Неточные совпадения
С следующего дня, наблюдая неизвестного своего
друга, Кити заметила, что М-llе Варенька и
с Левиным и его женщиной находится уже в тех отношениях, как и
с другими своими protégés. Она подходила к ним,
разговаривала, служила переводчицей для женщины, не умевшей говорить ни на одном иностранном языке.
Одни закусывали, стоя или присев к столу;
другие ходили, куря папиросы, взад и вперед по длинной комнате и
разговаривали с давно не виденными приятелями.
У круглого стола под лампой сидели графиня и Алексей Александрович, о чем-то тихо
разговаривая. Невысокий, худощавый человек
с женским тазом,
с вогнутыми в коленках ногами, очень бледный, красивый,
с блестящими, прекрасными глазами и длинными волосами, лежавшими на воротнике его сюртука, стоял на
другом конце, оглядывая стену
с портретами. Поздоровавшись
с хозяйкой и
с Алексеем Александровичем, Степан Аркадьич невольно взглянул еще раз на незнакомого человека.
Алексей Александрович ничего особенного и неприличного не нашел в том, что жена его сидела
с Вронским у особого стола и о чем-то оживленно
разговаривала; но он заметил, что
другим в гостиной это показалось чем-то особенным и неприличным, и потому это показалось неприличным и ему. Он решил, что нужно сказать об этом жене.
Левин остался на
другом конце стола и, не переставая
разговаривать с княгиней и Варенькой, видел, что между Степаном Аркадьичем, Долли, Кити и Весловским шел оживленный и таинственный разговор. Мало того, что шел таинственный разговор, он видел в лице своей жены выражение серьезного чувства, когда она, не спуская глаз, смотрела в красивое лицо Васеньки, что-то оживленно рассказывавшего.
Цитует немедленно тех и
других древних писателей и чуть только видит какой-нибудь намек или просто показалось ему намеком, уж он получает рысь и бодрится,
разговаривает с древними писателями запросто, задает им запросы и сам даже отвечает на них, позабывая вовсе о том, что начал робким предположением; ему уже кажется, что он это видит, что это ясно, — и рассуждение заключено словами: «так это вот как было, так вот какой народ нужно разуметь, так вот
с какой точки нужно смотреть на предмет!» Потом во всеуслышанье
с кафедры, — и новооткрытая истина пошла гулять по свету, набирая себе последователей и поклонников.
Собакевич, оставив без всякого внимания все эти мелочи, пристроился к осетру, и, покамест те пили,
разговаривали и ели, он в четверть часа
с небольшим доехал его всего, так что когда полицеймейстер вспомнил было о нем и, сказавши: «А каково вам, господа, покажется вот это произведенье природы?» — подошел было к нему
с вилкою вместе
с другими, то увидел, что от произведенья природы оставался всего один хвост; а Собакевич пришипился так, как будто и не он, и, подошедши к тарелке, которая была подальше прочих, тыкал вилкою в какую-то сушеную маленькую рыбку.
Чичиков тоже устремился к окну. К крыльцу подходил лет сорока человек, живой, смуглой наружности. На нем был триповый картуз. По обеим сторонам его, сняв шапки, шли двое нижнего сословия, — шли,
разговаривая и о чем-то
с <ним> толкуя. Один, казалось, был простой мужик;
другой, в синей сибирке, какой-то заезжий кулак и пройдоха.
Сонечка занимала все мое внимание: я помню, что, когда Володя, Этьен и я
разговаривали в зале на таком месте,
с которого видна была Сонечка и она могла видеть и слышать нас, я говорил
с удовольствием; когда мне случалось сказать, по моим понятиям, смешное или молодецкое словцо, я произносил его громче и оглядывался на дверь в гостиную; когда же мы перешли на
другое место,
с которого нас нельзя было ни слышать, ни видеть из гостиной, я молчал и не находил больше никакого удовольствия в разговоре.
— Да, избили меня. Вешают-то у нас как усердно? Освирепели, свиньи. Я тоже почти
с вешалки соскочил. Даже —
с боем, конвойный хотел шашкой расколоть. Теперь вот отдыхаю, прислушиваюсь, присматриваюсь. Русских здесь накапливается не мало.
Разговаривают на все лады: одни — каются,
другие — заикаются, вообще — развлекаются.
— Вожаки прогрессивного блока
разговаривают с «черной сотней»,
с «союзниками» о дворцовом перевороте, хотят царя Николая заменить
другим. Враги становятся
друзьями! Ты как думаешь об этом?
Иногда в течение целого вечера она не замечала его,
разговаривая с Макаровым или высмеивая народолюбие Маракуева, а в
другой раз весь вечер вполголоса говорила только
с ним или слушала его негромко журчавшую речь.
