Неточные совпадения
Они мечтали и о шитом мундире для него, воображали его советником в палате, а
мать даже и губернатором; но всего этого хотелось бы им достигнуть как-нибудь подешевле, с
разными хитростями, обойти тайком разбросанные по пути просвещения и честей камни и преграды, не трудясь перескакивать через них, то есть, например, учиться слегка, не до изнурения души и тела, не до утраты благословенной, в детстве приобретенной полноты, а так, чтоб только соблюсти предписанную форму и добыть как-нибудь аттестат, в котором бы сказано было, что Илюша прошел все науки и искусства.
Аграфена Петровна лет десять в
разное время провела с
матерью Нехлюдова за границей и имела вид и приемы барыни. Она жила в доме Нехлюдовых с детства и знала Дмитрия Ивановича еще Митенькой.
А с другой стороны, Надежда Васильевна все-таки любила
мать и сестру. Может быть, если бы они не были богаты, не существовало бы и этой розни, а в доме царствовали тот мир и тишина, какие ютятся под самыми маленькими кровлями и весело выглядывают из крошечных окошечек. Приятным исключением и нравственной поддержкой для Надежды Васильевны теперь было только общество Павлы Ивановны, которая частенько появлялась в бахаревском доме и подолгу разговаривала с Надеждой Васильевной о
разных разностях.
Мы почему-то думали, что
мать Антося приехала в Гарный Луг в карете, что время родов застигла ее у Гапкиной хаты, что ее высадили какие-то таинственные господа, которые затем увезли ее дальше, оставив Гапке Антося, денег на его содержание и
разные обещания.
Ее это огорчило, даже обидело. На следующий день она приехала к нам на квартиру, когда отец был на службе, а
мать случайно отлучилась из дому, и навезла
разных материй и товаров, которыми завалила в гостиной всю мебель. Между прочим, она подозвала сестру и поднесла ей огромную куклу, прекрасно одетую, с большими голубыми глазами, закрывавшимися, когда ее клали спать…
Тихо, разрозненно, в
разных местах набитого народом храма зародилось сначала несколько отдельных голосов, сливавшихся постепенно, как ручьи… Ближе, крепче, громче, стройнее, и, наконец, под сводами костела загремел и покатился волнами согласный тысячеголосый хор, а где-то в вышине над ним гудел глубокий рев органа…
Мать стояла на коленях и плакала, закрыв лицо платком.
Устраивался круг, и Полуянов пускался в пляс. Харитина действительно плясала русскую мастерски, и
мать только удивлялась, где она могла научиться
разным вывертам. Такая пляска заканчивалась каким-нибудь неистовым коленом разудалого исправника: он начинал ходить колесом, кувыркался через голову и т. д.
Уговоры
матери тоже не производили никакого действия, как наговоры и нашептывания
разных старушек, которых подсылала Анфуса Гавриловна. Был даже выписан из скитов старец Анфим, который отчитывал Серафиму по какой-то старинной книге, но и это не помогло. Болезнь шла своим чередом. Она растолстела, опухла и ходила по дому, как тень. На нее было страшно смотреть, особенно по утрам, когда ломало тяжелое похмелье.
Аня. Ты, мама, вернешься скоро, скоро… не правда ли? Я подготовлюсь, выдержу экзамен в гимназии и потом буду работать, тебе помогать. Мы, мама, будем вместе читать
разные книги… Не правда ли? (Целует
матери руки.) Мы будем читать в осенние вечера, прочтем много книг, и перед нами откроется новый, чудесный мир… (Мечтает.) Мама, приезжай…
Это делает каждый охотник без всякого сожаления, потому что бойкие утята, как бы ни были малы, выкормятся и вырастут кое-как без
матери; иногда сироты пристают к другой выводке, и мне случалось видать матку, за которою плавали двадцать утят, и притом
разных возрастов.
Он начинал расспрашивать обо всем, что привлекало его внимание, и
мать или, еще чаще, дядя Максим рассказывали ему о
разных предметах и существах, издававших те или другие звуки.
