Неточные совпадения
Мы тронулись
в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на
небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец
пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала
в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
И сколько раз уже наведенные нисходившим с
небес смыслом, они и тут умели отшатнуться и сбиться
в сторону, умели среди бела дня попасть вновь
в непроходимые захолустья, умели напустить вновь слепой туман друг другу
в очи и, влачась вслед за болотными огнями, умели-таки добраться до
пропасти, чтобы потом с ужасом спросить друг друга: где выход, где дорога?
— Какая тоска! — ответила она довольно громко. — Какая тоска
в этих ночах,
в этой немоте сонной земли и
в небе. Я чувствую себя
в яме…
в пропасти.
Горы и
пропасти созданы тоже не для увеселения человека. Они грозны, страшны, как выпущенные и устремленные на него когти и зубы дикого зверя; они слишком живо напоминают нам бренный состав наш и держат
в страхе и тоске за жизнь. И
небо там, над скалами и
пропастями, кажется таким далеким и недосягаемым, как будто оно отступилось от людей.
Здесь царствовала такая прохлада, такая свежесть от зелени и с моря, такой величественный вид на море, на леса, на
пропасти, на дальний горизонт
неба, на качающиеся вдали суда, что мы,
в радости, перестали сердиться на кучеров и велели дать им вина,
в благодарность за счастливую идею завести нас сюда.
Ночь была лунная. Я смотрел на Пассиг, который тек
в нескольких саженях от балкона, на темные силуэты монастырей, на чуть-чуть качающиеся суда, слушал звуки долетавшей какой-то музыки, кажется арфы, только не фортепьян, и женский голос. Глядя на все окружающее, не умеешь представить себе, как хмурится это
небо, как бледнеют и
пропадают эти краски, как природа расстается с своим праздничным убором.
Наступает, за знойным днем, душно-сладкая, долгая ночь с мерцаньем
в небесах, с огненным потоком под ногами, с трепетом неги
в воздухе. Боже мой! Даром
пропадают здесь эти ночи: ни серенад, ни вздохов, ни шепота любви, ни пенья соловьев! Только фрегат напряженно движется и изредка простонет да хлопнет обессиленный парус или под кормой плеснет волна — и опять все торжественно и прекрасно-тихо!
И только мы их и видели! Лошади подхватили, телега загремела
в гору, вот еще раз мелькнула она на темной черте, отделявшей землю от
неба, завалилась и
пропала.
Кругом нас творилось что-то невероятное. Ветер бушевал неистово, ломал сучья деревьев и переносил их по воздуху, словно легкие пушинки. Огромные старые кедры раскачивались из стороны
в сторону, как тонкоствольный молодняк. Теперь уже ни гор, ни
неба, ни земли — ничего не было видно. Все кружилось
в снежном вихре. Порой сквозь снежную завесу чуть-чуть виднелись силуэты ближайших деревьев, но только на мгновение. Новый порыв ветра — и туманная картина
пропадала.
Начал прищуривать глаза — место, кажись, не совсем незнакомое: сбоку лес, из-за леса торчал какой-то шест и виделся прочь далеко
в небе. Что за
пропасть! да это голубятня, что у попа
в огороде! С другой стороны тоже что-то сереет; вгляделся: гумно волостного писаря. Вот куда затащила нечистая сила! Поколесивши кругом, наткнулся он на дорожку. Месяца не было; белое пятно мелькало вместо него сквозь тучу. «Быть завтра большому ветру!» — подумал дед. Глядь,
в стороне от дорожки на могилке вспыхнула свечка.
После полуночи дождь начал стихать, но
небо по-прежнему было морочное. Ветром раздувало пламя костра. Вокруг него бесшумно прыгали, стараясь осилить друг друга, то яркие блики, то черные тени. Они взбирались по стволам деревьев и углублялись
в лес, то вдруг припадали к земле и, казалось, хотели проникнуть
в самый огонь. Кверху от костра клубами вздымался дым, унося с собою тысячи искр. Одни из них
пропадали в воздухе, другие падали и тотчас же гасли на мокрой земле.
Сумерки быстро спускались на землю.
В море творилось что-то невероятное. Нельзя было рассмотреть, где кончается вода и где начинается
небо. Надвигающаяся ночь, темное
небо, сыпавшее дождем с изморозью, туман — все это смешалось
в общем хаосе. Страшные волны вздымались и спереди и сзади. Они налетали неожиданно и так же неожиданно исчезали, на месте их появлялась глубокая впадина, и тогда казалось, будто лодка катится
в пропасть.
— Зачем вам читать Байрона? — продолжал он, — может быть, жизнь ваша протечет тихо, как этот ручей: видите, как он мал, мелок; он не отразит ни целого
неба в себе, ни туч; на берегах его нет ни скал, ни
пропастей; он бежит игриво; чуть-чуть лишь легкая зыбь рябит его поверхность; отражает он только зелень берегов, клочок
неба да маленькие облака…
Вскоре после того, как
пропала мать, отец взял
в дом ласковую слободскую старушку Макарьевну, у неё были ловкие и тёплые руки, она певучим голосом рассказывала мальчику славные жуткие сказки и особенно хорошо длинную историю о том, как живёт бог на
небесах...
— Где-то синеет южное
небо, где-то плещет голубая морская волна, где-то растут пальмы и лотосы, а мы должны
пропадать в этой подлой дыре…
Обоз расположился
в стороне от деревни на берегу реки. Солнце жгло по-вчерашнему, воздух был неподвижен и уныл. На берегу стояло несколько верб, но тень от них падала не на землю, а на воду, где
пропадала даром,
в тени же под возами было душно и скучно. Вода, голубая оттого, что
в ней отражалось
небо, страстно манила к себе.
