Неточные совпадения
Анна Андреевна, жена его, провинциальная кокетка, еще не совсем пожилых
лет, воспитанная вполовину на романах и альбомах, вполовину на хлопотах в своей кладовой и девичьей. Очень любопытна и при случае выказывает тщеславие. Берет иногда власть над мужем потому только, что тот не находится, что отвечать ей; но власть эта распространяется только на мелочи и состоит в выговорах и насмешках. Она четыре раза переодевается в
разные платья в продолжение пьесы.
— Да с
год. Ну да уж зато памятен мне этот
год; наделал он мне хлопот, не тем будь помянут! Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться
разные необыкновенные вещи!
Тут только долговременный пост наконец был смягчен, и оказалось, что он всегда не был чужд
разных наслаждений, от которых умел удержаться в
лета пылкой молодости, когда ни один человек совершенно не властен над собою.
Раскольников не проронил ни одного слова и зараз все узнал: Лизавета была младшая, сводная (от
разных матерей) сестра старухи, и было ей уже тридцать пять
лет.
В первый же день по приезде пошел я по
разным этим клоакам, ну, после семи-то
лет так и набросился.
В простенке, над небольшим комодом, висели довольно плохие фотографические портреты Николая Петровича в
разных положениях, сделанные заезжим художником; тут же висела фотография самой Фенечки, совершенно не удавшаяся: какое-то безглазое лицо напряженно улыбалось в темной рамочке, — больше ничего нельзя было разобрать; а над Фенечкой — Ермолов, [Ермолов Алексей Петрович (1772–1861) — генерал, соратник А. В. Суворова и М. И. Кутузова, герой Отечественной войны 1812
года.
— Народ у нас смиренный, он сам бунтовать не любит, — внушительно сказал Козлов. — Это
разные господа, вроде инородца Щапова или казачьего потомка Данилы Мордовцева, облыжно приписывают русскому мужику пристрастие к «политическим движениям» и враждебность к государыне Москве. Это — сущая неправда, — наш народ казаки вовлекали в бунты. Казак Москву не терпит. Мазепа двадцать
лет служил Петру Великому, а все-таки изменил.
— Вот уж почти два
года ни о чем не могу думать, только о девицах. К проституткам идти не могу, до этой степени еще не дошел. Тянет к онанизму, хоть руки отрубить. Есть, брат, в этом влечении что-то обидное до слез, до отвращения к себе. С девицами чувствую себя идиотом. Она мне о книжках, о
разных поэзиях, а я думаю о том, какие у нее груди и что вот поцеловать бы ее да и умереть.
Тогда еще он был молод, и если нельзя сказать, чтоб он был жив, то, по крайней мере, живее, чем теперь; еще он был полон
разных стремлений, все чего-то надеялся, ждал многого и от судьбы, и от самого себя; все готовился к поприщу, к роли — прежде всего, разумеется, в службе, что и было целью его приезда в Петербург. Потом он думал и о роли в обществе; наконец, в отдаленной перспективе, на повороте с юности к зрелым
летам, воображению его мелькало и улыбалось семейное счастие.
Легко ли? предстояло думать о средствах к принятию каких-нибудь мер. Впрочем, надо отдать справедливость заботливости Ильи Ильича о своих делах. Он по первому неприятному письму старосты, полученному несколько
лет назад, уже стал создавать в уме план
разных перемен и улучшений в порядке управления своим имением.
Год прошел со времени болезни Ильи Ильича. Много перемен принес этот
год в
разных местах мира: там взволновал край, а там успокоил; там закатилось какое-нибудь светило мира, там засияло другое; там мир усвоил себе новую тайну бытия, а там рушились в прах жилища и поколения. Где падала старая жизнь, там, как молодая зелень, пробивалась новая…
Три
года вдовеет Агафья Матвеевна: в это время все изменилось на прежний лад. Братец занимались подрядами, но разорились и поступили кое-как,
разными хитростями и поклонами, на прежнее место секретаря в канцелярии, «где записывают мужиков», и опять ходят пешком в должность и приносят четвертаки, полтинники и двугривенные, наполняя ими далеко спрятанный сундучок. Хозяйство пошло такое же грубое, простое, но жирное и обильное, как в прежнее время, до Обломова.