Туробоев, холодненький, чистенький и вежливый, тоже смотрел на Клима, прищуривая темные, неласковые глаза, — смотрел вызывающе. Его слишком красивое лицо особенно сердито морщилось, когда Клим подходил к Лидии, но девочка
разговаривала с Климом небрежно, торопливо, притопывая ногами и глядя в ту сторону, где Игорь. Она все более плотно срасталась
с Туробоевым, ходили они взявшись за руки; Климу казалось, что, даже увлекаясь игрою, они играют
друг для
друга, не видя, не чувствуя никого больше.
— Что-с, подложили свинью вам, марксистам, народники, ага! Теперь-с, будьте уверены, — молодежь пойдет за ними, да-а! Суть акта не в том, что министр, — завтра же
другого сделают, как мордва идола, суть в том, что молодежь
с теми будет, кто не
разговаривает, а действует, да-с!
Бальзаминов. Извольте, маменька!
Другой бы сын, получивши такое богатство-то,
с матерью и говорить не захотел; а я, маменька,
с вами об чем угодно, я гордости не имею против вас. Нужды нет, что я богат, а я к вам
с почтением. И пусть все это знают.
С другими я
разговаривать не стану, а
с вами завсегда. Вот я какой! (Садится.)
— Да-с, иногда читаю, или
другие читают,
разговаривают, а я слушаю. Вот вчера у Алексея Спиридоныча сын, студент, читал вслух…
Мы промчались по предместью, теперь уже наполненному толпами народа, большею частию тагалами и китайцами, отчасти также метисами: весь этот люд шел на работу или
с работы;
другие, казалось, просто обрадовались наступавшей прохладе и вышли из домов гулять, ходили по лавкам, стояли толпами и
разговаривали.
Третий, пятый, десятый и так далее дни текли однообразно. Мы читали, гуляли, рассеянно слушали пальбу инсургентов и империалистов, обедали три раза в день, переделали все свои дела, отправили почту, и, между прочим, адмирал отправил курьером в Петербург лейтенанта Кроуна
с донесениями, образчиками товаров и прочими результатами нашего путешествия до сих мест. Стало скучно. «Куда бы нибудь в
другое место пора! — твердили мы. — Всех здесь знаем, и все знают нас. Со всеми кланяемся и
разговариваем».
В то самое время, когда Нехлюдов
разговаривал с студентом, большие,
с оконцем в середине, железные двери тюрьмы отворились, и из них вышел офицер в мундире
с другим надзирателем, и надзиратель
с книжкой объявил, что впуск посетителей начинается.
Раз, когда Привалов тихо
разговаривал с Верочкой в синей гостиной, издали послышались тяжелые шаги Василия Назарыча. Девушка смутилась и вся вспыхнула, не зная, что ей делать. Привалов тоже почувствовал себя не особенно приятно, но всех выручила Марья Степановна, которая как раз вошла в гостиную
с другой стороны и встретила входившего Василия Назарыча. Старик, заметив Привалова, как-то немного растерялся, а потом
с улыбкой проговорил...
А
с другой стороны, Надежда Васильевна все-таки любила мать и сестру. Может быть, если бы они не были богаты, не существовало бы и этой розни, а в доме царствовали тот мир и тишина, какие ютятся под самыми маленькими кровлями и весело выглядывают из крошечных окошечек. Приятным исключением и нравственной поддержкой для Надежды Васильевны теперь было только общество Павлы Ивановны, которая частенько появлялась в бахаревском доме и подолгу
разговаривала с Надеждой Васильевной о разных разностях.
— Ладно, ладно…
с другими умеешь
разговаривать, а тут и языка не стало.
Замечательно, что Иван спрашивал самым мирным голосом, даже совсем как будто
другим тоном, совсем незлобным, так что если бы кто-нибудь отворил к ним теперь дверь и
с порога взглянул на них, то непременно заключил бы, что они сидят и миролюбиво
разговаривают о каком-нибудь обыкновенном, хотя и интересном предмете.
Многие из теснившихся к нему женщин заливались слезами умиления и восторга, вызванного эффектом минуты;
другие рвались облобызать хоть край одежды его, иные что-то причитали. Он благословлял всех, а
с иными
разговаривал. Кликушу он уже знал, ее привели не издалека, из деревни всего верст за шесть от монастыря, да и прежде ее водили к нему.
Кончил он опять со своим давешним злым и юродливым вывертом. Алеша почувствовал, однако, что ему уж он доверяет и что будь на его месте
другой, то
с другим этот человек не стал бы так «
разговаривать» и не сообщил бы ему того, что сейчас ему сообщил. Это ободрило Алешу, у которого душа дрожала от слез.