— Негодные Ганька, и Варя, и Птицын! Я с ними не буду ссориться, но у нас
разные дороги с этой минуты! Ах, князь, я со вчерашнего очень много почувствовал нового; это мой урок!
Мать я тоже считаю теперь прямо на моих руках; хотя она и обеспечена у Вари, но это всё не то…
В скитах ждали возвращения
матери Енафы с большим нетерпением. Из-под горы Нудихи приплелась даже старая схимница Пульхерия и сидела в избе
матери Енафы уже второй день. Федосья и Акулина то приходили, то уходили, сгорая от нетерпения. Скитские подъехали около полуден. Первой вошла Енафа, за ней остальные, а последним вошел Мосей, тащивший в обеих руках
разные гостинцы с Самосадки.
Пищу ей доставляла
мать Енафа, для которой эта обязанность служила прекрасною доходною статьей: слава о постнице Пульхерии разошлась по всему Уралу, и через Енафу высылалась
разная доброхотная милостыня, остававшаяся почти целиком в ее руках.
Домнушка на неделе завертывала проведать
мать раза три и непременно тащила с собой какой-нибудь узелок с
разною господскою едой: то кусок пирога, то телятины, то целую жареную рыбу, а иногда и шкалик сладкой наливки.
На заводе оставались одни старухи вроде бабушки Акулины,
матери Рачителя, да
разные бобылки.
Маленький кержачонок, попавший в учебу, был горько оплакан в Самосадке, где
мать и
разные старухи отчитывали его, как покойника.
Вся сила заболотских скитов заключалась в
матери Пульхерии, а
мать Енафа только эксплуатировала эту популярность. Бывавшие в Заболотье милостивцы не удостаивались видеть великую подвижницу. Все делалось через
мать Енафу, умевшую только одно: ладить с
разными милостивцами, питателями и христолюбцами.
К
матери моей пришло еще более крестьянских баб, чем к отцу крестьян: одни тоже с
разными просьбами об оброках, а другие с
разными болезнями.
Припомнив все, слышанное мною в
разное время от Параши, и вырывавшиеся иногда слова у
матери во время горячих разговоров с отцом, я составил себе довольно ясное понятие о свойствах людей, с которыми она жила.
Не дождавшись еще отставки, отец и
мать совершенно собрались к переезду в Багрово. Вытребовали оттуда лошадей и отправили вперед большой обоз с
разными вещами. Распростились со всеми в городе и, видя, что отставка все еще не приходит, решились ее не дожидаться. Губернатор дал отцу отпуск, в продолжение которого должно было выйти увольнение от службы; дяди остались жить в нашем доме: им поручили продать его.
Я читал
матери вслух
разные книги для ее развлеченья, а иногда для ее усыпленья, потому что она как-то мало спала по ночам.
Несмотря, однако же, на все предосторожности, я как-то простудился, получил насморк и кашель и, к великому моему горю, должен был оставаться заключенным в комнатах, которые казались мне самою скучною тюрьмою, о какой я только читывал в своих книжках; а как я очень волновался рассказами Евсеича, то ему запретили доносить мне о
разных новостях, которые весна беспрестанно приносила с собой; к тому же
мать почти не отходила от меня.
В тот же день, ложась спать в нашей отдельной комнате, я пристал к своей
матери со множеством
разных вопросов, на которые было очень мудрено отвечать понятным для ребенка образом.
Но
мать умела мастерски красить яйца в мраморный цвет
разными лоскутками и шемаханским шелком.
Подвезли и кибитку для отца и
матери; настряпали в дорогу
разного кушанья, уложились, и 21 ноября заскрипели, завизжали полозья, и мы тронулись в путь.
