Неточные совпадения
Господа актеры особенно должны обратить внимание на последнюю сцену. Последнее произнесенное слово должно произвесть электрическое потрясение на всех
разом, вдруг. Вся группа должна переменить положение в один миг ока. Звук изумления должен вырваться у всех женщин
разом, как будто из одной груди.
От несоблюдения сих замечаний может исчезнуть весь эффект.
Лука Лукич. Что ж мне, право, с ним делать? Я уж несколько
раз ему говорил. Вот еще на днях, когда зашел было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал
от доброго сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.
Один только
раз он выражается так:"Много было
от него порчи женам и девам глуповским", и этим как будто дает понять, что, и по его мнению, все-таки было бы лучше, если б порчи не было.
Разом, без всякого предварительного уговора, уцелевшие
от бригадирских когтей сто пятьдесят"крестов"очутились на площади ("отпадшие"вновь благоразумно скрылись) и, дойдя до градоначальнического дома, остановились.
Только тогда Бородавкин спохватился и понял, что шел слишком быстрыми шагами и совсем не туда, куда идти следует. Начав собирать дани, он с удивлением и негодованием увидел, что дворы пусты и что если встречались кой-где куры, то и те были тощие
от бескормицы. Но, по обыкновению, он обсудил этот факт не прямо, а с своей собственной оригинальной точки зрения, то есть увидел в нем бунт, произведенный на сей
раз уже не невежеством, а излишеством просвещения.
Тут же, кстати, он доведался, что глуповцы, по упущению, совсем отстали
от употребления горчицы, а потому на первый
раз ограничился тем, что объявил это употребление обязательным; в наказание же за ослушание прибавил еще прованское масло. И в то же время положил в сердце своем: дотоле не класть оружия, доколе в городе останется хоть один недоумевающий.
Хотя, по первоначальному проекту Угрюм-Бурчеева, праздники должны были отличаться
от будней только тем, что в эти дни жителям вместо работ предоставлялось заниматься усиленной маршировкой, но на этот
раз бдительный градоначальник оплошал.
Начались драки, бесчинства и увечья; ходили друг против дружки и в одиночку и стена на стену, и всего больше страдал
от этой ненависти город, который очутился как
раз посередке между враждующими лагерями.
Однако Аленка и на этот
раз не унялась, или, как выражается летописец, «
от бригадировых шелепов [Ше́леп — плеть, палка.] пользы для себя не вкусила». Напротив того, она как будто пуще остервенилась, что и доказала через неделю, когда бригадир опять пришел в кабак и опять поманил Аленку.
— А, и вы тут, — сказала она, увидав его. — Ну, что ваша бедная сестра? Вы не смотрите на меня так, — прибавила она. — С тех пор как все набросились на нее, все те, которые хуже ее во сто тысяч
раз, я нахожу, что она сделала прекрасно. Я не могу простить Вронскому, что он не дал мне знать, когда она была в Петербурге. Я бы поехала к ней и с ней повсюду. Пожалуйста, передайте ей
от меня мою любовь. Ну, расскажите же мне про нее.
Со смешанным чувством досады, что никуда не уйдешь
от знакомых, и желания найти хоть какое-нибудь развлечение
от однообразия своей жизни Вронский еще
раз оглянулся на отошедшего и остановившегося господина; и в одно и то же время у обоих просветлели глаза.
Не слыхала ли она его слов или не хотела слышать, но она как бы спотыкнулась, два
раза стукнув ножкой, и поспешно покатилась прочь
от него. Она подкатилась к М-llе Linon, что-то сказала ей и направилась к домику, где дамы снимали коньки.
Никогда еще не проходило дня в ссоре. Нынче это было в первый
раз. И это была не ссора. Это было очевидное признание в совершенном охлаждении. Разве можно было взглянуть на нее так, как он взглянул, когда входил в комнату за аттестатом? Посмотреть на нее, видеть, что сердце ее разрывается
от отчаяния, и пройти молча с этим равнодушно-спокойным лицом? Он не то что охладел к ней, но он ненавидел ее, потому что любил другую женщину, — это было ясно.
Но не одни эти дамы, почти все, бывшие в гостиной, даже княгиня Мягкая и сама Бетси, по нескольку
раз взглядывали на удалившихся
от общего кружка, как будто это мешало им. Только один Алексей Александрович ни
разу не взглянул в ту сторону и не был отвлечен
от интереса начатого разговора.
