Неточные совпадения
— Вы, матушка, — сказал он, — или не хотите понимать слов моих, или так нарочно говорите, лишь бы что-нибудь говорить… Я вам даю деньги: пятнадцать рублей ассигнациями. Понимаете ли? Ведь это деньги. Вы их не сыщете
на улице. Ну, признайтесь, почем
продали мед?
— Да, у нас много кур; мы
продаем яйца и цыплят. Здесь, по этой
улице, с дач и из графского дома всё у нас берут, — отвечала она, поглядев гораздо смелее
на Обломова.
Что касается до картин, то они мало чем лучше тех, что у нас иногда
продают на тротуаре,
на улицах.
Одни из них возятся около волов, другие работают по полям и огородам, третьи сидят в лавочке и
продают какую-нибудь дрянь; прочие покупают ее, едят, курят, наконец, многие большею частью сидят кучками всюду
на улице, в садах, в переулках, в поле и почти все с петухом под мышкой.
Мне показалось, что я вдруг очутился
на каком-нибудь нашем московском толкучем рынке или
на ярмарке губернского города, вдалеке от Петербурга, где еще не завелись ни широкие
улицы, ни магазины; где в одном месте и торгуют, и готовят кушанье, где
продают шелковый товар в лавочке, между кипящим огромным самоваром и кучей кренделей, где рядом помещаются лавка с фруктами и лавка с лаптями или хомутами.
Крепко обнялись мы, — она плакала, и я плакал, бричка выехала
на улицу, повернула в переулок возле того самого места, где
продавали гречневики и гороховый кисель, и исчезла; я походил по двору — так что-то холодно и дурно, взошел в свою комнату — и там будто пусто и холодно, принялся готовить урок Ивану Евдокимовичу, а сам думал — где-то теперь кибитка, проехала заставу или нет?
В самом деле, большей частию в это время немца при детях благодарят, дарят ему часы и отсылают; если он устал бродить с детьми по
улицам и получать выговоры за насморк и пятны
на платьях, то немец при детях становится просто немцем, заводит небольшую лавочку,
продает прежним питомцам мундштуки из янтаря, одеколон, сигарки и делает другого рода тайные услуги им.
Но и тех и других продавцы в лавках и продавцы
на улицах одинаково обвешивают и обсчитывают, не отличая бедного от богатого, — это был старый обычай охотнорядских торговцев, неопровержимо уверенных — «не обманешь — не
продашь».
Третий дом
на этой
улице, не попавший в руки купечества, заканчивает правую сторону Большой Дмитровки, выходя и
на бульвар. В конце XVIII века дом этот выстроил ротмистр Талызин, а в 1818 году его вдова
продала дом Московскому университету. Ровно сто лет, с 1818 по 1918 год, в нем помещалась университетская типография, где сто лет печатались «Московские ведомости».
Чуть свет являлись
на толкучку торговки, барахольщики первой категории и скупщики из «Шилова дома», а из желающих
продать — столичная беднота: лишившиеся места чиновники приносили последнюю шинелишку с собачьим воротником, бедный студент
продавал сюртук, чтобы заплатить за угол, из которого его гонят
на улицу, голодная мать, продающая одеяльце и подушку своего ребенка, и жена обанкротившегося купца, когда-то богатая, боязливо предлагала самовар, чтобы купить еду сидящему в долговом отделении мужу.
Я тоже начал зарабатывать деньги: по праздникам, рано утром, брал мешок и отправлялся по дворам, по
улицам собирать говяжьи кости, тряпки, бумагу, гвозди. Пуд тряпок и бумаги ветошники покупали по двугривенному, железо — тоже, пуд костей по гривеннику, по восемь копеек. Занимался я этим делом и в будни после школы,
продавая каждую субботу разных товаров копеек
на тридцать,
на полтинник, а при удаче и больше. Бабушка брала у меня деньги, торопливо совала их в карман юбки и похваливала меня, опустив глаза...
С развитием
на Сахалине городской жизни растет мало-помалу и потребность в рынке; в Александровске уже определилось место, где бабы
продают овощи, и
на улицах не редкость встретить ссыльных, торгующих огурцами и всякою зеленью.
Птицын проживал в Павловске в невзрачном, но поместительном деревянном доме, стоявшем
на пыльной
улице, и который скоро должен был достаться ему в полную собственность, так что он уже его, в свою очередь, начинал
продавать кому-то.
Через минуту два экземпляра манифеста были в кармане Николая Ивановича, а через час газетчики и мальчишки носились с особым приложением к «Московскому листку» и
продавали манифест
на улицах за сутки до обнародования в других газетах.
Я сказал: лучше я буду помирать или выйду
на улицу продавать спички, а не позволю дочери ломать святую субботу.
Но когда ему не удавалось ничего
продать, и он, усталый, сидел в трактире или где-нибудь
на улице, ему вспоминались грубые окрики и толчки полицейских, подозрительное и обидное отношение покупателей, ругательства и насмешки конкурентов, таких же разносчиков, как он, — тогда в нём смутно шевелилось большое, беспокойное чувство.
За короткое время розысков Иванов потратил несколько рублей, бывших при нем, и распродал остатки гардероба; у него осталось одно военное, сильно поношенное пальто и то без погон, которые он не имел права носить в отставке, и
продал барышнику «
на выжигу». Дошло до того, что хозяин гостиницы, где остановился Иванов, без церемонии выгнал его за неплатеж нескольких рублей, и он вышел
на улицу полуголодный, оскорбленный… За неделю, даже накануне, он и не мечтал о таком положении, в каком очутился.
— Да-с, так-с это, именно так-с, — продолжал Истомин. — И все это так именно потому, что сынове мира сего мудрейши сынов света суть, всвоем роде. Праздник
на вашей
улице. Женщины, не наши одни русские женщины, а все почти женщины, в целом мире, везде они одной с вами религии — одному с вами золотому богу кланяются. Всегда они нас
продадут за вас, будьте в этом благонадежны.
А зима все лежала и лежала
на полях мертвым снегом, выла в трубах, носилась по
улицам, гудела в лесу. Куршинские мужики кормили скот соломой с крыш и
продавали лошадей
на шкуры заезжим кошатникам.
В 1880 году Оля и Инна поступили в тульскую женскую гимназию. Родители
продали на сруб щепотьевский лес и купили в Туле двухэтажный дом
на Старо-Дворянской
улице, за угол от нас кварталом выше, наискосок от дома бабушки. В нижнем этаже поселились сами, верхний отдавали внаймы.
Дом
на набережной Ольга Ивановна
продала и купила себе особняк
на Нижегородской
улице, куда и переехала.
По пути,
на углу Итальянского переулка и нашей
улицы, была палатка, в которой
продавали квас, — и было счастьем, когда у кого-нибудь из мальчиков находилась в кармане копейка, так как
на копейку
продавали целый громадный деревянный ковш, к которому мы припадали одновременно со всех сторон.
— И выпить-то негде. Только в сортире и можно.
На улице станешь пить — милиционер тебе один рубль штрафу; спорить начнешь — в отделении три заплотишь. Нужно, чтоб в нарпите и водочку
продавали, — вот бы тогда было хорошо. Сиди в свое удовольствие.