Неточные совпадения
— Отлично, отлично, — говорил он, закуривая толстую папиросу после жаркого. — Я к тебе точно с парохода после
шума и тряски на тихий берег вышел. Так ты говоришь, что самый элемент
рабочего должен быть изучаем и руководить в выборе приемов хозяйства. Я ведь в этом профан; но мне кажется, что теория и приложение ее будет иметь влияние и на
рабочего.
За городом работали сотни три землекопов, срезая гору, расковыривая лопатами зеленоватые и красные мергеля, — расчищали съезд к реке и место для вокзала. Согнувшись горбато, ходили люди в рубахах без поясов, с расстегнутыми воротами, обвязав кудлатые головы мочалом. Точно избитые собаки, визжали и скулили колеса тачек. Трудовой
шум и жирный запах сырой глины стоял в потном воздухе. Группа
рабочих тащила волоком по земле что-то железное, уродливое, один из них ревел...
Сотни
рабочих с утра до ночи суетились по дому, как муравьи, наполняя старые приваловские стены веселым трудовым
шумом.
Китайская фанза, к которой мы подошли, состояла из 3 построек, расположенных «покоем»: из жилой фанзы — посредине и 2 сараев — по сторонам. Двор между ними, чисто выметенный и прибранный, был обнесен высоким частоколом в уровень с сараями. Почуяв посторонних людей, собаки подняли неистовый лай и бросились к нам навстречу. На
шум из фанзы вышел сам хозяин. Он тотчас распорядился, чтобы
рабочие помогли нам расседлать коней.
Себя автор называл не иначе, как «сиротой — дворянином», противника — «именующимся капитаном» (мой дядя был штабс — капитаном в отставке), имение его называлось почему-то «незаконно приобретенным», а
рабочие — «безбожными»… «И как будучи те возы на дороге, пролегающей мимо незаконно приобретенного им, самозванцем Курцевичем, двора, то оный самозванный капитан со своей безбожною и законопротивною бандою, выскочив из засады с великим
шумом, криком и тумультом, яко настоящий тать, разбойник и публичный грабитель, похватав за оброти собственных его сироты — дворянина Банькевича лошадей, а волов за ярма, — сопроводили оных в его, Курцевича, клуню и с великим поспехом покидали в скирды.
Поднялся
шум и гвалт… Матюшка без разговоров выворотил затыкинский столб и поставил на его место свой.
Рабочие Затыкина бросились на Матюшку. Произошла настоящая свалка, причем громче всех раздавался голос Мыльникова...
Где он проходил, везде
шум голосов замирал и точно сами собой снимались шляпы с голов. Почти все
рабочие ходили на фабрике в пеньковых прядениках вместо сапог, а мастера, стоявшие у молота или у прокатных станов, — в кожаных передниках, «защитках». У каждого на руке болталась пара кожаных вачег, без которых и к холодному железу не подступишься.
Блоки визжали и скрипели, гремели цепи, напрягаясь под тяжестью, вдруг повисшей на них,
рабочие, упершись грудями в ручки ворота, рычали, тяжело топали по палубе. Между барж с
шумом плескались волны, как бы не желая уступать людям свою добычу. Всюду вокруг Фомы натягивались и дрожали напряженно цепи и канаты, они куда-то ползли по палубе мимо его ног, как огромные серые черви, поднимались вверх, звено за звеном, с лязгом падали оттуда, а оглушительный рев
рабочих покрывал собой все звуки.
Все посмотрели на него с некоторым удивлением, но никто не сказал ни слова, а между тем Долинский швырнул в сторону тальму, торопливо подошел к двери, которая вела в
рабочую комнату, и, притворив ее без всякого
шума, схватил Дорушку за руку и, весь дрожа всем телом, сказал ей...
За
шумом водопада я не слыхал, как ко мне подошел
рабочий и ткнул меня в спину.
Тихо было, только внизу журчала вода. Каждая секунда ожидания
рабочего с огнем мне казалась вечностью. Я еще подвинулся вперед и услышал
шум, похожий на гул водопада. Действительно, как раз рядом со мной гудел водопад, рассыпавшийся миллионами грязных брызг, едва освещенных бледно-желтоватым светом из отверстия уличной трубы.
Да, всё изменялось. Даже
рабочие становятся всё капризнее, злее, чахоточнее, а бабы всё более крикливы.
Шум в
рабочем посёлке беспокойней; вечерами даже кажется, что все там воют волками и даже засоренный песок сердито ворчит.
Особенно хорошо было летом, когда под вечер деятельность фабрики останавливалась,
шум умолкал,
рабочий люд расходился, оставались только женщины, служившие у хозяев. Утомленные работой и дневным жаром, женщины спускались на плот, усаживались по скамейкам, и начиналась на досуге нескончаемая болтовня, приправляемая прибаутками и смехом.
(
Шум. Ведут Михаила Скроботова, под одну руку Левшин, лысоватый пожилой
рабочий, под другую — Николай. Их провожают несколько
рабочих и служащих.)
Массы
рабочих были заняты работой, и вся эта работа шла как-то скоро, умело, без
шума, без криков, без брани, столь знакомой русскому уху у себя на родине.
— Своего, заслуженного просим!.. Вели рассчитать нас, как следует!.. Что же это за порядки будут!.. Зáдаром людей держать!.. Аль на тебя и управы нет? — громче прежнего кричали
рабочие, гуще и гуще толпясь на палубе. С семи первых баржей, друг дружку перегоняя, бежали на
шум остальные бурлаки, и все становились перед Марком Данилычем, кричали и бранились один громче другого.
Лишь только представительная крупная фигура надзирательницы исчезла за порогом, поднялась необычайная суматоха и
шум в
рабочей комнате.
— А вы — шить! Слышите? С места не вскакивать и работать до моего прихода. Кто-нибудь из старших присмотрит. Памфилова Женя, ты! С тебя взыщется, если опять
шум будет. А я сейчас вернусь. — И скрылась за дверью
рабочей комнаты. Вслед за тем произошло нечто совсем неожиданное для Дуни.
Сафроныч остудил печь, отказал заказы, распустил
рабочих и ждет, чтό будет всему этому за конец, в ожидании которого не томился только один приказный, с
шумом пропивавший по трактирам сто рублей, которые сорвал с Пекторалиса, и, к вящему для всех интересу и соблазну, а для Гуго Карлыча к обиде, — хвастался пьяненький, как жестоко надул он немца.