Неточные совпадения
Лидия пожала его руку молча. Было неприятно видеть, что глаза Варвары провожают его с явной
радостью. Он ушел, оскорбленный равнодушием Лидии, подозревая в нем что-то искусственное и демонстративное. Ему уже казалось, что он ждал: Париж сделает Лидию более
простой, нормальной, и, если даже несколько развратит ее, — это пошло бы только в пользу ей. Но, видимо, ничего подобного не случилось и она смотрит на него все теми же глазами ночной птицы, которая не умеет жить днем.
— Тогда мне жилось очень тяжело, но
проще, чем теперь, и грусть и
радость были
проще.
Когда они все бывали в сборе в Москве и садились за свой
простой обед, старушка была вне себя от
радости, ходила около стола, хлопотала и, вдруг останавливаясь, смотрела на свою молодежь с такою гордостью, с таким счастием и потом поднимала на меня глаза, как будто спрашивая: «Не правда ли, как они хороши?» Как в эти минуты мне хотелось броситься ей на шею, поцеловать ее руку. И к тому же они действительно все были даже наружно очень красивы.
Заветная мечта Галактиона исполнялась. У него были деньги для начала дела, а там уже все пойдет само собой. Ему ужасно хотелось поделиться с кем-нибудь своею
радостью, и такого человека не было. По вечерам жена была пьяна, и он старался уходить из дому. Сейчас он шагал по своему кабинету и молча переживал охватившее его радостное чувство. Да, целых четыре года работы, чтобы получить
простой кредит. Но это было все, самый решительный шаг в его жизни.
Найдите себе жену богатую да такую, чтоб любила вас так, как я; живите с ней в
радости, а я, девушка
простая, доживу, как-нибудь, скоротаю свой век, в четырех стенах сидя, проклинаючи свою жизнь».
Эта новая внутренняя жизнь поражала его своей многообразностью. Раньше он не смел и подозревать, какие
радости, какая мощь и какой глубокий интерес скрываются в такой
простой, обыкновенной вещи, как человеческая мысль.
А разве не
радость это: в 1886 году я напечатал большой фельетон «Обреченные» (очерк из жизни рабочих на белильных заводах), где в 1873 году я прожил зиму
простым рабочим-кубовщиком.
Я всегда говорил, что исключительное материнское чувство — почти преступно, что женщина, которая, желая спасти своего ребенка от
простой лихорадки, готова была бы с
радостью на уничтожение сотни чужих, незнакомых ей детей, — что такая женщина ужасна, хотя она может быть прекрасной или, как говорят, «святой» матерью.
— Не стыдно ли тебе, Владимир Сергеевич, так дурачиться? Ну что за
радость, если тебя убьют, как
простого солдата? Офицер должен желать, чтоб его смерть была на что-нибудь полезна отечеству.
Эта густая зелень, эта дикая,
простая природа — все наполняет душу какой-то тихой
радостью и спокойствием.
Те же пепельные густые волосы, закрывающие часть лба и маленькие уши, та же длинная коса, тот же спокойный, теперь засиявший
радостью взгляд и та же
простая уверенность движений…
И эту острую боль, такую немудрую и солнечно-простую, он с
радостью несколько дней носил в груди, пока ночью не придушила ее грубая и тяжелая мысль: а кому дело до того, что какой-то Саша Погодин отказывается любить какую-то Евгению Эгмонт?
Ставлю я разные вопросы старику; хочется мне, чтоб он
проще и короче говорил, но замечаю, что обходит он задачи мои, словно прыгая через них. Приятно это живое лицо — ласково гладят его красные отсветы огня в костре, и всё оно трепещет мирной
радостью, желанной мне. Завидно: вдвое и более, чем я, прожил этот человек, но душа его, видимо, ясна.
Я плакала от
радости, читая эти
простые строки, в которых тогда мне виделось такое глубокое и трогательное чувство.
Народная поэзия, как видно, долго держалась своего естественного,
простого характера, выражая сочувствие к обыденным страданиям и
радостям и инстинктивно отвращаясь громких подвигов и величавых явлений жизни, славных и бесполезных.
— Радость-то, радость-то какая… — шептал брат Павлин, ускоряя шаг. — Это брат Герасим звонит. Он у нас один это понимает. Кажется, чего
проще ударить в колокол, а выходит то, да не то… Брат Герасим не совсем в уме, а звонить никто лучше его не умеет.
Авдотья Максимовна. Бог вас накажет за это, а я вам зла не желаю. Найдите себе жену богатую, да такую, чтоб любила вас так, как я; живите с ней в
радости, а я девушка
простая, доживу как-нибудь, скоротаю свой век в четырех стенах сидя, проклинаючи свою жизнь. Прощайте! (Плачет.) Прощайте… Я к тятеньке пойду!.. (Быстро уходит.)
— Возможно ли?
Простая крестьяночка! Какое нежное, прелестное и грациозное дитя! — чуть слышными возгласами восторга доносилось до ушей Дуни. Эти возгласы скорее смущали, нежели радовали ее… Уже само появление ее под столькими взглядами чужих глаз и страх, что вот-вот выскочит из ее памяти довольно длинный монолог доброй феи, и туманный намек Нан на какую-то близкую
радость, все это вместе взятое несказанно волновало Дуню.
Вся сила Герасима — в этой
радости жизни, в живом соприкосновении со всем окружающим, в отсутствии лжи, в глубоко серьезной и
простой значительности жизни перед такою же серьезною и
простою значительностью смерти.
Мы все знаем, как может человек, покоряясь боли, признавая боль тем, что должно быть, свести ее до нечувствительности, до испытания даже
радости в перенесении ее. Не говоря уже о мучениках, о Гусе, певшем на костре, —
простые люди только из желания выказать свое мужество переносят без крика и дергания считающиеся самыми мучительными операции. Предел увеличения боли есть, предела же уменьшения ее ощущения нет.
Ее приветливая, веселая улыбка, кроткий взгляд, голос, шутки, вообще вся она, маленькая, хорошо сложенная, одетая в
простое черное платье, своим появлением должна была возбуждать в
простых, суровых людях чувство умиления и
радости.
В Москве, этом, со времени Петра Великого, приюте недовольных настоящим положением, «умные люди» перешептывались, что «в последние годы, от оскудения бдительности, темные пятна везде пробивались через мерцание славы». В
простом народе перемена царствования произвела
радость, потому что время Екатерины было для него чрезвычайно тяжело.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их
простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающею с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний, от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная
радость и блаженство.
— «Душу за моего Христа положить рад, а крестить там (то есть в пустынях) не стану». Даже, говорит, сам просил лучше сана его лишить, но туда не посылать. И от священнодействия много лег был за это ослушание запрещен, но нимало тем не тяготился, а, напротив, с
радостью нес самую
простую службу: то сторожем, то в звонарне. И всеми любим: и братией, и мирянами, и даже язычниками.
От старости ли, от болезни, или от того и другого вместе, я стал слаб на слезы; на слезы умиления —
радости.
Простые слова этого милого, твердого, сильного человека, такого одинокого и такого, очевидно, готового на все доброе, так тронули меня, что я отошел от него, от волнения не в силах выговорить слова.