Неточные совпадения
На большой
дороге меня собрался зарезать, разбойник, чушка ты
проклятый, страшилище морское! а? а?
— Я бы не просил тебя. Я бы сам, может быть, нашел
дорогу в Варшаву; но меня могут как-нибудь узнать и захватить
проклятые ляхи, ибо я не горазд на выдумки. А вы, жиды, на то уже и созданы. Вы хоть черта проведете; вы знаете все штуки; вот для чего я пришел к тебе! Да и в Варшаве я бы сам собою ничего не получил. Сейчас запрягай воз и вези меня!
Виновник всего этого горя взобрался на телегу, закурил сигару, и когда на четвертой версте, при повороте
дороги, в последний раз предстала его глазам развернутая в одну линию кирсановская усадьба с своим новым господским домом, он только сплюнул и, пробормотав: «Барчуки
проклятые», плотнее завернулся в шинель.
Он летел по
дороге, погонял ямщика и вдруг составил новый, и уже «непреложный», план, как достать еще сегодня же до вечера «эти
проклятые деньги».
Я сейчас здесь сидел и знаешь что говорил себе: не веруй я в жизнь, разуверься я в
дорогой женщине, разуверься в порядке вещей, убедись даже, что всё, напротив, беспорядочный,
проклятый и, может быть, бесовский хаос, порази меня хоть все ужасы человеческого разочарования — а я все-таки захочу жить и уж как припал к этому кубку, то не оторвусь от него, пока его весь не осилю!
— Видите, набрали ораву
проклятых жиденят с восьми-девятилетнего возраста. Во флот, что ли, набирают — не знаю. Сначала было их велели гнать в Пермь, да вышла перемена, гоним в Казань. Я их принял верст за сто; офицер, что сдавал, говорил: «Беда, да и только, треть осталась на
дороге» (и офицер показал пальцем в землю). Половина не дойдет до назначения, — прибавил он.
Потихоньку побежал он, поднявши заступ вверх, как будто бы хотел им попотчевать кабана, затесавшегося на баштан, и остановился перед могилкою. Свечка погасла, на могиле лежал камень, заросший травою. «Этот камень нужно поднять!» — подумал дед и начал обкапывать его со всех сторон. Велик
проклятый камень! вот, однако ж, упершись крепко ногами в землю, пихнул он его с могилы. «Гу!» — пошло по долине. «Туда тебе и
дорога! Теперь живее пойдет дело».
Приставанья и темные намеки писаря все-таки встревожили Харитона Артемьича, и он вечерком отправился к старичку нотариусу Меридианову, с которым водил дела. Всю
дорогу старик сердился и ругал
проклятого писаря. Нотариус был дома и принял гостя в своем рабочем кабинете.
Вахрушку выпроводили с мельницы в три шеи. Очутившись опять на
дороге в Суслон, старик долго чесал затылок, ругался в пространство и, наконец, решил, что так как во всем виноват Галактион благодаря его
проклятой дешевке, то он и должен выручать. Вахрушка заявился в писарский дом весь окровавленный и заявил...
«И как смели, как смели мне это
проклятое анонимное письмо написать про эту тварь, что она с Аглаей в сношениях? — думала Лизавета Прокофьевна всю
дорогу, пока тащила за собой князя, и дома, когда усадила его за круглым столом, около которого было в сборе всё семейство, — как смели подумать только об этом?
Они вместе отправились на Фотьянку.
Дорогой пьяная оживленность Кожина вдруг сменилась полным упадком душевных сил. Кишкин тоже угнетенно вздыхал и время от времени встряхивал головой, припоминая свой разговор с
проклятым секретарем. Он жалел, что разболтался относительно болота на Мутяшке, — хитер Илья Федотыч, как раз подошлет кого-нибудь к Ястребову и отобьет. От него все станется… Под этим впечатлением завязался разговор.
— Нельзя, — ответил мрачно Дилекторский. —
Проклятые деньги!.. Что
дороже — честь или жизнь?!
И народ бежал встречу красному знамени, он что-то кричал, сливался с толпой и шел с нею обратно, и крики его гасли в звуках песни — той песни, которую дома пели тише других, — на улице она текла ровно, прямо, со страшной силой. В ней звучало железное мужество, и, призывая людей в далекую
дорогу к будущему, она честно говорила о тяжестях пути. В ее большом спокойном пламени плавился темный шлак пережитого, тяжелый ком привычных чувств и сгорала в пепел
проклятая боязнь нового…
— Спасибо вам, Антон Иваныч: бог вас наградит! А я другую ночь почти не сплю и людям не даю спать: неравно приедет, а мы все дрыхнем — хорошо будет! Вчера и третьего дня до рощи пешком ходила, и нынче бы пошла, да старость
проклятая одолевает. Ночью бессонница истомила. Садитесь-ка, Антон Иваныч. Да вы все перемокли: не хотите ли выпить и позавтракать? Обедать-то, может быть, поздно придется: станем поджидать
дорогого гостя.
— Я и не хочу ездить за тобой, а хочу, чтобы ты оставался здесь со мной… Неужели же тебе карьера твоя
дороже меня, и почему эта
проклятая должность попечителя устроит твою карьеру?
—
Проклятая, — ругался Саша и по
дороге в магазин внушал мне: — Надо сделать, чтоб ее прогнали. Надо, незаметно, соли во все подбавлять, — если у нее все будет пересолено, прогонят ее. А то керосину! Ты чего зеваешь?
Деньги,
проклятые деньги! они отнимают у нас даже родное небо, родное солнце, ласки любимых людей, — одним словом, все хорошее и самое
дорогое.
