Неточные совпадения
Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец,
больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший,
ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал
к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
В сей утомительной прогулке
Проходит час-другой, и вот
У Харитонья в переулке
Возок пред домом у ворот
Остановился.
К старой тетке,
Четвертый год
больной в чахотке,
Они приехали теперь.
Им настежь отворяет дверь,
В очках, в изорванном кафтане,
С чулком в руке, седой калмык.
Встречает их в гостиной крик
Княжны, простертой на диване.
Старушки с плачем обнялись,
И восклицанья полились.
Не
прошло недели деревенского житья, как Надежда Васильевна почувствовала уже, что времени у нее не хватает для самой неотступной работы, не говоря уже о том, что было бы желательно сделать. Приходилось, как говорится, разрываться на части, чтобы везде поспеть: проведать опасную родильницу, помочь нескольким
больным бабам, присмотреть за выброшенными на улицу ребятишками… А там уже до десятка белоголовых мальчуганов и девчонок исправно являлись
к Надежде Васильевне каждое утро, чтобы «происходить грамоту».
Прошло четыре года. В городе у Старцева была уже большая практика. Каждое утро он спешно принимал
больных у себя в Дялиже, потом уезжал
к городским
больным, уезжал уже не на паре, а на тройке с бубенчиками, и возвращался домой поздно ночью. Он пополнел, раздобрел и неохотно
ходил пешком, так как страдал одышкой. И Пантелеймон тоже пополнел, и чем он больше рос в ширину, тем печальнее вздыхал и жаловался на свою горькую участь: езда одолела!
День
прошел благополучно, но в ночь Маша занемогла. Послали в город за лекарем. Он приехал
к вечеру и нашел
больную в бреду. Открылась сильная горячка, и бедная
больная две недели находилась у края гроба.
В деревнях и маленьких городках у станционных смотрителей есть комната для проезжих. В больших городах все останавливаются в гостиницах, и у смотрителей нет ничего для проезжающих. Меня привели в почтовую канцелярию. Станционный смотритель показал мне свою комнату; в ней были дети и женщины,
больной старик не
сходил с постели, — мне решительно не было угла переодеться. Я написал письмо
к жандармскому генералу и просил его отвести комнату где-нибудь, для того чтоб обогреться и высушить платье.
Тогда
больная, припав
к матери, с горькими слезами просила
сходить за барышней, чтоб она пришла сама благословить ее образом на тот свет.
С
больною душой, с тоскующим сердцем, с неокрепшим организмом, человек всецело погружается в призрачный мир им самим созданных фантасмагорий, а жизнь
проходит мимо, не прикасаясь
к нему ни одной из своих реальных услад.
Мы по-прежнему
ходили к нему всякий день и видели, как его мыли; но сначала я смотрел на все без участья: я мысленно жил в спальной у моей матери, у кровати
больной.
Приехав неизвестно как и зачем в уездный городишко, сначала чуть было не умерла с голоду, потом попала в больницу, куда придя Петр Михайлыч и увидев
больную незнакомую даму, по обыкновению разговорился с ней; и так как в этот год овдовел, то взял ее
к себе
ходить за маленькой Настенькой.
— Никогда, ничем вы меня не можете погубить, и сами это знаете лучше всех, — быстро и с твердостью проговорила Дарья Павловна. — Если не
к вам, то я пойду в сестры милосердия, в сиделки,
ходить за
больными, или в книгоноши, Евангелие продавать. Я так решила. Я не могу быть ничьею женой; я не могу жить и в таких домах, как этот. Я не того хочу… Вы всё знаете.
Миропа Дмитриевна между тем, забыв, конечно, в эти минуты всякие неудовольствия на Рыжовых, бережно ввела старушку на лесенку и, войдя
к ним в квартиру,
прошла в комнату
больной, где, увидав стоявшую Сусанну и поняв сразу, в чем тут дело, проговорила той...
Весь этот день ему было не по себе. Он еще не имел определенных опасений за будущее, но уже одно то волновало его, что случился такой факт, который совсем не входил в обычное распределение его дня, и что факт этот
прошел безнаказанно. Даже
к обеду он не вышел, а притворился
больным и скромненько, притворно ослабевшим голосом попросил принести ему поесть в кабинет.
