Неточные совпадения
И остался бы наш Брудастый на многие годы пастырем вертограда [Вертоград (церковно-славянск.) — сад.] сего и радовал бы
сердца начальников своею распорядительностью, и не ощутили бы обыватели в своем существовании ничего необычайного, если бы обстоятельство совершенно случайное (
простая оплошность) не прекратило его деятельности в самом ее разгаре.
Бородавкин чувствовал, как
сердце его, капля по капле, переполняется горечью. Он не ел, не пил, а только произносил сквернословия, как бы питая ими свою бодрость. Мысль о горчице казалась до того
простою и ясною, что непонимание ее нельзя было истолковать ничем иным, кроме злонамеренности. Сознание это было тем мучительнее, чем больше должен был употреблять Бородавкин усилий, чтобы обуздывать порывы страстной натуры своей.
Да, и штабс-капитан: в
сердцах простых чувство красоты и величия природы сильнее, живее во сто крат, чем в нас, восторженных рассказчиках на словах и на бумаге.
О, кто б немых ее страданий
В сей быстрый миг не прочитал!
Кто прежней Тани, бедной Тани
Теперь в княгине б не узнал!
В тоске безумных сожалений
К ее ногам упал Евгений;
Она вздрогнула и молчит
И на Онегина глядит
Без удивления, без гнева…
Его больной, угасший взор,
Молящий вид, немой укор,
Ей внятно всё.
Простая дева,
С мечтами,
сердцем прежних дней,
Теперь опять воскресла в ней.
Притом их связывало детство и школа — две сильные пружины, потом русские, добрые, жирные ласки, обильно расточаемые в семействе Обломова на немецкого мальчика, потом роль сильного, которую Штольц занимал при Обломове и в физическом и в нравственном отношении, а наконец, и более всего, в основании натуры Обломова лежало чистое, светлое и доброе начало, исполненное глубокой симпатии ко всему, что хорошо и что только отверзалось и откликалось на зов этого
простого, нехитрого, вечно доверчивого
сердца.
Целые ряды огромных, пузатых и миньятюрных чайников и несколько рядов фарфоровых чашек,
простых, с живописью, с позолотой, с девизами, с пылающими
сердцами, с китайцами. Большие стеклянные банки с кофе, корицей, ванилью, хрустальные чайницы, судки с маслом, с уксусом.
Многих людей я знал с высокими качествами, но никогда не встречал
сердца чище, светлее и
проще; многих любил я, но никого так прочно и горячо, как Обломова.
У обоих был один
простой и честный образ семейного союза. Он уважал ее невинность, она ценила его
сердце — оба протягивали руки к брачному венку и — оба… не устояли.
У него
сердце сжалось от этих
простых слов; он почувствовал, что он в самом деле «бедный». Ему было жаль себя, а еще больше жаль Веры.
Райский еще раз рассмеялся искренно от души и в то же время почти до слез был тронут добротой бабушки, нежностью этого женского
сердца, верностью своим правилам гостеприимства и
простым, указываемым
сердцем, добродетелям.
Он так целиком и хотел внести эту картину-сцену в свой проект и ею закончить роман, набросав на свои отношения с Верой таинственный полупокров: он уезжает непонятый, не оцененный ею, с презрением к любви и ко всему тому, что нагромоздили на это
простое и несложное дело люди, а она останется с жалом — не любви, а предчувствия ее в будущем, и с сожалением об утрате, с туманными тревогами
сердца, со слезами, и потом вечной, тихой тоской до замужества — с советником палаты!
И потому сделаю прямое и
простое разъяснение, жертвуя так называемою художественностью, и сделаю так, как бы и не я писал, без участия моего
сердца, а вроде как бы entrefilet [Заметка (франц.).] в газетах.