— С удовольствием… Никак отдышаться не могу… Опоздал… И вот пришлось ехать на этом
проклятом «Велизарии»… А я торопился на «Самолет». Никогда с этим купцом не поехал бы… Жизнь
дороже.
— Как бы то ни было, Тимофей Федорович, а делать нечего, надобно пуститься наудалую. Но так как, по мне, все лучше попасться в руки к Пожарскому, чем к этим
проклятым шишам, то мой совет — одним нам в
дорогу не ездить.
— Да другого-то делать нечего, — продолжал Лесута, — в Москву теперь не проедешь. Вокруг ее идет такая каша, что упаси господи! и Трубецкой, и Пожарский, и Заруцкий, и
проклятые шиши, — и, словом, весь русский сброд, ни дать ни взять, как саранча, загатил все
дороги около Москвы. Я слышал, что и Гонсевский перебрался в стан к гетману Хоткевичу, а в Москве остался старшим пан Струся. О-ох, Юрий Дмитрич! плохие времена, отец мой! Того и гляди, придется пенять отцу и матери, зачем на свет родили!
Войницкий(загораживая ей
дорогу). И если бы вы знали, как я страдаю от мысли, что рядом со мною в этом же доме гибнет другая жизнь — ваша! Чего вы ждете? Какая
проклятая философия мешает вам? Поймите же, поймите…
— Ела я и всё думала про Перфишкину дочку… Давно я о ней думаю… Живёт она с вами — тобой да Яковом, — не будет ей от того добра, думаю я… Испортите вы девчонку раньше время, и пойдёт она тогда моей
дорогой… А моя
дорога — поганая и
проклятая… не ходят по ней бабы и девки, а, как черви, ползут…
Опять Арефа очутился в узилище, — это было четвертое по счету. Томился он в затворе монастырском у игумена Моисея, потом сидел в Усторожье у воеводы Полуекта Степаныча, потом на Баламутском заводе, а теперь попал в рудниковую тюрьму. И все напрасно… Любя господь наказует, и нужно любя терпеть. Очень уж больно
дорогой двоеданы
проклятые колотили: места живого не оставили. Прилег Арефа на соломку, сотворил молитву и восплакал. Лежит, молится и плачет.
Дорогою Корсаков с начала невнятно лепетал: «
Проклятая ассамблея!..
проклятый кубок большого орла!..» но вскоре заснул крепким сном, не чувствовал, как он приехал домой, как его раздели и уложили; и проснулся на другой день с головною болью, смутно помня шарканья, приседания, табачный дым, господина с букетом и кубок большого орла.
Видал, как на палке тянутся, так и мы с немцем: он думает, что «дойму я тебя, будешь мне кланяться», а я говорю: «Врешь, Мухоедов не будет колбасе кланяться…» Раз я стою у заводской конторы, Слава-богу идет мимо, по
дороге, я и кричу ему, чтобы он дошел до меня, а он мне: «Клэб за брюху не будит пошел…» Везде эти
проклятые поклоны нужны, вот я и остался здесь, по крайней мере, думаю, нет этого формализма, да и народ здесь славный, привык я, вот и копчу вместе с другими небо-то…
Без всяких приключений совершили мы путь, потому что Иван Афанасьевич все распоряжал, и благополучно прибыли в свой Хорол. Мой знаменитый родительский берлин безжалостный Горб-Маявецкий променял на веревочные постромки, необходимые в
дороге. Лишась покойного экипажа, я всю
дорогу трясся в
проклятой кибитке и должен был пролежать целую неделю, пока исправилось все растрясшееся существо мое и поджило избитое во многих местах.
— Мы из деревни выедем совсем не в ту сторону, куда нужно, — шепотом сообщил мне Флегонт Флегонтович, тревожно потирая руки. — А вы слышали, что Спирька сегодня ночью чуть не убежал у нас? Да, да… Ну, я с ним распорядился по-своему и пообещал посадить на цепь, как собаку, если он вздумает еще морочить меня. А все-таки сердце у меня не на месте… Всю ночь сегодня грезился
проклятый заяц, который нам тогда перебежал
дорогу, — так и прыгает, бестия, под самым носом.
Со стороны выкатил русак, присел, поднял уши и мягкими прыжками, точно он был в валенках, перекосил нам
дорогу. Флегонт Флегонтович даже побледнел от
проклятой неожиданности…
Я кидаюсь сломя голову прочь от этого
проклятого места, но всю
дорогу, до самого дома, в моих ушах звенит беспощадный несмолкаемый хохот…
— Но уж вперед такой глупости не будет… Нет? не будет? Поклянись мне! поклянись всем, что тебе всего
дороже на свете! — горячо приступила она к мужу, не выпуская его из объятий. — А уж этот
проклятый пистолетишко! Уж погоди ж ты: я его так теперь упрячу, что уж никогда не найти тебе!.. Не-ет, уж это кончено!
Войницкий (загораживая ей
дорогу). И если б вы знали, как я страдаю от мысли, что рядом со мною в этом же доме гибнет другая жизнь — ваша! Чего вы ждете? Какая
проклятая философия мешает вам? Поймите же, что высшая нравственность заключается не в том, что вы на свою молодость надели колодки и стараетесь заглушить в себе жажду жизни…
«
Проклятая… — неслось в ее голове. — Действительно, я
проклятая, Акулина права, с избранной мною
дороги поворота нет! — припомнились ей слова Талицкого. — И он прав! — подумала она. — Значит, надо идти вперед, рука об руку с ним, только с ним, так как он один и остался около меня».
— Об ней не хлопочи. Она, пристав и другие, кто
дорогою только знавал
проклятого хохла, что нагородил нам столько дела, — все под присягою сказали…