Неточные совпадения
Знаком народу Фомушка:
Вериги двупудовые
По телу опоясаны,
Зимой и летом бос,
Бормочет непонятное,
А
жить —
живет по-божески...
Вронский был в эту
зиму произведен в полковники, вышел из полка и
жил один. Позавтракав, он тотчас же лег на диван, и в пять минут воспоминания безобразных сцен, виденных им в последние дни, перепутались и связались с представлением об Анне и мужике-обкладчике, который играл важную роль на медвежьей охоте; и Вронский заснул. Он проснулся в темноте, дрожа от страха, и поспешно зажег свечу. ― «Что такое?
— Не знаю, я не пробовал подолгу. Я испытывал странное чувство, — продолжал он. — Я нигде так не скучал по деревне, русской деревне, с лаптями и мужиками, как
прожив с матушкой
зиму в Ницце. Ницца сама по себе скучна, вы знаете. Да и Неаполь, Сорренто хороши только на короткое время. И именно там особенно живо вспоминается Россия, и именно деревня. Они точно как…
— Мы с ним большие друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую
зиму, вскоре после того… как вы у нас были, — сказала она с виноватою и вместе доверчивою улыбкой, у Долли дети все были в скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете себе представить, — говорила она шопотом. — ему так жалко стало ее, что он остался и стал помогать ей ходить за детьми. Да; и три недели
прожил у них в доме и как нянька ходил за детьми.
— Я на это тебе только одно скажу: трудно поверить, чтобы человек, который, несмотря на свои шестьдесят лет,
зиму и лето ходит босой и, не снимая, носит под платьем вериги в два пуда весом и который не раз отказывался от предложений
жить спокойно и на всем готовом, — трудно поверить, чтобы такой человек все это делал только из лени.
Косыночку ее из козьего пуха тоже пропил, дареную, прежнюю, ее собственную, не мою; а
живем мы в холодном угле, и она в эту
зиму простудилась и кашлять пошла, уже кровью.
Зимой, ранёхонько, близ жи́ла,
Лиса у проруби пила в большой мороз.
— Все такие мелкие интересы, вот что ужасно! Прежде я по
зимам жила в Москве… но теперь там обитает мой благоверный, мсьё Кукшин. Да и Москва теперь… уж я не знаю — тоже уж не то. Я думаю съездить за границу; я в прошлом году уже совсем было собралась.
В 55-м году он повез сына в университет;
прожил с ним три
зимы в Петербурге, почти никуда не выходя и стараясь заводить знакомства с молодыми товарищами Аркадия.
Мать
жила под Парижем, писала редко, но многословно и брюзгливо: жалуясь на холод
зимою в домах, на различные неудобства жизни, на русских, которые «не умеют
жить за границей»; и в ее эгоистической, мелочной болтовне чувствовался смешной патриотизм провинциальной старухи…
— И все вообще, такой ужас! Ты не знаешь: отец,
зимою, увлекался водевильной актрисой; толстенькая, красная, пошлая, как торговка. Я не очень хороша с Верой Петровной, мы не любим друг друга, но — господи! Как ей было тяжело! У нее глаза обезумели. Видел, как она поседела? До чего все это грубо и страшно. Люди топчут друг друга. Я хочу
жить, Клим, но я не знаю — как?
В Москве он
прожил половину
зимы одиноко, перебирая и взвешивая в памяти все, что испытано, надумано, пытаясь отсеять нужное для него.
Но Нехаева как-то внезапно устала, на щеках ее, подкрашенных морозом, остались только розоватые пятна, глаза потускнели, она мечтательно заговорила о том, что
жить всей душой возможно только в Париже, что
зиму эту она должна бы провести в Швейцарии, но ей пришлось приехать в Петербург по скучному делу о небольшом наследстве.
Только когда приезжал на
зиму Штольц из деревни, она бежала к нему в дом и жадно глядела на Андрюшу, с нежной робостью ласкала его и потом хотела бы сказать что-нибудь Андрею Ивановичу, поблагодарить его, наконец, выложить пред ним все, все, что сосредоточилось и
жило неисходно в ее сердце: он бы понял, да не умеет она, и только бросится к Ольге, прильнет губами к ее рукам и зальется потоком таких горячих слез, что и та невольно заплачет с нею, а Андрей, взволнованный, поспешно уйдет из комнаты.
— А где немцы сору возьмут, — вдруг возразил Захар. — Вы поглядите-ка, как они
живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук с плеч отца переходит на сына, а с сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие: всё поджимают под себя ноги, как гусыни… Где им сору взять? У них нет этого вот, как у нас, чтоб в шкапах лежала по годам куча старого изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба за
зиму… У них и корка зря не валяется: наделают сухариков да с пивом и выпьют!
Мать его и бабушка уже ускакали в это время за сто верст вперед. Они слегка и прежде всего порешили вопрос о приданом, потом перешли к участи детей, где и как им
жить; служить ли молодому человеку и
зимой жить в городе, а летом в деревне — так настаивала Татьяна Марковна и ни за что не соглашалась на предложение Марьи Егоровны — отпустить детей в Москву, в Петербург и даже за границу.