Не забудьте тоже притчи Господни, преимущественно по Евангелию от Луки (так я делал), а потом из Деяний апостольских обращение Савла (это непременно, непременно!), а наконец, и из Четьи-Миней хотя бы житие Алексея человека Божия и великой из великих радостной страдалицы, боговидицы и христоносицы матери Марии Египтяныни — и пронзишь ему
сердце его сими
простыми сказаниями, и всего-то лишь час в неделю, невзирая на малое свое содержание, один часок.
Их было четверо: иеромонахи отец Иосиф и отец Паисий, иеромонах отец Михаил, настоятель скита, человек не весьма еще старый, далеко не столь ученый, из звания
простого, но духом твердый, нерушимо и просто верующий, с виду суровый, но проникновенный глубоким умилением в
сердце своем, хотя видимо скрывал свое умиление до какого-то даже стыда.
Особенно же дрожало у него
сердце, и весь как бы сиял он, когда старец выходил к толпе ожидавших его выхода у врат скита богомольцев из
простого народа, нарочно, чтобы видеть старца и благословиться у него, стекавшегося со всей России.
Чертопханов дрогнул… словно кто рогатиной толкнул его против
сердца. И в самом деле: серая масть-то ведь меняется! Как ему такая
простая мысль до сих пор в голову не пришла?
Но зато многочисленны люди, которым надежно в этом отношении служит
простая честность
сердца.
Саша оставалась в Москве, а подруга ее была в деревне с княгиней; я не могу читать этого
простого и восторженного лепета
сердца без глубокого чувства.
В начале 1840 года расстались мы с Владимиром, с бедной, узенькой Клязьмой. Я покидал наш венчальный городок с щемящим
сердцем и страхом; я предвидел, что той
простой, глубокой внутренней жизни не будет больше и что придется подвязать много парусов.
Христианство сначала понимало, что с тем понятием о браке, которое оно развивало, с тем понятием о бессмертии души, которое оно проповедовало, второй брак — вообще нелепость; но, делая постоянно уступки миру, церковь перехитрила и встретилась с неумолимой логикой жизни — с
простым детским
сердцем, практически восставшим против благочестивой нелепости считать подругу отца — своей матерью.
Симоновский архимандрит Мелхиседек сам предложил место в своем монастыре. Мелхиседек был некогда
простой плотник и отчаянный раскольник, потом обратился к православию, пошел в монахи, сделался игумном и, наконец, архимандритом. При этом он остался плотником, то есть не потерял ни
сердца, ни широких плеч, ни красного, здорового лица. Он знал Вадима и уважал его за его исторические изыскания о Москве.
Этот
простой вопрос больно отозвался в
сердце слепого. Он ничего не ответил, и только его руки, которыми он упирался в землю, как-то судорожно схватились за траву. Но разговор уже начался, и девочка, все стоя на том же месте и занимаясь своим букетом, опять спросила...
— Вы всё драматических этюдов отыскиваете, — продолжал он. — Влезьте вон в
сердце наемщику-рекруту, да и посмотрите, что там порою делается. В
простой, несложной жизни, разумеется, борьба проста, и видны только одни конечные проявления, входящие в область уголовного дела, но это совсем не значит, что в жизни вовсе нет драмы.
Дело очень
простое и самое житейское и бывающее чаще всего, когда есть другая, часто никому не известная печаль в
сердце и которую хотелось бы, да нельзя никому высказать.
— Вот видишь, Елена, вот видишь, какая ты гордая, — сказал я, подходя к ней и садясь с ней на диван рядом. — Я с тобой поступаю, как мне велит мое
сердце. Ты теперь одна, без родных, несчастная. Я тебе помочь хочу. Так же бы и ты мне помогла, когда бы мне было худо. Но ты не хочешь так рассудить, и вот тебе тяжело от меня самый
простой подарок принять. Ты тотчас же хочешь за него заплатить, заработать, как будто я Бубнова и тебя попрекаю. Если так, то это стыдно, Елена.
Речь ее будила в
сердце матери сложное чувство — ей почему-то было жалко Софью необидной дружеской жалостью и хотелось слышать от нее другие слова, более
простые.
