай».
Всей силы
счастья моего словами не вычерпать, да и не умеет человек
рассказать о радостях
своих, не приучен тому, — редки радости его, коротки во времени.
Наконец, Шушерин с притворным участием упросил его
рассказать о недавно случившемся с ним несчастном происшествии, которое Яковлев, трезвый, скрывал от всех и которое состояло в следующем: подгулявший Яковлев вышел с какой-то поздней пирушки и, не имея
своего экипажа, потребовал, чтоб один из кучеров отвез его домой; кучера не согласились, потому что у каждого был
свой барин или
свой седок; Яковлев стал их бранить, называть скотами, которые не понимают
счастия везти великого Яковлева, и как эти слова их не убедили — принялся с ними драться; кучера рассердились и так отделали его
своими кнутьями, что он несколько дней был болен.
И, задумчиво
рассказав ему
о том, как юноша — сын богатых и важных родителей — ушел от них и от
своего счастья, а потом вернулся к ним, нищий и оборванный, жил на дворе у них вместе с собаками, не говоря им до смерти
своей, кто он, — Мальва тихо спросила у Якова...
И вот Эсхил пишет
свою трагедию «Персы». Действие происходит в Персии. Хор персидских старцев ждет известий
о результатах войны; Атосса — мать Ксеркса и вдова Дария —
рассказывает свой зловещий сон. Является вестник и сообщает
о разгроме персидского флота. Слезы, вопли, стенания. Атосса вызывает тень покойного
своего мужа, царя Дария. Тень предсказывает гибель сухопутных персидских сил и объявляет, что персы несут кару за гордость, за то, что пренебрегли наличным
счастием в погоне за далеким.
Девушка была так счастлива, что ей захотелось побыть подольше наедине с собой, чтобы свыкнуться с этим
счастьем, насладиться им вполне, прежде чем поделиться им с другими. Поэтому Домаша, вопреки
своему обыкновению, не перебежала быстро двор, отделявший людские избы от хором, а, напротив, шла медленно. Ее радовало и то, что она узнает
о судьбе Ксении Яковлевны. «Матушка все определит. Мне-то, мне
рассказала все, как по писаному!» — думала она.
Наталья Федоровна
рассказала лишь мечты
своей юности, разбитые
о камень жизни,
свою первую любовь,
свою жертву подруге,
свою жизнь в замужестве и окончила жалобами на
свое вконец разрушенное
счастье, на
свое в настоящее время бесцельное существование.