На
другой день я выехал на станцию Корфовская, расположенную
с южной стороны хребта Хехцир. Там я узнал, что рабочие видели Дерсу в лесу на дороге. Он шел
с ружьем в руках и
разговаривал с вороной, сидевшей на дереве. Из этого они заключили, что, вероятно, он был пьян.
Выбрав место для ночевки, я приказал Захарову и Аринину ставить палатку, а сам
с Дерсу пошел на охоту. Здесь по обоим берегам реки кое-где узкой полосой еще сохранился живой лес, состоящий из осины, ольхи, кедра, тальника, березы, клена и лиственницы. Мы шли и тихонько
разговаривали, он — впереди, а я — несколько сзади. Вдруг Дерсу сделал мне знак, чтобы я остановился. Я думал сначала, что он прислушивается, но скоро увидел
другое: он поднимался на носки, наклонялся в стороны и усиленно нюхал воздух.
Ермолай не возвращался более часу. Этот час нам показался вечностью. Сперва мы перекликивались
с ним очень усердно; потом он стал реже отвечать на наши возгласы, наконец умолк совершенно. В селе зазвонили к вечерне. Меж собой мы не
разговаривали, даже старались не глядеть
друг на
друга. Утки носились над нашими головами; иные собирались сесть подле нас, но вдруг поднимались кверху, как говорится, «колом», и
с криком улетали. Мы начинали костенеть. Сучок хлопал глазами, словно спать располагался.
Я вам скажу, отчего вы меня не заметили, — оттого, что я не возвышаю голоса; оттого, что я прячусь за
других, стою за дверьми, ни
с кем не
разговариваю; оттого, что дворецкий
с подносом, проходя мимо меня, заранее возвышает свой локоть в уровень моей груди…
Тут были развязные молодые помещики в венгерках и серых панталонах,
с длинными висками и намасленными усиками, благородно и смело взиравшие кругом;
другие дворяне в казакинах,
с необыкновенно короткими шеями и заплывшими глазками, тут же мучительно сопели; купчики сидели в стороне, как говорится, «на чуку»; офицеры свободно
разговаривали друг с другом.
— Ах, не говорите! девушки ведь очень хитры. Может быть, они уж давно
друг друга заметили; в театре, в собрании встречались, танцевали,
разговаривали друг с другом, а вам и невдомек. Мы, матери, на этот счет просты. Заглядываем бог знает в какую даль, а что у нас под носом делается, не видим. Оттого иногда…
Знал, что кому предложить: кому нежной, как сливочное масло, лососины, кому свежего лангуста или омара, чудищем красневшего на окне, кому икру, памятуя, что один любит белужью,
другой стерляжью, третий кучугур, а тот сальян. И всех помнил Иван Федорович и
разговаривал с каждым таким покупателем, как равный
с равным, соображаясь со вкусом каждого.
— Ну, милый зятек, как мы будем
с тобой
разговаривать? — бормотал он, размахивая рукой. — Оно тово… да… Наградил господь меня зятьками, нечего сказать. Один в тюрьме сидит, от
другого жена убежала, третий… Настоящий альбом! Истинно благословил господь за родительские молитвы.
Серафима слушала мужа только из вежливости. В делах она попрежнему ничего не понимала. Да и муж как-то не умел
с нею
разговаривать. Вот,
другое дело, приедет Карл Карлыч, тот все умеет понятно рассказать. Он вот и жене все наряды покупает и даже в шляпах знает больше толку, чем любая настоящая дама. Сестра Евлампия никакой заботы не знает
с мужем, даром, что немец, и щеголяет напропалую.
В
другой раз Анфуса Гавриловна отвела бы душеньку и побранила бы и дочерей и зятьев, да опять и нельзя: Полуянова ругать — битого бить, Галактиона — дочери досадить, Харитину —
с непокрытой головы волосы драть, сына Лиодора — себя изводить. Болело материнское сердце день и ночь, а взять не
с кого. Вот и сейчас, налетела Харитина незнамо зачем и сидит, как зачумленная. Только и радости, что суслонский писарь, который все-таки разные слова
разговаривает и всем старается угодить.
В час отдыха, во время вечернего чая, когда он, дядья и работники приходили в кухню из мастерской, усталые,
с руками, окрашенными сандалом, обожженными купоросом,
с повязанными тесемкой волосами, все похожие на темные иконы в углу кухни, — в этот опасный час дед садился против меня и, вызывая зависть
других внуков,
разговаривал со мною чаще, чем
с ними.
