Неточные совпадения
Лидия улыбалась, веснушки на лице Инокова тоже дрожали, губы по-детски
расплылись,
в глазах блестел мягкий смех.
Очнулся он дома,
в постели,
в жестоком жару. Над ним,
расплываясь, склонялось лицо матери, с чужими
глазами, маленькими и красными.
Она вдруг замолчала. Самгин привстал, взглянул на нее и тотчас испуганно выпрямился, — фигура женщины потеряла естественные очертания,
расплылась в кресле, голова бессильно опустилась на грудь, был виден полузакрытый
глаз, странно потемневшая щека, одна рука лежала на коленях, другая свесилась через ручку кресла.
На его желтом, разрисованном красными жилками лице — сильные очки
в серебряной оправе, за стеклами очков
расплылись мутные
глаза.
«
В нем есть что-то театральное», — подумал Самгин, пытаясь освободиться от угнетающего чувства. Оно возросло, когда Дьякон, медленно повернув голову, взглянул на Алексея, подошедшего к нему, — оплывшая кожа безобразно обнажила
глаза Дьякона, оттянув и выворотив веки, показывая красное мясо, зрачки
расплылись, и мутный блеск их был явно безумен.
Вытаращив
глаза, потирая ладонью шершавый лоб, он несколько секунд смотрел
в лицо Самгина, и Самгин видел, как его толстые губы, потные щеки
расплываются, тают
в торжествующей улыбке.
В присутствии Спивак образ Лидии таял,
расплывался, а когда Лидия пред
глазами — исчезала Спивак.
Ваньки-Встанькина донкихотская образина
расплылась в морщинистую сладкую улыбку, и
глаза сузились полукругами.
Она смотрела на судей — им, несомненно, было скучно слушать эту речь. Неживые, желтые и серые лица ничего не выражали. Слова прокурора разливали
в воздухе незаметный
глазу туман, он все рос и сгущался вокруг судей, плотнее окутывая их облаком равнодушия и утомленного ожидания. Старший судья не двигался, засох
в своей прямой позе, серые пятнышки за стеклами его очков порою исчезали,
расплываясь по лицу.
По росту и походке он сразу догадался, что это странноприемница Раиса, женщина
в годах и сильно пьющая, вспомнил, что давно уже её маленькие, заплывшие жиром
глаза при встречах с ним сладко щурились, а по жёлтому лицу, точно масло по горячему блину,
расплывалась назойливая усмешка, вспомнил — и ему стало горько и стыдно.
Через несколько секунд он уже испугался своего испуга и, быстро открыв
глаза, подозрительно начал всматриваться
в кусты вокруг себя… Никого не было видно, только где-то далеко служили панихиду.
В тишине
расплывался тенорок церковнослужителя, возглашавший...
Профиль, резко выступавший
в квадрате окна, стал
расплываться. Что-то сделалось с моими
глазами, и Тит вдруг стал близким и огромным. Потом явилось два Тита и два профиля
в окне. Голова у меня кружилась… Я сделал усилие, и обычная фигура Тита оказалась одна и на месте. Но это меня не успокоило. Мгновение, и начались опять те же превращения…
И опять с моими
глазами сделалось что-то, как утром, когда я смотрел на Тита. Фигура Бел_и_чки то приближалась, то удалялась, странно
расплываясь и меняя очертания… Довольное, упитанное лицо, с «жировыми отложениями и пигментацией…» Одно только это лицо, плавающее
в сочных звуках собственного голоса… Еще минута, и передо мной плавал вместо лица благополучный пузырь, ведущий «идеальное» существование… И вдруг это созерцание прервалось железным скрежетом, холодящим душу и вызывающим содрогание.
Он вдруг поднялся, опустив одну руку
в карман, другую протянув мне. Лицо его задумчиво
расплылось,
глаз внимательно прищурился: — Надо идти, прощай…
Его толстое лицо
расплылось в мягкой, полусонной улыбке, серый
глаз ожил, смотрит благожелательно, и весь он какой-то новый. За ним стоит широкоплечий мужик, рябой, с большими усами, обритой досиня бородою и серебряной серьгой
в левом ухе. Сдвинув набекрень шапку, он круглыми, точно пуговицы, оловянными
глазами смотрит, как свиньи толкают хозяина, и руки его, засунутые
в карманы поддевки, шевелятся там, тихонько встряхивая полы.
Женщина, вспоминая множество обид, нанесенных ей этим человеком и другими, всё говорила, чувствуя
в груди неиссякаемый прилив силы и бесстрашия. Развалившееся по стулу жидкое тело с каждой минутой словно всё более
расплывалось, теряя очертания человеческой фигуры.
Глаза Лодки стали светлыми, и голос звенел всё яснее.
(Нестрашный, стукнув палкой
в пол, медленно встаёт, выпрямляется, изумлён; а Губин хотел встать и — развалился,
расплылся в кресле, глядя на всех по очереди непонимающими, вытаращенными
глазами.
Они ударили по рукам, и я тут же на листке, вырванном из записной книжки, наскоро написал условие, буквы которого
расплывались от снега. Фрол тщательно свернул мокрую бумажку и сунул
в голенище. С этой минуты он становился обладателем хорошей лодки, единственного достояния Микеши, которому
в собственность переходила старая тяжелая лодка Фрола.
В глазах старого ямщика светилась радость, тонкие губы складывались
в усмешку. Очевидно, теперь он имел еще больше оснований считать Микешу полоумным…
Рядом с графом за тем же столом сидел какой-то неизвестный мне толстый человек с большой стриженой головой и очень черными бровями. Лицо этого было жирно и лоснилось, как спелая дыня. Усы длиннее, чем у графа, лоб маленький, губы сжаты, и
глаза лениво глядят на небо… Черты лица
расплылись, но, тем не менее, они жестки, как высохшая кожа. Тип не русский… Толстый человек был без сюртука и без жилета,
в одной сорочке, на которой темнели мокрые от пота места. Он пил не чай, а зельтерскую воду.
Оборачиваюсь. Стоит об руку с дочерью горийского судьи, зеленоглазой Мари Воронковой, адъютант папы, Сергей Владимирович Доуров, армянин по происхождению и самый несносный человек
в мире, какого я когда-либо встречала. Упитанное, самодовольное лицо
расплылось в фальшивой улыбке.
Глаза неприятно щурятся за золотым пенсне.
Но сегодня этот, так сильно любимый мною запах, почти неприятен… Он кружит голову, дурманит мысль… Какой-то туман застилает
глаза. Неодолимая сонливость сковывает меня всю. А боль
в руке все сильнее и сильнее. Я уже не пытаюсь сдерживать стонов, они рвутся из груди один за другим… Голова клонится на шелковые мутаки тахты. Отец, Люда, Михако и Маро — все
расплываются в моих
глазах, и я теряю сознание…
Мой враг робко подходит к аналою, не сгибая колен, кланяется
в землю, но, что дальше, я не вижу; от мысли, что сейчас после Митьки будет моя очередь,
в глазах у меня начинают мешаться и
расплываться предметы; оттопыренные уши Митьки растут и сливаются с темным затылком, священник колеблется, пол кажется волнистым…
С тех пор, как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый
глаз и рана, и выражение усталости
в его лице и фигуре были те же. Он был одет
в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо), и тяжело
расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.