Они вели счет времени по праздникам, по временам
года, по
разным семейным и домашним случаям, не ссылаясь никогда ни на месяцы, ни на числа. Может быть, это происходило частью и оттого, что, кроме самого Обломова, прочие всё путали и названия месяцев, и порядок чисел.
Он несколько
лет неутомимо работает над планом, думает, размышляет и ходя, и лежа, и в людях; то дополняет, то изменяет
разные статьи, то возобновляет в памяти придуманное вчера и забытое ночью; а иногда вдруг, как молния, сверкнет новая, неожиданная мысль и закипит в голове — и пойдет работа.
Двор величиной был с комнату, так что коляска стукнула дышлом в угол и распугала кучу кур, которые с кудахтаньем бросились стремительно, иные даже в
лёт, в
разные стороны; да большая черная собака начала рваться на цепи направо и налево, с отчаянным лаем, стараясь достать за морды лошадей.
На крыльце, вроде веранды, уставленной большими кадками с лимонными, померанцевыми деревьями, кактусами, алоэ и
разными цветами, отгороженной от двора большой решеткой и обращенной к цветнику и саду, стояла девушка
лет двадцати и с двух тарелок, которые держала перед ней девочка
лет двенадцати, босая, в выбойчатом платье, брала горстями пшено и бросала птицам. У ног ее толпились куры, индейки, утки, голуби, наконец воробьи и галки.
— Никогда! — повторил он с досадой, — какая ложь в этих словах: «никогда», «всегда»!.. Конечно, «никогда»:
год, может быть, два… три… Разве это не — «никогда»? Вы хотите бессрочного чувства? Да разве оно есть? Вы пересчитайте всех ваших голубей и голубок: ведь никто бессрочно не любит. Загляните в их гнезда — что там? Сделают свое дело, выведут детей, а потом воротят носы в
разные стороны. А только от тупоумия сидят вместе…
Надежда Васильевна и Анна Васильевна Пахотины, хотя были скупы и не ставили собственно личность своего братца в грош, но дорожили именем, которое он носил, репутацией и важностью дома, преданиями, и потому, сверх определенных ему пяти тысяч карманных денег, в
разное время выдавали ему субсидии около такой же суммы, и потом еще, с выговорами, с наставлениями, чуть не с плачем, всегда к концу
года платили почти столько же по счетам портных, мебельщиков и других купцов.
Прошел май. Надо было уехать куда-нибудь, спасаться от полярного петербургского
лета. Но куда? Райскому было все равно. Он делал
разные проекты, не останавливаясь ни на одном: хотел съездить в Финляндию, но отложил и решил поселиться в уединении на Парголовских озерах, писать роман. Отложил и это и собрался не шутя с Пахотиными в рязанское имение. Но они изменили намерение и остались в городе.
Строевую службу он прошел хорошо, протерши лямку около пятнадцати
лет в канцеляриях, в должностях исполнителя чужих проектов. Он тонко угадывал мысль начальника, разделял его взгляд на дело и ловко излагал на бумаге
разные проекты. Менялся начальник, а с ним и взгляд, и проект: Аянов работал так же умно и ловко и с новым начальником, над новым проектом — и докладные записки его нравились всем министрам, при которых он служил.
Побольше остров называется Пиль, а порт, как я сказал, Ллойд. Острова Бонин-Cима стали известны с 1829
года. Из путешественников здесь были: Бичи, из наших капитан Литке и, кажется, недавно Вонлярлярский, кроме того, многие неизвестные свету англичане и американцы. Теперь сюда беспрестанно заходят китоловные суда
разных наций, всего более американские. Бонин-Cима по-китайски или по-японски значит Безлюдные острова.
В 1652
году голландцы заложили там крепость, и таким образом возник Капштат. Они быстро распространились внутрь края, произвольно занимая впусте лежащие земли и оттесняя жителей от берегов. Со стороны диких сначала они не встречали сопротивления. Последние, за
разные европейские изделия, но всего более за табак, водку, железные орудия и тому подобные предметы, охотно уступали им не только земли, но и то, что составляло их главный промысл и богатство, — скот.
