Неточные совпадения
Они поворачивались, чтоб итти назад, как вдруг услыхали уже не громкий говор, а крик. Левин, остановившись, кричал, и
доктор тоже горячился. Толпа собиралась вокруг них. Княгиня
с Кити поспешно удалились, а полковник присоединился к толпе, чтоб узнать, в чём дело.
Когда
доктор уехал, больной что-то сказал брату; но Левин расслышал только последние слова: «твоя Катя», по взгляду же,
с которым он посмотрел на нее, Левин понял, что он хвалил ее.
Она послала за
доктором, послала в аптеку, заставила приехавшую
с ней девушку и Марью Николаевну месть, стирать пыль, мыть, что-то сама обмывала, промывала, что-то подкладывала под одеяло.
Они знали его щедрость, и чрез полчаса больной гамбургский
доктор, живший наверху,
с завистью смотрел в окно на эту веселую русскую компанию здоровых людей, собравшуюся под каштаном.
Толстый дворецкий, блестя круглым бритым лицом и крахмаленным бантом белого галстука, доложил, что кушанье готово, и дамы поднялись. Вронский попросил Свияжского подать руку Анне Аркадьевне, а сам подошел к Долли. Весловский прежде Тушкевича подал руку княжне Варваре, так что Тушкевич
с управляющим и
доктором пошли одни.
— Сейчас, сейчас! — отвечал голос, и Левин
с изумлением слышал, что
доктор говорил это улыбаясь.
Доктор между тем
с трудом удерживал выражение презрения к этому старому баричу и
с трудом спускался до низменности его понимания.
Они знали, что он боялся всего, боялся ездить на фронтовой лошади; но теперь, именно потому, что это было страшно, потому что люди ломали себе шеи и что у каждого препятствия стояли
доктор, лазаретная фура
с нашитым крестом и сестрою милосердия, он решился скакать.
— Но, ведь вы знаете, тут всегда скрываются нравственные, духовные причины, —
с тонкою улыбкой позволил себе вставить домашний
доктор.
Одно — вне ее присутствия,
с доктором, курившим одну толстую папироску за другою и тушившим их о край полной пепельницы,
с Долли и
с князем, где шла речь об обеде, о политике, о болезни Марьи Петровны и где Левин вдруг на минуту совершенно забывал, что происходило, и чувствовал себя точно проснувшимся, и другое настроение — в ее присутствии, у ее изголовья, где сердце хотело разорваться и всё не разрывалось от сострадания, и он не переставая молился Богу.
Он не понимал тоже, почему княгиня брала его за руку и, жалостно глядя на него, просила успокоиться, и Долли уговаривала его поесть и уводила из комнаты, и даже
доктор серьезно и
с соболезнованием смотрел на него и предлагал капель.
— Я спрашивала
доктора: он сказал, что он не может жить больше трех дней. Но разве они могут знать? Я всё-таки очень рада, что уговорила его, — сказала она, косясь на мужа из-за волос. — Всё может быть, — прибавила она
с тем особенным, несколько хитрым выражением, которое на ее лице всегда бывало, когда она говорила о религии.
Не поминая даже о том, чему он верил полчаса назад, как будто совестно и вспоминать об этом, он потребовал, чтоб ему дали иоду для вдыхания в стклянке, покрытой бумажкой
с проткнутыми дырочками. Левин подал ему банку, и тот же взгляд страстной надежды,
с которою он соборовался, устремился теперь на брата, требуя от него подтверждения слов
доктора о том, что вдыхания иода производят чудеса.
— Что, Кати нет? — прохрипел он, оглядываясь, когда Левин неохотно подтвердил слова
доктора. — Нет, так можно сказать… Для нее я проделал эту комедию. Она такая милая, но уже нам
с тобою нельзя обманывать себя. Вот этому я верю, — сказал он и, сжимая стклянку костлявой рукой, стал дышать над ней.
Элегантный слуга
с бакенбардами, неоднократно жаловавшийся своим знакомым на слабость своих нерв, так испугался, увидав лежавшего на полу господина, что оставил его истекать кровью и убежал за помощью. Через час Варя, жена брата, приехала и
с помощью трех явившихся
докторов, за которыми она послала во все стороны и которые приехали в одно время, уложила раненого на постель и осталась у него ходить за ним.
