Неточные совпадения
Со стороны этот люд мог показаться тем сбродом, какой питается от крох, падающих со стола господ, но староверческие предания придавали этим людям совсем особенный тон: они являлись чем-то вроде хозяев в бахаревском доме, и сама Марья Степановна перед каждым кануном отвешивала им земной поклон и покорным тоном говорила: «Отцы и братия,
простите меня, многогрешную!» Надежде Васильевне не нравилось это заказное смирение, которым прикрывались те же
недостатки и пороки, как и у никониан, хотя по наружному виду от этих выдохшихся обрядов веяло патриархальной простотой нравов.
Но нужно взаимно полюбить качества народных душ и
простить их
недостатки.
За ним этот смешной
недостаток знали, высмеивали эту его черту добродушно и бесцеремонно, но охотно
прощали ради той независимой товарищеской услужливости и верности слову, данному мужчине (клятвы женщинам были не в счет), которыми он обладал так естественно. Впрочем, надо сказать, что он пользовался в самом деле большим успехом у женщин. Швейки, модистки, хористки, кондитерские и телефонные барышни таяли от пристального взгляда его тяжелых, сладких и томных черно-синих глаз…
Остается, стало быть, единственное доказательство «слабости» народа — это
недостаток неуклонности и непреоборимой верности в пастьбе сельских стад. Признаюсь, это доказательство мне самому, на первый взгляд, показалось довольно веским, но, по некотором размышлении, я и его не то чтобы опровергнул, но нашел возможным обойти. Смешно, в самом деле, из-за какого-нибудь десятка тысяч пастухов обвинить весь русский народ чуть не в безумии! Ну, запил пастух, — ну, и смените его, ежели не можете
простить!
Был, правда, у Порфирия один маленький
недостаток: никак его нельзя было уговорить передать институтке хотя бы самую крошечную записочку, хотя бы даже и родной сестре. «
Простите. Присяга-с, — говорил он с сожалением. — Хотя, извольте, я, пожалуй, и передам, но предварительно должен вручить ее на просмотр дежурной классной даме. Ну, как угодно. Все другое, что хотите: в лепешку для господ юнкеров расшибусь… а этого нельзя: закон».
К самому себе я всегда был строг и называл вещи их собственными именами, хотя гораздо удобнее ненавидеть и
прощать свои собственные пороки и
недостатки, когда их находишь в других людях.
Гурмыжская.
Прощаю, мой друг,
прощаю. Я вообще очень снисходительна, это мой
недостаток. Но ты всегда уважай деликатность женщины, ее целомудренное чувство.
«Я верю в твою искренность, когда ты говоришь, что у тебя нет честолюбия; но ты сам обманываешь себя. Честолюбие — добродетель в твои лета и с твоими средствами; но она делается
недостатком и пошлостью, когда человек уже не в состоянии удовлетворить этой страсти. И ты испытаешь это, если не изменишь своему намерению.
Прощай, милый Митя. Мне кажется, что я тебя люблю еще больше за твой нелепый, но благородный и великодушный план. Делай, как знаешь, но, признаюсь, не могу согласиться с тобой».
Коринкина. Ах, боже мой, я и не говорю, что мы святые; и у нас есть
недостатки: и фальшь, и все, что вам угодно. Да
простите нам их, как вы
прощаете Шмаге; не судите нас строго!
— Согласен, что я имею предрассудки, мелкие чувства; но когда мы кого любим, то не только что такие
недостатки, но даже пороки
прощаем!..
Если бы они с детства знали такую нужду, как дьякон, если бы они воспитывались в среде невежественных, черствых сердцем, алчных до наживы, попрекающих куском хлеба, грубых и неотесанных в обращении, плюющих на пол и отрыгивающих за обедом и во время молитвы, если бы они с детства не были избалованы хорошей обстановкой жизни и избранным кругом людей, то как бы они ухватились друг за друга, как бы охотно
прощали взаимно
недостатки и ценили бы то, что есть в каждом из них.
Русский народ, этот сторукий исполин, скорее перенесет жестокость и надменность своего повелителя, чем слабость его; он желает быть наказываем, но справедливо, он согласен служить — но хочет гордиться своим рабством, хочет поднимать голову, чтоб смотреть на своего господина, и
простит в нем скорее излишество пороков, чем
недостаток добродетелей!
Добрая, честная женщина способна на бесконечную преданность, способна
прощать мужу его
недостатки, пороки, переносить незаслуженные оскорбления; в горьких обстоятельствах терпению ее нет конца; но знайте, что есть границы, за которые честная женщина не перейдет никогда.
За одно какое-нибудь достоинство мы
прощаем произведению искусства сотни
недостатков; даже не замечаем их, если только они не слишком безобразны.
Русский, говоря по-французски, в каждом звуке изобличает, что для органов его неуловима полная чистота французского выговора, беспрестанно изобличает свое иностранное происхождение в выборе слов, в построении фразы, во всем складе речи, — и мы
прощаем ему все эти
недостатки, мы даже не замечаем их, и объявляем, что он превосходно, несравненно говорит по-французски, наконец, мы объявляем, что «этот русский говорит по-французски лучше самих французов», хотя в сущности мы и не думаем сравнивать его с настоящими французами, сравнивая его только с другими русскими, также усиливающимися говорить по-французски, — он действительно говорит несравненно лучше их, но несравненно хуже французов, — это подразумевается каждым, имеющим понятие о деле; но многих гиперболическая фраза может вводить в заблуждение.
Тот же самый
недостаток в произведении искусства во сто раз больше, грубее и окружен еще сотнями других
недостатков, — и мы не видим всего этого, а если видим, то
прощаем и восклицаем: «И на солнце есть пятна!» Собственно говоря, произведения искусства могут быть сравниваемы только друг с другом при определении относительного их достоинства; некоторые из них оказываются выше всех остальных; и в восторге от их красоты (только относительной) мы восклицаем: «Они прекраснее самой природы и жизни!
Погуляев. Да уж не знаю, придется ли. Ах, Кирюша! Подымайся как-нибудь. Бедность страшна не лишениями, не
недостатками, а тем, что сводит человека в тот низкий круг, в котором нет ни ума, ни чести, ни нравственности, а только пороки, предрассудки да суеверия.
Прощай.
Я стал ему возражать, ставя вопрос так, что, каким бы на оценку тогдашней эмиграции ни оказался Александр Иванович, все-таки эти господа и он — величины несоизмеримые и можно многое
простить ему в личных
недостатках за то, что он сделал для того движения, без которого и его тогдашние обличители из эмиграции пребывали бы в обывательском равнодушии к судьбам родины и полной безвестности.
Когда же пишешь в поезде при тряске вагонов, эти
недостатки конечно усугубляются — да
простит их мне читатель.