Впрочем, и
больные были почти всегда осторожны и
ходили курить
к печке.
По воскресеньям молодежь
ходила на кулачные бои
к лесным дворам за Петропавловским кладбищем, куда собирались драться против рабочих ассенизационного обоза и мужиков из окрестных деревень. Обоз ставил против города знаменитого бойца — мордвина, великана, с маленькой головой и
больными глазами, всегда в слезах. Вытирая слезы грязным рукавом короткого кафтана, он стоял впереди своих, широко расставя ноги, и добродушно вызывал...
И в это время на корабле умер человек. Говорили, что он уже сел
больной; на третий день ему сделалось совсем плохо, и его поместили в отдельную каюту. Туда
к нему
ходила дочь, молодая девушка, которую Матвей видел несколько раз с заплаканными глазами, и каждый раз в его широкой груди поворачивалось сердце. А наконец, в то время, когда корабль тихо шел в густом тумане, среди пассажиров пронесся слух, что этот
больной человек умер.
Со всем тем
больной оставил постель и начал
ходить по комнате; Берсенев переехал
к себе на квартиру; но он каждый день заходил
к своему, все еще слабому, приятелю и каждый день по-прежнему уведомлял Елену о состоянии его здоровья.
На днях приезжает ко мне из Петербурга
К***, бывший целовальник, а ныне откупщик и публицист. Обрадовались; сели, сидим. Зашла речь об нынешних делах. Что и как. Многое похвалили, иному удивились, о прочем
прошли молчанием. Затем перешли
к братьям-славянам, а по дороге и «
больного человека» задели. Решили, что надо пустить кровь. Переговорив обо всем, вижу, что уже три часа, время обедать, а он все сидит.
Он говорил, что она до сих пор исполняла долг свой как дочь, горячо любящая отца, и что теперь надобно также исполнить свой долг, не противореча и поступая согласно с волею
больного; что, вероятно, Николай Федорыч давно желал и давно решился, чтоб они жили в особом доме; что, конечно, трудно, невозможно ему,
больному и умирающему, расстаться с Калмыком,
к которому привык и который
ходит за ним усердно; что батюшке Степану Михайлычу надо открыть всю правду, а знакомым можно сказать, что Николай Федорыч всегда имел намерение, чтобы при его жизни дочь и зять зажили своим, домом и своим хозяйством; что Софья Николавна будет всякий день раза по два навещать старика и
ходить за ним почти так же, как и прежде; что в городе, конечно, все узнают со временем настоящую причину, потому что и теперь, вероятно, кое-что знают, будут бранить Калмыка и сожалеть о Софье Николавне.
Впоследствии она не всегда была им довольна за самовольство его распоряжений и двусмысленную трату денег; она даже замечала, что он втайне был ближе
к ее отцу, чем бы она желала; но видя, как он усердно
ходит за
больным господином (у которого в комнате всегда спал), как успевает в то же время отлично исполнять должность дворецкого, она довольствовалась легкими выговорами и оставляла Калмыка спокойно укореняться во всех его должностях.
Вечера за картами
проходили действительно веселые. Аграфена Петровна ужасно волновалась и доходила до обвинения меня в подтасовке. Кажется, в репертуар развлечения
больного входили и карточные ссоры. В антракты Аграфена Петровна прилаживалась
к столу, по-бабьи подпирала щеку одной рукой и говорила...
После этого первого визита
к Маркушке
прошло не больше недели, как Татьяна Власьевна отправилась в Полдневскую во второй раз. Обстановка Маркушкиной лачужки не показалась ей теперь такой жалкой, как в первый раз, как и сам
больной, который смотрел так спокойно и довольно. Даже дым от Маркушкиной каменки не так ел глаза, как раньше. Татьяна Власьевна с удовольствием видела, что Маркушка заглядывает ей в лицо и ловит каждый ее взгляд. Очевидно, Маркушка был на пути
к спасению.