Это убеждение было так сильно, что никто не решался отказать ему в этом, и он получал каждый
год, в виде отчасти пенсии, отчасти вознаграждения за членство в высшем государственном учреждении и за председательство в
разных комиссиях, комитетах, несколько десятков тысяч рублей и, сверх того, высоко ценимые им всякий
год новые права на нашивку новых галунов на свои плечи или панталоны и на поддевание под фрак новых ленточек и эмалевых звездочек.
— Да, вот тебе и правый суд, ils n’en font point d’autres, [иного они не творят,] — сказал он для чего-то по-французски. — Я знаю, ты не согласен со мною, но что же делать, c’est mon opinion bien arrêtée, [это мое твердое убеждение,] — прибавил он, высказывая мнение, которое он в
разных видах в продолжение
года читал в ретроградной, консервативной газете. — Я знаю, ты либерал.
Аграфена Петровна
лет десять в
разное время провела с матерью Нехлюдова за границей и имела вид и приемы барыни. Она жила в доме Нехлюдовых с детства и знала Дмитрия Ивановича еще Митенькой.
По зимнему пути Веревкин вернулся из Петербурга и представил своему доверителю подробный отчет своей деятельности за целый
год. Он в живых красках описал свои хождения по министерским канцеляриям и визиты к
разным влиятельным особам; ему обещали содействие и помощь. Делом заинтересовался даже один министр. Но Шпигель успел организовать сильную партию, во главе которой стояли очень веские имена; он вел дело с дьявольской ловкостью и, как вода, просачивался во все сферы.
Василий Назарыч половину
года проводил на приисках, а другую половину почти все вечера у него были заняты кабинетной работой или визитами
разных нужных людей.
Сначала занятия в университете, а затем
лет семь ушло как-то между рук, — в хлопотах по наследству, в томительном однообразии
разных сроков, справок, деловых визитов, в шатании по канцеляриям и департаментам.
Года три он проходил с этою мечтой, мерещилась она ему все в
разных видах.
Познакомившись с редакциями, Иван Федорович все время потом не разрывал связей с ними и в последние свои
годы в университете стал печатать весьма талантливые разборы книг на
разные специальные темы, так что даже стал в литературных кружках известен.
Так как Ефим Петрович плохо распорядился и получение завещанных самодуркой генеральшей собственных детских денег, возросших с тысячи уже на две процентами, замедлилось по
разным совершенно неизбежимым у нас формальностям и проволочкам, то молодому человеку в первые его два
года в университете пришлось очень солоно, так как он принужден был все это время кормить и содержать себя сам и в то же время учиться.
Аркадий Павлыч любил, как он выражался, при случае побаловать себя и забрал с собою такую бездну белья, припасов, платья, духов, подушек и
разных несессеров, что иному бережливому и владеющему собою немцу хватило бы всей этой благодати на
год.
— Да так-таки нечего. Хозяйство порасстроилось, мужиков поразорил, признаться; подошли
годы плохие: неурожаи,
разные, знаете, несчастия… Да, впрочем, — прибавил он, уныло глянув в сторону, — какой я хозяин!
Ярко блестевшие на солнце в
разных местах лужи свидетельствовали о том, что долина Лефу в дождливый период
года легко затопляется водой.
Марья Алексевна и ругала его вдогонку и кричала других извозчиков, и бросалась в
разные стороны на несколько шагов, и махала руками, и окончательно установилась опять под колоннадой, и топала, и бесилась; а вокруг нее уже стояло человек пять парней, продающих
разную разность у колонн Гостиного двора; парни любовались на нее, обменивались между собою замечаниями более или менее неуважительного свойства, обращались к ней с похвалами остроумного и советами благонамеренного свойства: «Ай да барыня, в кою пору успела нализаться, хват, барыня!» — «барыня, а барыня, купи пяток лимонов-то у меня, ими хорошо закусывать, для тебя дешево отдам!» — «барыня, а барыня, не слушай его, лимон не поможет, а ты поди опохмелись!» — «барыня, а барыня, здорова ты ругаться; давай об заклад ругаться, кто кого переругает!» — Марья Алексевна, сама не помня, что делает, хватила по уху ближайшего из собеседников — парня
лет 17, не без грации высовывавшего ей язык: шапка слетела, а волосы тут, как раз под рукой; Марья Алексевна вцепилась в них.
