Неточные совпадения
Теперь уже все хотели
в поход, и старые и молодые; все, с совета всех старшин, куренных, кошевого и с воли всего запорожского войска, положили идти прямо на Польшу, отмстить за все зло и посрамленье веры и козацкой славы, набрать добычи с
городов, зажечь пожар по деревням и хлебам,
пустить далеко по степи о себе славу.
— Точно установлено: на всех заставах — войска, мосты охраняются,
в город пускать не будут… Я спешу, господа, мне нужно доложить…
— Я во Пскове буду жить. Столицы, университетские
города, конечно, запрещены мне. Поживу во Пскове до осени —
в Полтаву буду проситься. Сюда меня на две недели
пустили, обязан ежедневно являться
в полицию. Ну, а ты — как живешь? Помнится, тебя марксизм не удовлетворял?
— Это, например, мошенник какой-нибудь выдумает делать несгораемые домы и возьмется
город построить: нужны деньги, он и
пустит в продажу бумажки, положим, по пятьсот рублей, а толпа олухов и покупает, да и перепродает друг другу.
— Судьба придумает! Да сохрани тебя, Господи, полно накликать на себя! А лучше вот что: поедем со мной
в город с визитами. Мне проходу не дают, будто я не
пускаю тебя. Вице-губернаторша, Нил Андреевич, княгиня: вот бы к ней! Да уж и к бесстыжей надо заехать, к Полине Карповне, чтоб не шипела! А потом к откупщику…
— Ну, ветреность, легкомыслие, кокетство еще не важные преступления, — сказал Райский, — а вот про вас тоже весь
город знает, что вы взятками награбили кучу денег да обобрали и заперли
в сумасшедший дом родную племянницу, — однако же и бабушка, и я
пустили вас, а ведь это важнее кокетства! Вот за это пожурите нас!
Если б еще можно было свободно проникнуть
в города, посмотреть других жителей, их быт, а то не
пускают.
В природе нет никаких ярких особенностей: местность интересна настолько или потолику, сказал бы ученый путешественник, поколику она нова, как всякая новая местность.
Одну большую лодку тащили на буксире двадцать небольших с фонарями; шествие сопровождалось неистовыми криками; лодки шли с островов к
городу; наши, К. Н. Посьет и Н. Назимов (бывший у нас), поехали на двух шлюпках к корвету,
в проход;
в шлюпку Посьета
пустили поленом, а
в Назимова хотели плеснуть водой, да не попали — грубая выходка простого народа!
Меня звали, но я не был готов, да пусть прежде узнают, что за место этот Шанхай, где там быть и что делать?
пускают ли еще
в китайский
город?
— Капитан! Пожалуйста,
пусти меня
в сопки. Моя совсем не могу
в городе жить: дрова купи, воду тоже надо купи, дерево руби — другой люди ругается.
Матушка ваша за мною
в город посылали; мы вам кровь
пустили, сударыня; теперь извольте почивать, а дня этак через два мы вас, даст Бог, на ноги поставим».
Мой отец был дьячок
в губернском
городе и занимался переплетным мастерством, а мать
пускала на квартиру семинаристов.
В центре
города были излюбленные трактиры у извозчиков: «Лондон»
в Охотном, «Коломна» на Неглинной,
в Брюсовском переулке,
в Большом Кисельном и самый центральный
в Столешниковом, где теперь высится дом № 6 и где прежде ходили стада кур и большой рыжий дворовый пес Цезарь сидел у ворот и не
пускал оборванцев во двор.
Дом генерала Хитрова приобрел Воспитательный дом для квартир своих чиновников и перепродал его уже во второй половине прошлого столетия инженеру Ромейко, а пустырь, все еще населенный бродягами, был куплен
городом для рынка. Дом требовал дорогого ремонта. Его окружение не вызывало охотников снимать квартиры
в таком опасном месте, и Ромейко
пустил его под ночлежки: и выгодно, и без всяких расходов.
Зимою не
пускает в извоз, ни
в работу
в город; все работай на него, для того что он подушные платит за нас.