Вронский в первый
раз испытывал против Анны чувство досады, почти злобы за ее умышленное непонимание своего положения. Чувство это усиливалось еще тем, что он не мог выразить ей причину своей досады. Если б он сказал ей прямо то, что он думал, то он сказал бы: «в этом наряде, с известной всем княжной появиться в театре — значило не только признать свое положение погибшей женщины, но и бросить вызов свету, т. е. навсегда отречься
от него».
Левин часто любовался на эту жизнь, часто испытывал чувство зависти к людям, живущим этою жизнью, но нынче в первый paз, в особенности под впечатлением того, что он видел в отношениях Ивана Парменова к его молодой жене, Левину в первый
раз ясно пришла мысль о том, что
от него зависит переменить ту столь тягостную, праздную, искусственную и личную жизнь, которою он жил, на эту трудовую, чистую и общую прелестную жизнь.
Потом надо было еще
раз получить
от нее подтверждение, что она не сердится на него за то, что он уезжает на два дня, и еще просить ее непременно прислать ему записку завтра утром с верховым, написать хоть только два слова, только чтоб он мог знать, что она благополучна.
— Вот оно, из послания Апостола Иакова, — сказал Алексей Александрович, с некоторым упреком обращаясь к Лидии Ивановне, очевидно как о деле, о котором они не
раз уже говорили. — Сколько вреда сделало ложное толкование этого места! Ничто так не отталкивает
от веры, как это толкование. «У меня нет дел, я не могу верить», тогда как это нигде не сказано. А сказано обратное.
И каждый
раз, когда он сталкивался с самою жизнью, он отстранялся
от нее.
«И для чего она говорит по-французски с детьми? — подумал он. — Как это неестественно и фальшиво! И дети чувствуют это. Выучить по-французски и отучить
от искренности», думал он сам с собой, не зная того, что Дарья Александровна всё это двадцать
раз уже передумала и всё-таки, хотя и в ущерб искренности, нашла необходимым учить этим путем своих детей.
Лакей, подававший в общей зале обед инженерам, несколько
раз с сердитым лицом приходил на ее зов и не мог не исполнить ее приказания, так как она с такою ласковою настоятельностью отдавала их, что никак нельзя было уйти
от нее.
И Долли, имевшая
от отца дар смешно рассказывать, заставляла падать
от смеха Вареньку, когда она в третий и четвертый
раз, всё с новыми юмористическими прибавлениями, рассказывала, как она, только что собралась надеть новые бантики для гостя и выходила уж в гостиную, вдруг услыхала грохот колымаги.
Глядя на нее, он вспоминал все те милые речи, которые он слышал
от нее, всё, что знал про нее хорошего, и всё более и более сознавал, что чувство, которое он испытывает к ней, есть что-то особенное, испытанное им давно-давно и один только
раз, в первой молодости.
Его суждения о русских женщинах, которых он желал изучать, не
раз заставляли Вронского краснеть
от негодования.
Несколько
раз он повторял слова: «служил сколько было сил, верой и правдой, ценю и благодарю», и вдруг остановился
от душивших его слез и вышел из залы.
Вронский еще
раз окинул взглядом прелестные, любимые формы лошади, дрожавшей всем телом, и, с трудом оторвавшись
от этого зрелища, вышел из барака.
Сколько
раз он говорил себе, что ее любовь была счастье; и вот она любила его, как может любить женщина, для которой любовь перевесила все блага в жизни, ― и он был гораздо дальше
от счастья, чем когда он поехал за ней из Москвы.
С той минуты, как при виде любимого умирающего брата Левин в первый
раз взглянул на вопросы жизни и смерти сквозь те новые, как он называл их, убеждения, которые незаметно для него, в период
от двадцати до тридцати четырех лет, заменили его детские и юношеские верования, — он ужаснулся не столько смерти, сколько жизни без малейшего знания о том, откуда, для чего, зачем и что она такое.
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь
от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый
раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
Я старался понравиться княгине, шутил, заставлял ее несколько
раз смеяться
от души; княжне также не
раз хотелось похохотать, но она удерживалась, чтоб не выйти из принятой роли: она находит, что томность к ней идет, — и, может быть, не ошибается.
Я понял его: бедный старик, в первый
раз от роду, может быть, бросил дела службы для собственной надобности, говоря языком бумажным, — и как же он был награжден!
Засверкали глазенки у татарчонка, а Печорин будто не замечает; я заговорю о другом, а он, смотришь, тотчас собьет разговор на лошадь Казбича. Эта история продолжалась всякий
раз, как приезжал Азамат. Недели три спустя стал я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает
от любви в романах-с. Что за диво?..