Мать старалась не двигаться, чтобы не помешать ему, не прерывать его речи. Она слушала его всегда с бо́льшим вниманием, чем других, — он говорил
проще всех, и его слова сильнее трогали
сердце. Павел никогда не говорил о том, что видит впереди. А этот, казалось ей, всегда был там частью своего
сердца, в его речах звучала сказка о будущем празднике для всех на земле. Эта сказка освещала для матери смысл жизни и работы ее сына и всех товарищей его.
Она сильно ударила по клавишам, и раздался громкий крик, точно кто-то услышал ужасную для себя весть, — она ударила его в
сердце и вырвала этот потрясающий звук. Испуганно затрепетали молодые голоса и бросились куда-то торопливо, растерянно; снова закричал громкий, гневный голос, все заглушая. Должно быть — случилось несчастье, но вызвало к жизни не жалобы, а гнев. Потом явился кто-то ласковый и сильный и запел
простую красивую песнь, уговаривая, призывая за собой.
По небу, бледно-голубому, быстро плыла белая и розовая стая легких облаков, точно большие птицы летели, испуганные гулким ревом пара. Мать смотрела на облака и прислушивалась к себе. Голова у нее была тяжелая, и глаза, воспаленные бессонной ночью, сухи. Странное спокойствие было в груди,
сердце билось ровно, и думалось о
простых вещах…
— Иной раз говорит, говорит человек, а ты его не понимаешь, покуда не удастся ему сказать тебе какое-то
простое слово, и одно оно вдруг все осветит! — вдумчиво рассказывала мать. — Так и этот больной. Я слышала и сама знаю, как жмут рабочих на фабриках и везде. Но к этому сызмала привыкаешь, и не очень это задевает
сердце. А он вдруг сказал такое обидное, такое дрянное. Господи! Неужели для того всю жизнь работе люди отдают, чтобы хозяева насмешки позволяли себе? Это — без оправдания!
Обернувшись к матери, она взяла ее под руку, покачнулась к ней и заговорила
простым и близким
сердцу матери голосом...
Перегоренский. Повторяю вашему высокородию: не донос, которого самое название презрительно для моего
сердца, намерен я предъявить вам, государь мой! — нет! Слова мои будут
простым извещением, которое, по смыслу закона, обязательно для всякого верноподданного…
Вот оно, стало быть, и выходит по-моему, что только
простое, незлокозненное
сердце святыней растворяться может!
Горько сделалось родителю; своими глазами сколько раз я видал, как он целые дни молился и плакал. Наконец он решился сам идти в Москву. Только бог не допустил его до этого; отъехал он не больше как верст сто и заболел. Вам, ваше благородие, оно, может, неправдой покажется, что вот
простой мужик в такое большое дело все свое, можно сказать,
сердце положил. Однако это так.
— Скажу, примерно, хошь про себя, — продолжал Пименыч, не отвечая писарю, — конечно, меня господь разумением выспренним не одарил, потому как я солдат и, стало быть, даров прозорливства взять мне неоткуда, однако истину от неправды и я различить могу… И это именно так, что бывают на свете такие угодные богу праведники и праведницы, которые единым
простым своим
сердцем непроницаемые тайны проницаемыми соделывают, и в грядущее, яко в зерцало, очами бестелесными прозревают!
Такая полная невозможность утопить гнетущую скуку в тех
простых и нетрудных удовольствиях света, которые в столице так доступны для всякой порядочной женщины, вызвала в
сердце княжны потребность нового для нее чувства, чувства дружбы и доверчивости.
И всю семью он успел на свой лад дисциплинировать; и жена и дети видят в нем главу семьи, которого следует беспрекословно слушаться, но горячее чувство любви заменилось для них
простою формальностью — и не согревает их
сердец.