Мать,
в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие
в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их
в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни
в какие хозяйственные дела, ни
в свои, ни
в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе
в дом не
пускает, кроме попа с крестом, и то
в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть
в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из
города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться
в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Тогда маменька сказала: „Отдадим его
в город к господину Шульц,
пускай он будет сапожник!“, и папенька сказал: „Хорошо“, und mein Vater sagte „gut“.
Когда я глядел на деревни и
города, которые мы проезжали,
в которых
в каждом доме жило, по крайней мере, такое же семейство, как наше, на женщин, детей, которые с минутным любопытством смотрели на экипаж и навсегда исчезали из глаз, на лавочников, мужиков, которые не только не кланялись нам, как я привык видеть это
в Петровском, но не удостоивали нас даже взглядом, мне
в первый раз пришел
в голову вопрос: что же их может занимать, ежели они нисколько не заботятся о нас? и из этого вопроса возникли другие: как и чем они живут, как воспитывают своих детей, учат ли их,
пускают ли играть, как наказывают? и т. д.
— Месяца два или даже больше, — отвечала с какой-то досадой Фатеева, — и главное, меня
в деревню не
пускают; ну, здесь какой уж воздух! Во-первых —
город, потом — стоит на озере, вредные испарения разные, и я чувствую, что мне дышать здесь нечем!..
— Обещал, все обещал. Он ведь для того меня и зовет теперь, чтоб завтра же обвенчаться потихоньку, за
городом; да ведь он не знает, что делает. Он, может быть, как и венчаются-то, не знает. И какой он муж! Смешно, право. А женится, так несчастлив будет, попрекать начнет… Не хочу я, чтоб он когда-нибудь
в чем-нибудь попрекнул меня. Все ему отдам, а он мне
пускай ничего. Что ж, коль он несчастлив будет от женитьбы, зачем же его несчастным делать?
— Какие дела! всех дел не переделаешь! Для делов дельцы есть — ну, и
пускай их, с богом, бегают! Господи! сколько годов, сколько годов-то прошло! Голова-то у тебя ведь почесть белая! Чай,
в город-то
в родной въехали, так диву дались!
Мы переехали
в город. Не скоро я отделался от прошедшего, не скоро принялся за работу. Рана моя медленно заживала; но собственно против отца у меня не было никакого дурного чувства. Напротив: он как будто еще вырос
в моих глазах…
пускай психологи объяснят это противоречие, как знают. Однажды я шел по бульвару и, к неописанной моей радости, столкнулся с Лушиным. Я его любил за его прямой и нелицемерный нрав, да притом он был мне дорог по воспоминаниям, которые он во мне возбуждал. Я бросился к нему.
Хорошо тоже весной у нас бывает.
В городах или деревнях даже по дорогам грязь и навоз везде, а
в пустыне снег от пригреву только
пуще сверкать начнет. А потом пойдут по-под снегом ручьи; снаружи ничего не видно, однако кругом тебя все журчит… И речка у нас тут Ворчан была — такая быстрая, веселая речка. Никуда от этих радостей идти-то и не хочется.
Калинович подал. Войдя
в город, он проговорил: «Здесь неловко так идти» и хотел было руку отнять, но Настенька не
пустила.
— Ужасен! — продолжал князь. — Он начинает эту бедную женщину всюду преследовать, так что муж не велел, наконец,
пускать его к себе
в дом; он затевает еще больший скандал: вызывает его на дуэль; тот, разумеется, отказывается; он ходит по
городу с кинжалом и хочет его убить, так что муж этот принужден был жаловаться губернатору — и нашего несчастного любовника, без копейки денег,
в одном пальто,
в тридцать градусов мороза, высылают с жандармом из
города…
Частые посещения молодого смотрителя к Годневым, конечно, были замечены
в городе и, как водится, перетолкованы. Первая об этом
пустила ноту приказничиха, которая совершенно переменила мнение о своем постояльце — и произошло это вследствие того, что она принялась было делать к нему каждодневные набеги, с целью получить приличное угощение; но, к удивлению ее, Калинович не только не угощал ее, но даже не сажал и очень холодно спрашивал: «Что вам угодно?»