В третий день окончилась борьба
На реке кровавой, на Каяле,
И погасли
в небе два столба,
Два светила
в сумраке
пропали.
Вместе с ними, за море упав,
Два прекрасных месяца затмились
Молодой Олег и Святослав
В темноту ночную погрузились.
И закрылось
небо, и погас
Белый свет над Русскою землею,
И. как барсы лютые, на нас
Кинулись поганые с войною.
И воздвиглась на Хвалу Хула,
И на волю вырвалось Насилье,
Прянул Див на землю, и была
Ночь кругом и горя изобилье...
—
Небо или ад… а может быть и не они; твердое намерение человека повелевает природе и случаю; — хотя с тех пор как я сделался нищим, какой-то бешеный демон поселился
в меня, но он не имел влияния на поступки мои; он только терзал меня; воскрешая умершие надежды, жажду любви, — он странствовал со мною рядом по берегу мрачной
пропасти, показывая мне целый рай
в отдалении; но чтоб достигнуть рая, надобно было перешагнуть через бездну. Я не решился; кому завещать свое мщение? кому его уступить?
Молнии, слепя глаза, рвали тучи…
В голубом блеске их вдали вставала горная цепь, сверкая синими огнями, серебряная и холодная, а когда молнии гасли, она исчезала, как бы проваливаясь
в тёмную
пропасть. Всё гремело, вздрагивало, отталкивало звуки и родило их. Точно
небо, мутное и гневное, огнём очищало себя от пыли и всякой мерзости, поднявшейся до него с земли, и земля, казалось, вздрагивала
в страхе пред гневом его.
— Был уверен, что сгорите вы, когда взорвало бочку и керосин хлынул на крышу. Огонь столбом поднялся, очень высоко, а потом
в небе вырос эдакий гриб и вся изба сразу окунулась
в огонь. Ну, думаю,
пропал Максимыч!
Но лишь злой дух по ним шагал,
Когда, низверженный с
небес,
В подземной
пропасти исчез.
Белое облачное
небо, прибрежные деревья, камыши, лодки с людьми и с веслами отражались
в воде, как
в зеркале; под лодками, далеко
в глубине,
в бездонной
пропасти тоже было
небо и летали птицы.
В день отъезда он сперва очень храбрился и уверял, что куда его ни пошли, хоть туда, где бабы рубахи моют да вальки на
небо кладут, он все не
пропадет, но потом упал духом, стал жаловаться, что его везут к необразованным людям, и так ослабел наконец, что даже собственную шапку на себя надеть не мог; какая-то сострадательная душа надвинула ее ему на лоб, поправила козырек и сверху ее прихлопнула.
Чёрное
небо то и дело рвали огненные стрелы молнии, и гром гудел над быстро летевшим поездом. Шум колёс на стыках рельс и лязг сцеплений
пропадали в рёве грома, а неуловимо быстрые молнии, мелькая мимо окон, слепили глаза.
Я лег на спину и долго глядел на темное, спокойное, безоблачное
небо, — до того долго, что минутами мне казалось, будто я гляжу
в глубокую
пропасть, и тогда у меня начинала слабо, но приятно кружиться голова.
Деревня большая, и лежит она
в глубоком овраге, так что, когда едешь
в лунную ночь по большой дороге и взглянешь вниз,
в темный овраг, а потом вверх на
небо, то кажется, что луна висит над бездонной
Пропастью и что тут конец света.
—
В лесах матка вещь самая пользительная, — продолжал дядя Онуфрий. — Без нее как раз заблудишься, коли пойдешь по незнакомым местам. Дорогая по нашим промыслам эта штука… Зайдешь ину пору далеко, лес-от густой, частый да рослый —
в небо дыра. Ни солнышка, ни звезд не видать, опознаться на месте нечем. А с маткой не
пропадешь; отколь хошь на волю выведет.
— Я погиб, — сказал Малмека, — и не могу делать никаких дел, если нынче же не куплю воз лучшего риса для царской кухни. Есть
в Бенаресе мой враг банкир, который, узнав то, что я сделал условие с царским дворецким о том, что я доставлю ему сегодня утром воз риса, желая погубить меня, скупил весь рис
в Бенаресе. Царский дворецкий не освободит меня от условия, и завтра я
пропал, если Кришна не пошлет мне ангела с
неба.
Понесся голубь воронкой все выше и выше, забил крылышками, словно двумя серебряными листиками, потом стал
в небе пятнышком не более гроша, да и
пропал…
Ему казалось, он упал с седьмого
неба в пропасть, где кишат змеи и разные гады, готовые вонзить
в него свое жало или облить его своим ядом.
То же, что он ощущал теперь
в своем сердце, было подобно буре среди густого мрака южной ночи, когда бурливое, седое море, клубясь и пенясь, взлетает высокими валами из своей бездонной
пропасти и рвется к
пропасти неба, где изредка блестят яркие звезды и молниеносные стрелы то и дело бороздят мрачный свод, отражаясь
в бушующих волнах.
Епископ ушел и не послал за Зеноном, а знатные гости продолжали пировать, пока
в темном
небе начали бледнеть звезды и посеребренный луною угол
пропал, слившись
в один полумрак с остальными частями верхнего карниза.
Ночь явилась
в виде красных, зеленых и желтых фонариков. Пока их не было, не было и ночи, а теперь всюду легла она, заползла
в кусты, прохладною темнотою, как водой, залила весь сад, и дом, и самое
небо. Стало так прекрасно, как
в самой лучшей сказке с раскрашенными картинками.
В одном месте дом совсем
пропал, осталось только четырехугольное окно, сделанное из красного света. А труба на доме видна, и на ней блестит какая-то искорка, смотрит вниз и думает о своих делах. Какие дела бывают у трубы? Разные.