Когда он был в третьем курсе, дела его стали поправляться: помощник квартального надзирателя предложил ему уроки, потом стали находиться другие уроки, и вот уже два
года перестал нуждаться и больше
года жил на одной квартире, но не в одной, а в двух
разных комнатах, — значит, не бедно, — с другим таким же счастливцем Кирсановым.
До этого дошли только в половине третьего
года, а прежде того перешли через несколько
разных ступеней, начиная с раздела прибыли пропорционально заработной плате.
История о зажигательствах в Москве в 1834
году, отозвавшаяся
лет через десять в
разных провинциях, остается загадкой. Что поджоги были, в этом нет сомнения; вообще огонь, «красный петух» — очень национальное средство мести у нас. Беспрестанно слышишь о поджоге барской усадьбы, овина, амбара. Но что за причина была пожаров именно в 1834 в Москве, этого никто не знает, всего меньше члены комиссии.
— Вы их еще не знаете, — говаривала она мне, провожая киваньем головы
разных толстых и худых сенаторов и генералов, — а уж я довольно на них насмотрелась, меня не так легко провести, как они думают; мне двадцати
лет не было, когда брат был в пущем фавёре, императрица меня очень ласкала и очень любила.
…Гарибальди вспомнил
разные подробности о 1854
годе, когда он был в Лондоне, как он ночевал у меня, опоздавши в Indian Docks; я напомнил ему, как он в этот день пошел гулять с моим сыном и сделал для меня его фотографию у Кальдези, об обеде у американского консула с Бюхананом, который некогда наделал бездну шума и, в сущности, не имел смысла. [В ненапечатанной части «Былого и дум» обед этот рассказан. (Прим. А. И. Герцена.)]
«Былое и думы» не были писаны подряд; между иными главами лежат целые
годы. Оттого на всем остался оттенок своего времени и
разных настроений — мне бы не хотелось стереть его.
Министерство внутренних дел было тогда в припадке статистики; оно велело везде завести комитеты и разослало такие программы, которые вряд возможно ли было бы исполнить где-нибудь в Бельгии или Швейцарии; при этом всякие вычурные таблицы с maximum и minimum, с средними числами и
разными выводами из десятилетних сложностей (составленными по сведениям, которые за
год перед тем не собирались!), с нравственными отметками и метеорологическими замечаниями.
Года в два, в полтора глубоко оскорбленный Карл Иванович объявлял, что «это вовсе несносно», укладывался, покупал и менял
разные вещички подозрительной целости и сомнительного качества и отправлялся на Кавказ.
Год спустя, в Ницце, явился ко мне Орсини, отдал программу,
разные прокламации европейского центрального комитета и письмо от Маццини с новым предложением.
У них и у нас запало с ранних
лет одно сильное, безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы — за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к русскому народу, русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в
разные стороны, в то время как сердце билось одно.
Зимой, когда продавался залишний хлеб и
разный деревенский продукт, денег в обращении было больше, и их «транжирили»;
летом дрожали над каждой копейкой, потому что в руках оставалась только слепая мелочь.
В прошлом
году пятую дочь замуж выдал, одними деньгами пятьсот рублей в приданое дал, да корову, да
разного тряпья женского.
В
разных перипетиях прошло целых четыре
года. Дело переходило из инстанции в инстанцию и служило яблоком раздора между судебной и административной властями.
Перечислить все, что было в этих залах, невозможно. А на дворе, кроме того, большой сарай был завален весь
разными редкостями более громоздкими. Тут же вся его библиотека. В отделении первопечатных книг была книга «Учение Фомы Аквинского», напечатанная в 1467
году в Майнце, в типографии Шефера, компаньона изобретателя книгопечатания Гутенберга.
Летом с пяти, а зимой с семи часов вся квартира на ногах. Закусив наскоро, хозяйки и жильцы, перекидывая на руку вороха
разного барахла и сунув за пазуху туго набитый кошелек, грязные и оборванные, бегут на толкучку, на промысел. Это съемщики квартир, которые сами работают с утра до ночи. И жильцы у них такие же. Даже детишки вместе со старшими бегут на улицу и торгуют спичками и папиросами без бандеролей, тут же сфабрикованными черт знает из какого табака.