Жандармский ключ бежал по дну глубокого оврага, спускаясь к Оке, овраг отрезал от
города поле, названное именем древнего бога — Ярило. На этом поле, по семикам, городское мещанство устраивало гулянье; бабушка говорила мне, что
в годы ее молодости народ еще веровал Яриле и приносил ему жертву: брали колесо, обвертывали его смоленой паклей и,
пустив под гору, с криками, с песнями, следили — докатится ли огненное колесо до Оки. Если докатится, бог Ярило принял жертву: лето будет солнечное и счастливое.
Письма его были оригинальны и странны, не менее чем весь склад его мышления и жизни. Прежде всего он прислал Туберозову письмо из губернского
города и
в этом письме, вложенном
в конверт, на котором было надписано: «Отцу протоиерею Туберозову, секретно и
в собственные руки», извещал, что, живучи
в монастыре, он отомстил за него цензору Троадию, привязав его коту на спину колбасу с надписанием: «Сию колбасу я хозяину несу» и
пустив кота бегать с этою ношею по монастырю.
— Есть циркуляр, чтоб всякой швали не
пускать, а он по-своему, — жаловался Передонов, — почти никому не отказывает. У нас, говорит, дешевая жизнь
в городе, а гимназистов, говорит, и так мало. Что ж что мало? И еще бы пусть было меньше. А то одних тетрадок не напоправляешься. Книги некогда прочесть. А они нарочно
в сочинениях сомнительные слова пишут, — все с Гротом приходится справляться.
При жизни отца он много думал о
городе и, обижаясь, что его не
пускают на улицу, представлял себе городскую жизнь полной каких-то тайных соблазнов и весёлых затей. И хотя отец внушил ему своё недоверчивое отношение к людям, но это чувство неглубоко легло
в душу юноши и не ослабило его интереса к жизни
города. Он ходил по улицам, зорко и дружественно наблюдая за всем, что ставила на пути его окуровская жизнь.
— Ты все лучше знаешь. А вот этого убийцу Крупова
в дом больше не
пускай; вот масон-то, мерзавец! Два раза посылала, — ведь я не последняя персона
в городе… Отчего? Оттого, что ты не умеешь себя держать, ты себя держишь хуже заседателя; я послала, а он изволит тешиться надо мной; видишь, у прокурорской кухарки на родинах; моя дочь умирает, а он у прокурорской кухарки… Якобинец!
— Все-таки не
пущу. У Дуни есть муж, это его дело… Гордей Евстратыч уехал
в город, я не могу без него.
— Уж эти смоляне! — вскричал земский. — Поделом, ништо им! Буяны!.. Чем бы встретить батюшку, короля польского, с хлебом да с солью, они, разбойники, и
в город его не
пустили!
— Вот так — а-яй! — воскликнул мальчик, широко раскрытыми глазами глядя на чудесную картину, и замер
в молчаливом восхищении. Потом
в душе его родилась беспокойная мысль, — где будет жить он, маленький, вихрастый мальчик
в пестрядинных штанишках, и его горбатый, неуклюжий дядя?
Пустят ли их туда,
в этот чистый, богатый, блестящий золотом, огромный
город? Он подумал, что их телега именно потому стоит здесь, на берегу реки, что
в город не
пускают людей бедных. Должно быть, дядя пошёл просить, чтобы
пустили.
— А я — слепну, сирота! — говорил он, шумно схлёбывая чай с блюдечка и улыбаясь мокрыми глазами. — Работать уж не могу, и надо мне, значит, по милостыню идти. С Яшкой нет сладу —
в город просится… Не
пустишь — убежит… Он — такой…
Я помню, что очутилась опять подле французских солдат; не знаю, как это сделалось… помню только, что я просилась опять
в город, что меня не
пускали, что кто-то сказал подле меня, что я русская, что Дольчини был тут же вместе с французскими офицерами; он уговорил их пропустить меня; привел сюда, и если я еще не умерла с голода, то за это обязана ему… да, мой друг! я просила милостину для моего сына, а он умер…
Как это произошло и откуда повело начало, трудно сказать, но ненависть к
городу, горожанам
в сердцах жителей Пустыря
пустила столь глубокие корни, что редко кто, переехав из
города в Сигнальный Пустырь, мог там ужиться.