Одну и ту же пару он таскает лет по десяти, а новая одежа, которую он обыкновенно покупает в жидовской лавке, кажется на нем такою же поношенною и помятою, как старая; в одном и том же сюртуке он и
больных принимает, и обедает, и в гости
ходит; но это не из скупости, а от полного невнимания
к своей наружности.
Затем он упрекал ее мужа в недальновидности: не покупает домов, которые продаются так выгодно. И теперь уж Юлии казалось, что в жизни этого старика она — не единственная радость. Когда он принимал
больных и потом уехал на практику, она
ходила по всем комнатам, не зная, что делать и о чем думать. Она уже отвыкла от родного города и родного дома; ее не тянуло теперь ни на улицу, ни
к знакомым, и при воспоминании о прежних подругах и о девичьей жизни не становилось грустно и не было жаль прошлого.
Чуть не
сошел с ума от тоски и скуки, весь исхудалый,
больной, вернулся он
к Осининым…
Прошло полчаса, час, а она все плакала. Я вспомнил, что у нее нет ни отца, ни матери, ни родных, что здесь она живет между человеком, который ее ненавидит, и Полей, которая ее обкрадывает, — и какою безотрадной представилась мне ее жизнь! Я, сам не знаю зачем, пошел
к ней в гостиную. Она, слабая, беспомощная, с прекрасными волосами, казавшаяся мне образцом нежности и изящества, мучилась как
больная; она лежала на кушетке, пряча лицо, и вздрагивала всем телом.
— Вот дура-то девка! — выбранился он,
сходя с лестницы, и
к князю прямо проехать не решился, а первоначально околесил других своих
больных и все обдумывал, как бы ему половчее передать ответ Елены.
В этой же комнате, прислонясь головой
к косяку дверей, идущих в спальню Бегушева, стоял и Прокофий, с которым решительно случилась невероятная перемена: с самой болезни Бегушева он сделался ему вдруг очень услужлив, не спал почти все ночи и все прислушивался, что делается в спальне
больного; на жену свою он беспрестанно кричал: «Ну ты, копытами-то своими завозилась!» и сам все
ходил на цыпочках.
Та упала ей в ноги, целовала их, обливала слезами и молила немедленно
сходить с ней
к ее
больному Васе, который всю ночь был так труден, так труден, что, может, и дня больше не проживет.
Зимою
прошел на Гостомле слух, что дело о шарлатанском лечении
больных купцом Силою Крылушкиным окончено и что после того сам губернатор призывал
к себе Силу Ивановича и говорил ему, что он может свободно лечить
больных простыми средствами.
— Ну да, c'est juste верно., ты прекрасно выразил мою мысль. Я сама была молода, душа моя, сама заблуждалась, ездила даже с визитом
к Прудону, но,
к счастью, все это
прошло, как
больной сон… et me voila!
Принуждены были объявить, что переводчик болен и его нет в театре; но переводчик и
больной не оставался в этот вечер равнодушным
к своему водевилю, нетерпеливо ждал известия, как он
прошел, и был очень доволен его успехом.
Доктор приехал только
к вечеру. Осмотрев
больную, он с первого слова всех напугал, заметив, что напрасно его не призвали раньше. Когда ему объявили, что
больная заболела всего только вчера вечером, он сначала не поверил. «Все зависит от того, как
пройдет эта ночь», — решил он наконец и, сделав свои распоряжения, уехал, обещав прибыть завтра как можно раньше. Вельчанинов хотел было непременно остаться ночевать; но Клавдия Петровна сама упросила его еще раз «попробовать привезти сюда этого изверга».
Наступившая зима, морозы, растворяемые беспрерывно на холод двери, против которых лежала Акулина, сильно
к тому способствовали. Наконец ей совсем стало невмочь. Григорий
сходил за попом. После обычного обряда отец Петр объявил присутствующим, что божьей воли не пересилить, а
больной вряд ли оставалось пережить ночь. Ее так и оставили.