— Я не могла… уйти… — ответила Эвелина тихо. — Они
разговаривали друг с другом, как…
Князь даже и не замечал того, что
другие разговаривают и любезничают
с Аглаей, даже чуть не забывал минутами, что и сам сидит подле нее.
— Ладно, ладно… Не валяй дурака. Разве
с другим бы я стал
разговаривать об этаких делах?
— Что ты, Степан Романыч: очертел человек, а ты
разговаривать с ним. Мне впору
с ним отваживаться… Ежели бы ты, Степан Романыч, отвел мне деляночку на Ульяновом кряже, — прибавил он совершенно
другим тоном, — уж так и быть, постарался бы для тебя… Гора-то велика, что тебе стоит махонькую деляночку отвести мне?
Пошатываясь, старики побрели прямо к стойке; они не заметили, что кабак быстро опустел, точно весь народ вымели. Только в дверях нерешительно шушукались чьи-то голоса. У стойки на скамье сидел плечистый мужик в одной красной рубахе и тихо
разговаривал о чем-то
с целовальничихой.
Другой в чекмене и синих пестрядинных шароварах пил водку, поглядывая на сердитое лицо целовальничихина сына Илюшки, который косился на мужика в красной рубахе.
Это была женщина, вернее сказать, отставная девка, которые водятся только на юге России, не то полька, не то малороссиянка, уже достаточно старая и богатая для того, чтобы позволить себе роскошь содержать мужа (а вместе
с ним и кафешантан), красивого и ласкового полячка. Горизонт и Барсукова встретились, как старые знакомые. Кажется, у них не было ни страха, ни стыда, ни совести, когда они
разговаривали друг с другом.
Обогащенный новыми книгами и новыми впечатлениями, которые сделались явственнее в тишине уединения и ненарушимой свободы, только после чурасовской жизни вполне оцененной мною, я беспрестанно
разговаривал и о том и о
другом с своей матерью и
с удовольствием замечал, что я стал старше и умнее, потому что мать и
другие говорили, рассуждали со мной уже о том, о чем прежде и говорить не хотели.
И когда пришел настоящий час, стало у молодой купецкой дочери, красавицы писаной, сердце болеть и щемить, ровно стало что-нибудь подымать ее, и смотрит она то и дело на часы отцовские, аглицкие, немецкие, — а все рано ей пускаться в дальний путь; а сестры
с ней
разговаривают, о том о сем расспрашивают, позадерживают; однако сердце ее не вытерпело: простилась дочь меньшая, любимая, красавица писаная, со честным купцом, батюшкой родимыим, приняла от него благословение родительское, простилась
с сестрами старшими, любезными, со прислугою верною, челядью дворовою и, не дождавшись единой минуточки до часа урочного, надела золот перстень на правый мизинец и очутилась во дворце белокаменном, во палатах высокиих зверя лесного, чуда морского, и, дивуючись, что он ее не встречает, закричала она громким голосом: «Где же ты мой добрый господин, мой верный
друг?
Мать дорогой принялась мне растолковывать, почему не хорошо так безумно предаваться какой-нибудь забаве, как это вредно для здоровья, даже опасно; она говорила, что, забывая все
другие занятия для какой-нибудь охоты, и умненький мальчик может поглупеть, и что вот теперь, вместо того чтоб весело смотреть в окошко, или читать книжку, или
разговаривать с отцом и матерью, я сижу молча, как будто опущенный в воду.
Один раз, когда мы весело
разговаривали с бабушкой, рыжая крестьянская девчонка подала ей свой клочок пуха, уже раз возвращенный назад; бабушка посмотрела на свет и, увидя, что есть волосья, схватила одной рукою девочку за волосы, а
другою вытащила из-под подушек ременную плетку и начала хлестать бедную девочку…
До вечера мы не говорили
друг с другом; я чувствовал себя виноватым, боялся взглянуть на него и целый день не мог ничем заняться; Володя, напротив, учился хорошо и, как всегда, после обеда
разговаривал и смеялся
с девочками.
Перед Вихровым в это время стоял старик
с седой бородой, в коротенькой черной поддевке и в солдатских,
с высокими голенищами, сапогах. Это был Симонов. Вихров, как тогда посылали его на службу, сейчас же распорядился, чтобы отыскали Симонова, которого он сделал потом управляющим над всем своим имением. Теперь он, по крайней мере,
с полчаса
разговаривал с своим старым приятелем, и все их объяснение больше состояло в том, что они говорили
друг другу нежности.
— Мы уже
с господином Заминым дали слово не
разговаривать друг с другом, — прокричал Рагуза.
— Нет, надо полагать, не
разговаривают: стыдливы и девки и парни; жмутся
друг с другом, целуются, — это есть.