По временам, вечером, съезжались у нас окрестные или зимующие
в городе помещики, и пока
в зале, куда детей не
пускали, до полуночи играли
в карты, приезжие кучера и форейторы разминались, стараясь согреться, на улице или на просторном дворе перед окошками.
А тут с мельницы пришло известие, что хозяин нанял коней и давно отъехал ко двору. Ямщик, который его возил, сказывал, что Зиновий Борисыч был будто
в расстройстве и отпустил его как-то чудно: не доезжая до
города версты с три, встал под монастырем с телеги, взял кису [Киса — мешок, сумка.] и пошел. Услыхав такой рассказ, и еще
пуще все вздивовались.
Всю первую половину мая шли непрерывные дожди, а мы двигались без палаток. Бесконечная глинистая дорога подымалась на холм и спускалась
в овраг чуть ли не на каждой версте. Идти было тяжело. На ногах комья грязи, серое небо низко повисло, и беспрерывно сеет на нас мелкий дождь. И нет ему конца, нет надежды, придя на ночлег, высушиться и отогреться: румыны не
пускали нас
в жилье, да им и негде было поместить такую массу народа. Мы проходили
город или деревню и становились где-нибудь на выгоне.
А Кузьма, идучи пешком возле берлина, заглядывая
в окно, все твердил мне:"Берегитесь, панычу,
пуще всего, чтоб
в этом
городе не попасть
в руки туляка".
— Я им, — говорит, — на свободе все примеры объясню, как
в нашем
городе любят. Послушаем, как они подведут и покажут себя на все лады: как ворчком при облачении, как середину, как многолетный верх, как «во блаженном успении» вопль
пустить и памятную завойку сделать. Вот и вся недолга.
— Не мешайте им,
пускай падают! Упадут — дери с
города вспомоществование; не даст — валяй к нему иск! Вода-то откуда течет? Из
города? Ну,
город и виновен
в разрушении домов…
Беклешов(останавливается против него,
в сторону).
Пускай разболтает по
городу. (Громко.)А вот как обманули. Посватался он два месяца, ему стали говорить про приданое, он поделикатничал, сказал, что ничего не надо… Уж эти идеалисты!
Он держит дом назаперти, никого не
пускает к себе, редко сам выезжает, и что делает
в городе, понять нельзя; не служит, процессов не имеет, деревня
в пятидесяти верстах, а живет
в городе.
Между отцом и сыном происходит драматическое объяснение. Сын — человек нового поколения, он беззаботно относится к строгой вере предков, не исполняет священных обрядов старины,
в его черствой, коммерческой душе нет уже места для нежных и благодарных сыновних чувств. Он с утра и до вечера трудится, промышляя кусок хлеба для себя и для семьи, и не может делиться с лишним человеком. Нет!
Пускай отец возвращается назад,
в свой родной
город: здесь для него не найдется угла!..
— Э-э-э, старичок, — перебила Марья Петровна, жалостливо качая головой, — да тебе бы тогда надо было кровь
пустить или сходить тотчас же
в город к лекарю…
— У меня
в городу дружок есть, барин, по всякой науке человек дошлый, — сказал он. — Сем-ка я съезжу к нему с этим песком да покучусь ему испробовать, можно ль из него золото сделать… Если выйдет из него заправское золото — ничего не пожалею, что есть добра, все
в оборот
пущу… А до той поры, гневись, не гневись, Яким Прохорыч, к вашему делу не приступлю, потому что оно покаместь для меня потемки… Да!
Воины, как перед тем юноши, обступили Мафальду и жаждали ее объятий. Но так как они были грубые люди и не могли соблюдать очередь, как делали это учтивые и скромные юноши того
города, хорошо воспитанные их благочестивыми родителями, то они разодрались, и пока один из них обнимал Мафальду, другие
пускали в ход оружие, чтобы решить силой меча, кто должен насладиться несравненными прелестями Мафальды. И многие были ранены и убиты.