«Да, если это так, — думала Вера, — тогда не стоит работать над собой, чтобы к концу жизни стать лучше, чище, правдивее, добрее. Зачем? Для обихода на несколько десятков лет? Для этого надо запастись, как муравью зернами на
зиму, обиходным уменьем
жить, такою честностью, которой — синоним ловкость, такими зернами, чтоб хватило на жизнь, иногда очень короткую, чтоб было тепло, удобно… Какие же идеалы для муравьев? Нужны муравьиные добродетели… Но так ли это? Где доказательства?»
Я узнал от смотрителя, однако ж, немного: он добавил, что там есть один каменный дом, а прочие деревянные; что есть продажа вина; что господа все хорошие и купечество знатное; что
зимой живут в городе, а летом на заимках (дачах), под камнем, «то есть камня никакого нет, — сказал он, — это только так называется»; что проезжих бывает мало-мало; что если мне надо ехать дальше, то чтоб я спешил, а то по Лене осенью ехать нельзя, а берегом худо и т. п.
Вот я думал бежать от русской
зимы и
прожить два лета, а приходится, кажется, испытать четыре осени: русскую, которую уже пережил, английскую переживаю, в тропики придем в тамошнюю осень. А бестолочь какая: празднуешь два Рождества, русское и английское, два Новые года, два Крещенья. В английское Рождество была крайняя нужда в работе — своих рук недоставало: англичане и слышать не хотят о работе в праздник. В наше Рождество англичане пришли, да совестно было заставлять работать своих.
От Иктенды двадцать восемь верст до Терпильской и столько же до Цепандинской станции, куда мы и прибыли часу в осьмом утра, проехав эти 56 верст в совершенной темноте и во сне. Погода все одна и та же, холодная, мрачная. Цепандинская станция состоит из бедной юрты без окон. Здесь, кажется,
зимой не бывает станции, и оттого плоха и юрта, а может быть,
живут тунгусы.
Про семейства гиляков рассказывают, что они
живут здесь
зимой при 36˚ мороза под кустами валежнику, даже матери с грудными детьми, а захотят погреться, так разводят костры, благо лесу много. Едят рыбу горбушу или черемшу (род чесноку).
Но Аграфена Петровна доказала ему, что не было никакого резона до
зимы что-либо изменять в устройстве жизни; летом квартиры никто не возьмет, а
жить и держать мебель и вещи где-нибудь да нужно.
Свадьба Веревкина состоялась в январе, а весной он уехал с Василием Назарычем на прииски. Привалов с братом Титом
жил в Петербурге, где продолжал хлопоты по делу о заводах. Прошло лето, наступила опять
зима, и все кругом потонуло в глубоком снегу.
— Не знаю пока… Может быть,
проживу здесь
зиму. Хочется отдохнуть. Я не хочу тебя чем-нибудь упрекнуть, а говорю так: встряхнуться необходимо.
Домой, то есть в дом тех хозяев, у которых
жил ее покойный отец, она являлась примерно раз в неделю, а по
зимам приходила и каждый день, но только лишь на ночь, и ночует либо в сенях, либо в коровнике.
Тазы на Такеме те же, что и в Южно-Уссурийском крае, только менее подвергшиеся влиянию китайцев.
Жили они в фанзах, умели делать лодки и лыжи, летом занимались земледелием, а
зимой соболеванием. Говорили они по-китайски, а по-удэгейски знали только счет да отдельные слова. Китайцы на Такеме были полными хозяевами реки; туземцы забиты и, как везде, находились в неоплатных долгах.
И идут они, люди сказывают, до самых теплых морей, где
живет птица Гамаюн сладкогласная, и с дерев лист ни
зимой не сыплется, ни осенью, и яблоки растут золотые на серебряных ветках, и
живет всяк человек в довольстве и справедливости…
Он большой хлебосол и балагур;
живет, как говорится, в свое удовольствие;
зиму и лето ходит в полосатом шлафроке на вате.
Проживал он летом в клети, позади курятника, а
зимой в предбаннике; в сильные морозы ночевал на сеновале.
Происходил он от старинного дома, некогда богатого; деды его
жили пышно, по-степному: то есть принимали званых и незваных, кормили их на убой, отпускали по четверти овса чужим кучерам на тройку, держали музыкантов, песельников, гаеров и собак, в торжественные дни поили народ вином и брагой, по
зимам ездили в Москву на своих, в тяжелых колымагах, а иногда по целым месяцам сидели без гроша и питались домашней живностью.
Там, где долина Оленьей реки сходится с долиной реки Медвежьей, на конце увала приютилась маленькая фанза. Она была пуста. Окинув ее взором, Дерсу сказал, что здесь
живут корейцы, 4 человека, что они занимаются ловлей соболей и недавно ушли на охоту на всю
зиму.
Потом он рассказал мне, что ему теперь 53 года, что у него никогда не было дома, он вечно
жил под открытым небом и только
зимой устраивал себе временную юрту из корья или бересты.