Я отошел подальше и украдкой стал наблюдать за ней: она отвернулась
от своего собеседника и зевнула два
раза.
Все эти дни я ни
разу не отступал
от своей системы.
— В первый
раз от роду, — отвечал он, самодовольно улыбаясь, — это лучше банка и штосса.
Княгиня лечится
от ревматизма, а дочь Бог знает
от чего; я велел обеим пить по два стакана в день кислосерной воды и купаться два
раза в неделю в разводной ванне.
Так он говорил долго, и его слова врезались у меня в памяти, потому что в первый
раз я слышал такие вещи
от двадцатипятилетнего человека, и, Бог даст, в последний…
Помещик Манилов, еще вовсе человек не пожилой, имевший глаза сладкие, как сахар, и щуривший их всякий
раз, когда смеялся, был
от него без памяти.
Точно черт какой! житья нет
от ней!» Несколько
раз, скрепя свое сердце, хотел он приняться за строгость.
— Вот смотрите, в этом месте уже начинаются его земли, — говорил Платонов, указывая на поля. — Вы увидите тотчас отличье
от других. Кучер, здесь возьмешь дорогу налево. Видите ли этот молодник-лес? Это — сеяный. У другого в пятнадцать лет не поднялся <бы> так, а у него в восемь вырос. Смотрите, вот лес и кончился. Начались уже хлеба; а через пятьдесят десятин опять будет лес, тоже сеяный, а там опять. Смотрите на хлеба, во сколько
раз они гуще, чем у другого.
И становился в этом курсе совершенно другой Александр Петрович и с первых же
раз возвещал, что доселе он требовал
от них простого ума, теперь потребует ума высшего.
Один
раз, возвратясь к себе домой, он нашел на столе у себя письмо; откуда и кто принес его, ничего нельзя было узнать; трактирный слуга отозвался, что принесли-де и не велели сказывать
от кого.
И несколько
раз задохнувшись, вырывался с новою силою генеральский хохот, раздаваясь
от передней до последней комнаты в высоких звонких генеральских покоях.
Счастлив писатель, который мимо характеров скучных, противных, поражающих и печальною своею действительностью, приближается к характерам, являющим высокое достоинство человека, который из великого омута ежедневно вращающихся образов избрал одни немногие исключения, который не изменял ни
разу возвышенного строя своей лиры, не ниспускался с вершины своей к бедным, ничтожным своим собратьям, и, не касаясь земли, весь повергался и в свои далеко отторгнутые
от нее и возвеличенные образы.
Раз поговорил он с ним до того крупно, что ему объявлено было
от начальства — или просить извинения, или выходить в отставку.
Какие бывают эти общие залы — всякий проезжающий знает очень хорошо: те же стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху
от трубочного дыма и залосненные снизу спинами разных проезжающих, а еще более туземными купеческими, ибо купцы по торговым дням приходили сюда сам-шест и сам-сём испивать свою известную пару чаю; тот же закопченный потолок; та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали и звенели всякий
раз, когда половой бегал по истертым клеенкам, помахивая бойко подносом, на котором сидела такая же бездна чайных чашек, как птиц на морском берегу; те же картины во всю стену, писанные масляными красками, — словом, все то же, что и везде; только и разницы, что на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал.
Вы согласитесь, мой читатель,
Что очень мило поступил
С печальной Таней наш приятель;
Не в первый
раз он тут явил
Души прямое благородство,
Хотя людей недоброхотство
В нем не щадило ничего:
Враги его, друзья его
(Что, может быть, одно и то же)
Его честили так и сяк.
Врагов имеет в мире всяк,
Но
от друзей спаси нас, Боже!
Уж эти мне друзья, друзья!
Об них недаром вспомнил я.
— Я на это тебе только одно скажу: трудно поверить, чтобы человек, который, несмотря на свои шестьдесят лет, зиму и лето ходит босой и, не снимая, носит под платьем вериги в два пуда весом и который не
раз отказывался
от предложений жить спокойно и на всем готовом, — трудно поверить, чтобы такой человек все это делал только из лени.
В первый
раз, как Сережа заговорил со мной, я до того растерялся
от такого неожиданного счастия, что побледнел, покраснел и ничего не мог отвечать ему.
Ни
разу не растерявшись и не смутившись ни
от какого случая, с хладнокровием, почти неестественным для двадцатидвухлетнего, он в один миг мог вымерять всю опасность и все положение дела, тут же мог найти средство, как уклониться
от нее, но уклониться с тем, чтобы потом верней преодолеть ее.