Еще в феврале он получил письмо от Марьи Николаевны о том, что здоровье брата Николая становится хуже, но что он не хочет лечиться, и вследствие этого письма Левин ездил в Москву к брату и успел уговорить его посоветоваться
с доктором и ехать на воды за границу.
— Да, это само собой разумеется, — отвечал знаменитый
доктор, опять взглянув на часы. — Виноват; что, поставлен ли Яузский мост, или надо всё еще кругом объезжать? — спросил он. — А! поставлен. Да, ну так я в двадцать минут могу быть. Так мы говорили, что вопрос так поставлен: поддержать питание и исправить нервы. Одно в связи
с другим, надо действовать на обе стороны круга.
Старый князь после отъезда
доктора тоже вышел из своего кабинета и, подставив свою щеку Долли и поговорив
с ней, обратился к жене...
— Я был там, но улетучился, —
с мрачною шутливостью отвечал
доктор.
Левин подошел к брату. Ничего не ловилось, но Сергей Иванович не скучал и казался в самом веселом расположении духа. Левин видел, что, раззадоренный разговором
с доктором, он хотел поговорить. Левину же, напротив, хотелось скорее домой, чтобы распорядиться о вызове косцов к завтрему и решить сомнение насчет покоса, которое сильно занимало его.
— Позор и срам! — отвечал полковник. — Одного боишься, — это встречаться
с Русскими за границей. Этот высокий господин побранился
с доктором, наговорил ему дерзости за то, что тот его не так лечит, и замахнулся палкой. Срам просто!
После внимательного осмотра и постукиванья растерянной и ошеломленной от стыда больной знаменитый
доктор, старательно вымыв свои руки, стоял в гостиной и говорил
с князем.
— О, я не стану разлучать неразлучных, — сказал он своим обычным тоном шутки. — Мы поедем
с Михайлом Васильевичем. Мне и
доктора велят ходить. Я пройдусь дорогой и буду воображать, что я на водах.
Стараясь как можно быть обстоятельнее, Левин начал рассказывать все ненужные подробности о положении жены, беспрестанно перебивая свой рассказ просьбами о том, чтобы
доктор сейчас же
с ним поехал.
— Доброе утро! — подавая ему руку и точно дразня его своим спокойствием, сказал ему
доктор. — Не торопитесь. Ну-с?
Новый
доктор достал трубочку и прослушал больного, покачал головой, прописал лекарство и
с особенною подробностью объяснил сначала, как принимать лекарство, потом — какую соблюдать диэту.
― Ты неправа и неправа, мой друг, ― сказал Вронский, стараясь успокоить ее. ― Но всё равно, не будем о нем говорить. Расскажи мне, что ты делала? Что
с тобой? Что такое эта болезнь и что сказал
доктор?
С рукой мертвеца в своей руке он сидел полчаса, час, еще час. Он теперь уже вовсе не думал о смерти. Он думал о том, что делает Кити, кто живет в соседнем нумере, свой ли дом у
доктора. Ему захотелось есть и спать. Он осторожно выпростал руку и ощупал ноги. Ноги были холодны, но больной дышал. Левин опять на цыпочках хотел выйти, но больной опять зашевелился и сказал...
Выходя от Алексея Александровича,
доктор столкнулся на крыльце
с хорошо знакомым ему Слюдиным, правителем дел Алексея Александровича. Они были товарищами по университету и, хотя редко встречались, уважали друг друга и были хорошие приятели, и оттого никому, как Слюдину,
доктор не высказал бы своего откровенного мнения о больном.
— Уморительны мне твои engouements, [увлечения,]] — сказала княгиня, — нет, пойдём лучше назад, — прибавила она, заметив двигавшегося им навстречу Левина
с своею дамой и
с немецким
доктором,
с которым он что-то громко и сердито говорил.
— Знаю-с, знаю, — сказал
доктор улыбаясь, — я сам семейный человек; но мы, мужья, в эти минуты самые жалкие люди. У меня есть пациентка, так ее муж при этом всегда убегает в конюшню.