Отец с
матерью старались растолковать мне, что совершенно добрых людей мало на свете, что парашинские старики, которых отец мой знает давно, люди честные и правдивые, сказали ему, что Мироныч начальник умный и распорядительный, заботливый о господском и о крестьянском деле; они говорили, что, конечно, он потакает и потворствует своей родне и богатым мужикам, которые находятся в милости у главного управителя, Михайлы Максимыча, но что как же быть? свой своему поневоле друг, и что нельзя не уважить Михайле Максимычу; что Мироныч хотя гуляет, но на работах всегда бывает в трезвом виде и не дерется без толку; что он не поживился ни одной копейкой, ни господской, ни крестьянской, а наживает большие деньги от дегтя и кожевенных заводов, потому что он в части у хозяев, то есть у богатых парашинских мужиков, промышляющих в башкирских лесах сидкою дегтя и покупкою у башкирцев кож
разного мелкого и крупного скота; что хотя хозяевам маленько и обидно, ну, да они богаты и получают большие барыши.
Кажется, отвратительнее этой избы я не встречал во всю мою жизнь: нечистота, вонь от
разного скота, а вдобавок ко всему узенькие лавки, на которых нельзя было прилечь
матери, совершенно измученной от зимней дороги; но отец приставил кое-как скамейку и устроил ей местечко полежать; она ничего не могла есть, только напилась чаю.
Когда речь дошла до хозяина, то
мать вмешалась в наш разговор и сказала, что он человек добрый, недальний, необразованный и в то же время самый тщеславный, что он, увидев в Москве и Петербурге, как живут роскошно и пышно знатные богачи, захотел и сам так же жить, а как устроить ничего не умел, то и нанял себе
разных мастеров, немцев и французов, но, увидя, что дело не ладится, приискал какого-то промотавшегося господина, чуть ли не князя, для того чтобы он завел в его Никольском все на барскую ногу; что Дурасов очень богат и не щадит денег на свои затеи; что несколько раз в год он дает такие праздники, на которые съезжается к нему вся губерния.
К обеду все воротились и привезли с собой попа с попадьей, накрыли большой стол в зале, уставили его множеством кушаний; потом подали
разных блинов и так же аппетитно все кушали (разумеется, кроме отца и
матери), крестясь и поминая бабушку, как это делали после смерти дедушки.
Мать отклонила такое милостивое предложение под
разными предлогами: она знала, что Аксинья недобрая.
Мать извиняла его привычкой отдыхать после обеда; но, видя, что он, того и гляди, повалится и захрапит, велела заложить лошадей и, рассыпаясь в
разных извинениях, намеках и любезностях, увезла своего слабого здоровьем Митеньку.
Возвращаясь с семейных совещаний, отец рассказывал
матери, что покойный дедушка еще до нашего приезда отдал
разные приказанья бабушке: назначил каждой дочери, кроме крестной
матери моей, доброй Аксиньи Степановны, по одному семейству из дворовых, а для Татьяны Степановны приказал купить сторгованную землю у башкирцев и перевести туда двадцать пять душ крестьян, которых назвал поименно; сверх того, роздал дочерям много хлеба и всякой домашней рухляди.
Сначала Волков приставал, чтоб я подарил ему Сергеевку, потом принимался торговать ее у моего отца; разумеется, я сердился и говорил
разные глупости; наконец, повторили прежнее средство, еще с большим успехом: вместо указа о солдатстве сочинили и написали свадебный договор, или рядную, в которой было сказано, что мой отец и
мать, с моего согласия, потому что Сергеевка считалась моей собственностью, отдают ее в приданое за моей сестрицей в вечное владение П. Н. Волкову.
Новая, навощенная и — вряд ли не солдатскими руками — обитая мебель; горка с серебром, накупленным на
разного рода экономические остатки; горка другая с вещами Мари, которыми Еспер Иваныч наградил ее очень обильно, подарив ей все вещи своей покойной
матери; два — три хорошеньких ковра, карселевская лампа и, наконец, столик молодой с зеркалом, кругом которого на полочках стояли духи; на самом столе были размещены: красивый бювар, перламутровый нож для разрезания книг и черепаховый ящик для работы.
— Позволь, душа моя! Как ни остроумно твое сближение, но ты очень хорошо знаешь, что юридическая часть и танцевальная — две вещи
разные. Твоя
мать, желая видеть в тебе юриста, совсем не имела в виду давать пищи твоему остроумию. Ты отлично понимаешь это.