Подобно своим четвероногим сородичам, он чрезвычайно любит забиваться в пещеры и
жить в них не только
зимой, но даже и в теплое время года.
Лет через пятнадцать староста еще был
жив и иногда приезжал в Москву, седой как лунь и плешивый; моя мать угощала его обыкновенно чаем и поминала с ним
зиму 1812 года, как она его боялась и как они, не понимая друг друга, хлопотали о похоронах Павла Ивановича. Старик все еще называл мою мать, как тогда, Юлиза Ивановна — вместо Луиза, и рассказывал, как я вовсе не боялся его бороды и охотно ходил к нему на руки.
Несмотря на суровые материальные условия, семья Пустотеловых пользуется сравнительным довольством, а
зимой живет даже весело, не хуже других.
— Какое веселье!
Живу — и будет с меня. Давеча молотил, теперь — отдыхаю. Ашать (по-башкирски: «есть») вот мало дают — это скверно. Ну, да теперь
зима, а у нас в Башкирии в это время все голодают.
Зимой хлеб с мякиной башкир ест, да так отощает, что страсть! А наступит весна, ожеребятся кобылы, начнет башкир кумыс пить — в месяц его так разнесет, и не узнаешь!
Летом в нем
жить еще можно было, но
зиму, которую мы однажды провели в Заболотье (см. гл. VII), пришлось очень жутко от холода, так что под конец мы вынуждены были переселиться в контору и там, в двух комнатах, всей семьей теснились в продолжение двух месяцев.
Ежели, например, в вологодскую деревню, то, сказывают, там мужики исправные, и девушка Наташа, которую туда, тоже за такие дела, замуж выдали, писала, что
живет с мужем хорошо, ест досыта и завсе
зимой в лисьей шубе ходит.
— Пускай
живут! Отведу им наверху боковушку — там и будут
зиму зимовать, — ответила матушка. — Только чур, ни в какие распоряжения не вмешиваться, а с мая месяца чтоб на все лето отправлялись в свой «Уголок». Не хочу я их видеть летом — мешают. Прыгают, егозят, в хозяйстве ничего не смыслят. А я хочу, чтоб у нас все в порядке было. Что мы получали, покуда сестрицы твои хозяйничали? грош медный! А я хочу…
Владелец этой усадьбы (называлась она, как и следует, «Отрадой») был выродившийся и совсем расслабленный представитель старинного барского рода, который по
зимам жил в Москве, а на лето приезжал в усадьбу, но с соседями не якшался (таково уж исконное свойство пошехонского дворянства, что бедный дворянин от богатого никогда ничего не видит, кроме пренебрежения и притеснения).
Соседи езжали к Струнниковым часто и охотно, особенно по
зимам, так как усадьба их, можно сказать, представляла собой въезжий дом, в котором всякий ел, пил и
жил сколько угодно.
— Обождать нужно. Добрые люди не одну
зиму, а и две, и три в Москве
живут, да с пустом уезжают. А ты без году неделю приехала, и уж вынь тебе да положь!
— Все же надо себя к одному какому-нибудь месту определить. Положим, теперь ты у нас приютился, да ведь не станешь же ты здесь век вековать. Вот мы по
зимам в Москве собираемся
жить. Дом топить не будем, ставни заколотим — с кем ты тут останешься?
А именно: все время, покуда она
жила в доме (иногда месяца два-три), ее кормили и поили за барским столом; кровать ее ставили в той же комнате, где спала роженица, и, следовательно, ее кровью питали приписанных к этой комнате клопов; затем, по благополучном разрешении, ей уплачивали деньгами десять рублей на ассигнации и посылали
зимой в ее городской дом воз или два разной провизии, разумеется, со всячинкой.
Жил он привольно и по
зимам давал званые обеды и вечера, на которые охотно приезжали московские «генералы», разумеется, второго сорта, из числа обладавших Станиславом второй степени, которому в то время была присвоена звезда (но без ленты).
Владелец Отрады, князь Андрей Владимирыч Кузьмин-Перекуров, по
зимам обыкновенно
жил в своем доме в Москве, а летом приезжал в Отраду вместе с женой, бывшей французской актрисой, Селиной Архиповной Бульмишь.
Хотя Марья Порфирьевна имела собственную усадьбу «Уголок», в тридцати пяти верстах от нас, но дом в ней был так неуютен и ветх, что
жить там, в особенности
зимой, было совсем невозможно.
— Дела как следует. Вот теперь лето, запасаемся всякого нета, а
зимой будем
жить богато, со двора покато.
Последние годы жизни он провел в странноприимном доме Шереметева, на Сухаревской площади, где у него была комната. В ней он
жил по
зимам, а летом — в Кускове, где Шереметев отдал в его распоряжение «Голландский домик».
Галактион действительно целую
зиму провел в поездках по трем уездам и являлся в Заполье только для заседаний в правлении своего банка. Он начинал увлекаться грандиозностью предстоявшей борьбы и работал, как вол. Домой он приезжал редким гостем и даже как-то не удивился, когда застал у себя Харитину, которая только что переехала к нему
жить.