— Нет, нисколько! —
с досадой на этот вопрос отвечал Николай. — Напиши ему, чтоб он прислал ко мне
доктора.
В это время княгиня вошла в гостиную
с домашним
доктором.
После отъезда
доктора Сергей Иванович пожелал ехать
с удочкой на реку.
До обеда не было времени говорить о чем-нибудь. Войдя в гостиную, они застали уже там княжну Варвару и мужчин в черных сюртуках. Архитектор был во фраке. Вронский представил гостье
доктора и управляющего. Архитектора он познакомил
с нею еще в больнице.
Доктор отнял ее руки, осторожно положил ее на подушку и накрыл
с плечами. Она покорно легла навзничь и смотрела пред собой сияющим взглядом.
— Так вы думаете, что может быть благополучно? Господи, помилуй и помоги! — проговорил Левин, увидав свою выезжавшую из ворот лошадь. Вскочив в сани рядом
с Кузьмой, он велел ехать к
доктору.
— Он был очень болен после того свидания
с матерью, которое мы не пре-ду-смотрели, — сказал Алексей Александрович. — Мы боялись даже за его жизнь. Но разумное лечение и морские купанья летом исправили его здоровье, и теперь я по совету
доктора отдал его в школу. Действительно, влияние товарищей оказало на него хорошее действие, и он совершенно здоров и учится хорошо.
Узнав, что
доктор еще не вставал, Левин из разных планов, представлявшихся ему, остановился на следующем: Кузьме ехать
с запиской к другому
доктору, а самому ехать в аптеку за опиумом, а если, когда он вернется,
доктор еще не встанет, то, подкупив лакея или насильно, если тот не согласится, будить
доктора во что бы то ни стало.
Княгиня была то
с доктором в спальне, то в кабинете, где очутился накрытый стол; то не она была, а была Долли.
Народ,
доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни
с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей
с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
Он видел и княгиню, красную, напряженную,
с распустившимися буклями седых волос и в слезах, которые она усиленно глотала, кусая губы, видел и Долли, и
доктора, курившего толстые папиросы, и Лизавету Петровну,
с твердым, решительным и успокаивающим лицом, и старого князя, гуляющего по зале
с нахмуренным лицом.
Узкая тропинка вела между кустами на крутизну; обломки скал составляли шаткие ступени этой природной лестницы; цепляясь за кусты, мы стали карабкаться. Грушницкий шел впереди, за ним его секунданты, а потом мы
с доктором.
— Напротив, совсем напротив!..
Доктор, наконец я торжествую: вы меня не понимаете!.. Это меня, впрочем, огорчает,
доктор, — продолжал я после минуты молчания, — я никогда сам не открываю моих тайн, а ужасно люблю, чтоб их отгадывали, потому что таким образом я всегда могу при случае от них отпереться. Однако ж вы мне должны описать маменьку
с дочкой. Что они за люди?
— Достойный друг! — сказал я, протянув ему руку.
Доктор пожал ее
с чувством и продолжал...
Я думал о той молодой женщине
с родинкой на щеке, про которую говорил мне
доктор…
— И знаете, Павел Иванович! — сказал Манилов, явя в лице своем выражение не только сладкое, но даже приторное, подобное той микстуре, которую ловкий светский
доктор засластил немилосердно, воображая ею обрадовать пациента. — Тогда чувствуешь какое-то, в некотором роде, духовное наслаждение… Вот как, например, теперь, когда случай мне доставил счастие, можно сказать образцовое, говорить
с вами и наслаждаться приятным вашим разговором…
Поди ты сладь
с человеком! не верит в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Всю жизнь не ставит в грош
докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
Нас не пускали к ней, потому что она целую неделю была в беспамятстве,
доктора боялись за ее жизнь, тем более что она не только не хотела принимать никакого лекарства, но ни
с кем не говорила, не спала и не принимала никакой пищи.
Она жила в полусне обеспеченности, предусматривающей всякое желание заурядной души, поэтому ей не оставалось ничего делать, как советоваться
с портнихами,
доктором и дворецким.