Но однажды Алексей напоил его водкой,
пьяный медведь плясал, кувыркался, залез на крышу бани и, разбирая трубу, стал скатывать кирпичи вниз; собралась толпа рабочих и хохотала, глядя на него.
Он выпачкал рожу сажей, дико таращит глаза и похож на
пьяного медведя: поломал нары, разбивает доски ногами, всё вокруг него трещит и скрипит — это он хочет развести светец в углу на очаге; там уже играет огонёк, приветливо дразня нас ласковыми жёлтыми языками. В дыму и во тьме слышен кашель Савелия и его глухой голос...
Неточные совпадения
— «Царствуй на страх врагам», бум! — заревел
пьяный и полез в толпу, как
медведь в малинник.
Ей доставляла удовольствие эта травля, хотя это удовольствие однажды едва не кончилось очень трагически:
пьяный «Моисей» полетел в яму к
медведю, и только кучер Илья спас его от очень печальной участи.
Его тащил на цепи дед-вожатый с бородой из льна, и
медведь, гремя цепью, показывал, как ребята горох в поле воруют, как хозяин пляшет и как барин водку пьет и
пьяный буянит.
Невыносимо, хотя и смешно, глупа мать; ещё более невыносимо и тяжко глуп угрюмый отец, старый
медведь, не умеющий жить с людями,
пьяный и грязный.
Почти
пьяный, Пэд одобрительно мычал, пытаясь затянуть песню, но ничего, кроме хриплого рева, не выходило из его воспаленной глотки, привычной к мелодиям менее, чем монах к сену. Несмотря на это, он испытывал неверное счастье пьяницы, мечтательное блаженство
медведя, извлекающего из расщепленного пня дребезжащую ноту.
Сани уже тронулись, когда он грузно ввалился в них, рискуя задавить
пьяного Сеньку, и вся группа бестолковым темным пятном опять понеслась вперед, вихляясь из стороны в сторону… Над широкой спинкой саней мелькали руки, спины, собольи шапки. Бурмакин с Сенькой возились, как два
медведя, отымая друг у друга бутылку с водкой, которая весело мелькала на солнце… Неровно звенел колокольчик, и к нам доносились нелепые обрывки циничной приисковой песни.
Эта картина, по-видимому, совершенно пленила нашего Кирилла, у которого на лице уже проходили следы московского вождения
медведя, и мы опасались, не разрешил бы он в «
Пьяной балке» снова; но он категорически отвечал, что хотя бы и желал, так не может, потому что он дал самому богу зарок водки не пить, а разве только попробует наливки, что и исполнил тотчас же, как мы перетащились за логовину на черниговскую сторону.