— Истинно вам говорю: глядишь это, глядишь, какое нынче везде озорство пошло, так инда тебя ножом по
сердцу полыснет! Совсем жить невозможно стало. Главная причина: приспособиться никак невозможно. Ты думаешь: давай буду жить так! — бац! живи вот как! Начнешь жить по-новому — бац! живи опять по-старому! Уж на что я
простой человек, а и то сколько раз говорил себе: брошу Красный Холм и уеду жить в Петербург!
Причина тому
простая: в человеческом
сердце не одни дела до благоустройства и благочиния относящиеся, написаны, но есть кое-что и другое.
Чуть что-нибудь в
простом мире совершалось не по законам особого,
сердце ее возмущалось, она страдала.
Как устаешь там жить и как отдыхаешь душой здесь, в этой
простой, несложной, немудреной жизни!
Сердце обновляется, грудь дышит свободнее, а ум не терзается мучительными думами и нескончаемым разбором тяжебных дел с
сердцем: и то, и другое в ладу. Не над чем задумываться. Беззаботно, без тягостной мысли, с дремлющим
сердцем и умом и с легким трепетом скользишь взглядом от рощи к пашне, от пашни к холму, и потом погружаешь его в бездонную синеву неба».
Но все еще, к немалому горю Петра Иваныча, он далеко был от холодного разложения на
простые начала всего, что волнует и потрясает душу человека. О приведении же в ясность всех тайн и загадок
сердца он не хотел и слушать.
Палубные пассажиры, матросы, все люди говорили о душе так же много и часто, как о земле, — работе, о хлебе и женщинах. Душа — десятое слово в речах
простых людей, слово ходовое, как пятак. Мне не нравится, что слово это так прижилось на скользких языках людей, а когда мужики матерщинничают, злобно и ласково, поганя душу, — это бьет меня по
сердцу.
Людмила смеялась звонко и весело, целовала Коковкину, — и старуха думала, что веселая девица ребячлива, как дитя, а Саша по глупости все ее затеи рад исполнить. Веселый Людмилин смех казал этот случай
простою детскою шалостью, за которую только пожурить хорошенько. И она ворчала, делая сердитое лицо, но уже
сердце у нее было спокойно.
— Это, конечно, очень мило с вашей стороны, — говорил несколько смущенный Хрипач, — и делает честь вашим добрым чувствам, но вы напрасно принимаете так близко к
сердцу тот
простой факт, что я счел долгом уведомить родственников мальчика относительно дошедших до меня слухов.
Ну, про эту нечего много говорить:
простая, добрая; хлопотунья немного, но зато
сердце какое — ты, главное, на
сердце смотри — пожилая девушка, но, знаешь, этот чудак Бахчеев, кажется, куры строит, хочет присвататься.
Но любовь и душевная простота, которой недоставало Софье Николавне, научили Алексея Степаныча, — и переждав первый неудержимый порыв, вопль взволнованной души, он начал говорить слова весьма обыкновенные, но прямо выходившие из доброго и
простого его
сердца, и они мало-помалу если не успокоили Софью Николавну, то по крайней мере привели к сознанию, к пониманию того, что она слышит.
Эти
простые слова тронули Боброва. Хотя его и связывали с доктором почти дружеские отношения, однако ни один из них до сих пор ни словом не подтвердил этого вслух: оба были люди чуткие и боялись колючего стыда взаимных признаний. Доктор первый открыл свое
сердце. Ночная темнота и жалость к Андрею Ильичу помогли этому.
Культ мадонны не только язычески красив, это прежде всего умный культ; мадонна
проще Христа, она ближе
сердцу, в ней нет противоречий, она не грозит геенной — она только любит, жалеет, прощает, — ей легко взять
сердце женщины в плен на всю жизнь.
— Я думаю, что не сумел рассказать про отца так, как чувствую, и то, что пятьдесят один год держу в
сердце, — это требует особенных слов, даже, может быть, песни, но — мы люди
простые, как рыбы, и не умеем говорить так красиво, как хотелось бы! Чувствуешь и знаешь всегда больше, чем можешь сказать.