— Вы поймите мое положение, — сказал он, — я и
мать — мы смотрим в
разные стороны; впрочем, об ней даже нельзя сказать, смотрит ли она куда-нибудь. А между тем все мое будущее от нее зависит. Ничего я покуда для себя не могу. Не могу, не могу, не могу… От одной этой мысли можно голову себе раздробить. Только нет, я своей головы не раздроблю… во всяком случае! Прощайте. Надеюсь, что я вас не стеснил.
Он залпом выпил стакан чаю и продолжал рассказывать. Перечислял годы и месяцы тюремного заключения, ссылки, сообщал о
разных несчастиях, об избиениях в тюрьмах, о голоде в Сибири.
Мать смотрела на него, слушала и удивлялась, как просто и спокойно он говорил об этой жизни, полной страданий, преследований, издевательств над людьми…
Голос его изменился, лицо стало серьезнее. Он начал спрашивать ее, как она думает пронести на фабрику книжки, а
мать удивлялась его тонкому знанию
разных мелочей.
Они шли с Николаем по
разным сторонам улицы, и
матери было смешно и приятно видеть, как Весовщиков тяжело шагал, опустив голову и путаясь ногами в длинных полах рыжего пальто, и как он поправлял шляпу, сползавшую ему на нос.
Пришел и я, ваше благородие, домой, а там отец с
матерью ругаются: работать, вишь, совсем дома некому; пошли тут брань да попреки
разные… Сам вижу, что за дело бранят, а перенести на себе не могу; окроме злости да досады, ничего себе в разум не возьму; так-то тошно стало, что взял бы, кажется, всех за одним разом зарубил, да и на себя, пожалуй, руку наложить, так в ту же пору.
Из слов того оказалось, что мальчик отправлен был семейством, вдовою
матерью, сестрами и тетками, из деревни их в город, чтобы, под руководством проживавшей в городе родственницы, сделать
разные покупки для приданого старшей сестры, выходившей замуж, и доставить их домой.
«Да хоть бы и сто хромоножек, — кто молод не был!» Ставили на вид почтительность Николая Всеволодовича к
матери, подыскивали ему
разные добродетели, с благодушием говорили об его учености, приобретенной в четыре года по немецким университетам.
Ченцов же, по большей части сердя дядю без всякой надобности
разными циническими выходками, вдруг иногда обращался к нему как бы к родной
матери своей, с полной откровенностью и даже любовью.
И с тех пор под
разными видами была уже три раза на абвахте; первый раз заходила вместе с отцом к брату, офицеру, стоявшему в то время у них в карауле; другой раз пришла с
матерью раздать подаяние и, проходя мимо, шепнула ему, что она его любит и выручит.
Чем бы я доказал? Ермохин с криком вытащил меня на двор, Сидоров шел за нами и тоже что-то кричал, из окон высунулись головы
разных людей; спокойно покуривая, смотрела
мать Королевы Марго. Я понял, что пропал в глазах моей дамы, и — ошалел.
Отец и
мать тянули Антошу в
разные стороны и быстро бегали кругом.
Дальнейший ход внутренней жизни молодых Багровых был как будто приостановлен
разными обстоятельствами: сначала рождением дочери и страстною, безумною любовию к ней
матери; потом смертию малютки, от которой едва не помешалась
мать, едва не умерла, и наконец — продолжительным леченьем и житьем в татарской деревне.
Софья Николавна беспрестанно находила
разные признаки
разных болезней у своей дочери, лечила по Бухану и не видя пользы, призывала доктора Авенариуса; не зная, что и делать с бедною
матерью, которую ни в чем нельзя было разуверить, он прописывал
разные, иногда невинные, а иногда и действительные лекарства, потому что малютка в самом деле имела очень слабое здоровье.
Теперь во флигельке опять поселился Зотушка и занялся
разным мастерством: стряпал пряники, клеил какие-то коробочки, делал ребятишкам свистульки — все это продавал и деньги сполна отдавал
матери. «Источник» пригодился семье в самую трудную минуту и почти один прокармливал семью своими художествами, потому что Михалко и Архип проживались в Белоглинском без всякого дела и вдобавок пьянствовали.