И когда тот повернулся
к нему лицом, он чуть не отшатнулся в испуге: столько дикой злобы и ненависти горело в безумных глазах. Но увидав фельдшера, он тотчас же переменил выражение лица и послушно пошел за ним, не сказав ни одного слова, как будто погруженный в глубокую думу. Они
прошли в докторский кабинет;
больной сам встал на платформу небольших десятичных весов: фельдшер, свесив его, отметил в книге против его имени 109 фунтов. На другой день было 107, на третий 106.
Больной ходил то с одним товарищем, то с другим и
к концу дня еще более убедился, что «все готово», как он сказал сам себе.
Мать уехала с сыном, и через месяц мальчик выздоровел, и по округе
прошла слава о святой целебной силе старца Сергия, как его называли теперь. С тех пор не
проходило недели, чтобы
к отцу Сергию не приходили, не приезжали
больные. И, не отказав одним, он не мог отказывать и другим, и накладывал руку и молился, и исцелялись многие, и слава отца Сергия распространялась дальше и дальше.
Это произвело в доме тревогу, и мы целые сутки клали лед
к больной ноге Авроры; а через несколько дней она стала
ходить с палочкой, причем в ее фигуре и походке обнаружилось чрезвычайно большое сходство с покойной бабушкой. Оно было так велико, что сначала всех нас удивило и заставило улыбаться, а потом показалось и поразительным.
Там люди жили; там, полная народа, пробегала конка,
проходил серый отряд солдат, проезжали блестящие пожарные, открывались и закрывались двери магазинов — здесь
больные люди лежали в постелях, едва имея силы поворотить
к свету ослабевшую голову; одетые в серые халаты, вяло бродили по гладким полям; здесь они болели и умирали.
Купец знакомый больного-то его в дом
к себе взял,
ходили за ним, лечили, оздравел Симеон Петрович…
— Верно, верно! — в раздумье произнесла
больная. — Вот только поправлюсь, сейчас же
схожу к нотариусу.
Лев от старости не мог уже ловить зверей и задумал хитростию жить: зашел он в пещеру, лег и притворился
больным. Стали
ходить звери его проведывать, и он съедал тех, которые входили
к нему в пещеру. Лисица смекнула дело, стала у входа в пещеру и говорит: «Что, лев, как можешь?»
Она шла, злилась и в то же время торжествовала: он признал ее
больной, и теперь она может
ходить к нему без церемоний, сколько ей угодно, хоть каждую неделю!
Аксюша выскочила на порог, и обе, схватившись за руки, побежали за ворота. Уменьшив шаг, они
прошли мимо кареты и заглянули в опущенное окно.
Больная повернула
к ним голову, но, заметив их любопытство, нахмурилась и отвернулась.
И вот
прошло всего каких-нибудь полсуток. Я выспался и встал бодрый, свежий. Меня позвали на дом
к новому
больному. Какую я чувствовал любовь
к нему, как мне хотелось его отстоять! Ничего не было противно. Я ухаживал за ним, и мягкое, любовное чувство овладевало мною. И я думал об этой возмутительной и смешной зависимости «нетленного духа» от тела: тело бодро, — и дух твой совсем изменился; ты любишь, готов всего себя отдать…
Старик приехал,
больной, без денег, кинулся
к начальству, начал было, по своей пылкой натуре,
ходить по городу и кричать о неправде.
Он мог без устали, изо дня в день работать до шестнадцати часов и никуда не
ходил, кроме заседаний «Института», где был уже членом по разряду «Надписей и литературы» (и где его приятелем был Ренан), и визитов
к вдове Огюста Конта — престарелой и
больной;
к ней и наш Вырубов являлся на поклон и, как я позднее узнал, поддерживал ее материально.
Жизнь он вел умеренную и размеренную, часы еды были определенные, вставал и ложился в определенный час. Но часто по ночам звонили звонки, он уезжал на час, на два
к экстренному
больному; после этого вставал утром с головною болью и весь день
ходил хмурый.
Около дороги, на рубеже, стояла каменная баба. Косарь сел
к ее подножию. В ушах звенело и со звоном
проходило по голове, в глазах мутилось от жары и голода.
Больная ступня ныла, и тупая боль ползла от нее через колено в пах.
Тяжелые
больные ходили под себя; те, кто мог, вылезал из вагона и ковылял
к отхожему месту станции.