Неточные совпадения
— Это, конечно, главная
линия раскола, —
продолжал Радеев еще более певуче и мягко. — Но намечается и еще одна, тоже полезная: заметны юноши, которые учатся рассуждать не только лишь о печалях народа, а и о судьбах российского государства, о Великом сибирском пути к Тихому океану и о прочем, столь же интересном.
— А впрочем, как бы то ни было, а это достоверно, что Лузгин Павлушка остался тем же, чем был всегда, —
продолжал он, — то есть душевно… Ну, конечно, в других отношениях маленько, быть может, и поотстали — что делать! всякому своя
линия на свете вышла…
— Знания их, —
продолжал Марфин, — более внешние. Наши — высшие и беспредельные. Учение наше — средняя
линия между религией и законами… Мы не подкапыватели общественных порядков… для нас одинаковы все народы, все образы правления, все сословия и всех степеней образования умы… Как добрые сеятели, мы в бурю и при солнце на почву добрую и каменистую стараемся сеять…
— Конечно, я рассказал вам самую суть, —
продолжал мой собеседник, — и только провел прямую
линию, а обстоятельства и подробности этой легенды вы найдете в нашем архиве. Но слушайте дальше.
— Да, да, мне говорил Благово, — живо обратился он ко мне, не подавая руки. — Но, послушайте, что же я могу вам дать? Какие у меня места? Странные вы люди, господа! —
продолжал он громко и таким тоном, как будто делал мне выговор. — Ходит вас ко мне по двадцать человек в день, вообразили, что у меня департамент! У меня
линия, господá, у меня каторжные работы, мне нужны механики, слесаря, землекопы, столяры, колодезники, а ведь все вы можете только сидеть и писать, больше ничего! Все вы писатели!
— А уж ежели, —
продолжал между тем Прокоп, — ты от этих прожектов запьешь, так, значит,
линия такая тебе вышла. Оно, по правде сказать, трудно и не запить. Все бить да сечь, да стрелять… коли у кого чувствительное сердце — ну просто невозможно не запить! Ну, а ежели кто закалился — вот как я, например, — так ничего. Большую даже пользу нахожу. Светлые мысли есть ей-богу!
Немедленно, не останавливая вращения, клетка поползла вверх, и я был вознесен высоко по винтовой
линии, где моя тюрьма остановилась,
продолжая вертеться в стене с ровно таким же количеством простенков и коридоров.
— Я и то, Роман Прокофьич, им это, — отвечал натурщик. — Уговорились мы, Роман Прокофьич, —
продолжал он, глядя на меня, — идти с ним, с этим Арешкой, в трактир… Чай, Роман Прокофьич, пить хотели. В третьей
линии тут, изволите знать?
Коль кверху
продолжим ее мы очертанье,
То наша
линия, как я уже сказал,
Прямехонько в ее упрется идеал,
В тот чистый прототип, в тот образ совершенный,
Для каждой личности заране припасенный.
— Да, брат… —
продолжает Малахин, слыша, как Яша ложится рядом и своей громадной спиной прижимается к его спине. — Холодно. Из всех щелей так и дует. Поспи тут твоя мать или сестра одну ночь, так к утру бы ноги протянули. Так-то, брат, не хотел учиться и в гимназию ходить, как братья, ну вот и вози с отцом быков. Сам виноват, на себя и ропщи… Братья-то теперь на постелях спят, одеялами укрылись, а ты, нерадивый и ленивый, на одной
линии с быками… Да…
Ростов,
продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер-офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по
линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что́ говорили генералы.
— Вторая
линия… Написал? —
продолжал он, диктуя писарю, — Киевский гренадерский, Подольский…
Милий же, вместо того, чтобы обидеться теми словами, с которыми подошел к нему Тивуртий, забыл и свой сан, и свое положение в темнице среди заключенных, а
продолжал любоваться издали красивыми
линиями стана жены корабельщика, а Тивуртий, заметив это, сделался еще более смел и прошептал...