Неточные совпадения
В один стожище
матерый,
Сегодня только сметанный,
Помещик пальцем ткнул,
Нашел, что сено мокрое,
Вспылил: «Добро господское
Гноить? Я вас, мошенников,
Самих сгною на барщине!
Пересушить сейчас!..»
Засуетился староста:
— Недосмотрел маненичко!
Сыренько: виноват! —
Созвал народ — и вилами
Богатыря кряжистого,
В
присутствии помещика,
По клочьям разнесли.
Помещик успокоился.
Вчера вечером, при
матери и сестре, и в его
присутствии, я восстановил истину, доказав, что передал деньги Катерине Ивановне на похороны, а не Софье Семеновне, и что с Софьей Семеновной третьего дня я еще и знаком даже не был и даже в лицо еще ее не видал.
Понемногу она стала привыкать к нему, но все еще робела в его
присутствии, как вдруг ее
мать, Арина, умерла от холеры. Куда было деваться Фенечке? Она наследовала от своей
матери любовь к порядку, рассудительность и степенность; но она была так молода, так одинока; Николай Петрович был сам такой добрый и скромный… Остальное досказывать нечего…
Четырех дней было достаточно для того, чтоб Самгин почувствовал себя между
матерью и Варавкой в невыносимом положении человека, которому двое людей навязчиво показывают, как им тяжело жить. Варавка, озлобленно ругая купцов, чиновников, рабочих, со вкусом выговаривал неприличные слова, как будто забывая о
присутствии Веры Петровны, она всячески показывала, что Варавка «ужасно» удивляет ее, совершенно непонятен ей, она относилась к нему, как бабушка к Настоящему Старику — деду Акиму.
— Старый топор, — сказал о нем Варавка. Он не скрывал, что недоволен
присутствием Якова Самгина во флигеле. Ежедневно он грубовато говорил о нем что-нибудь насмешливое, это явно угнетало
мать и даже действовало на горничную Феню, она смотрела на квартирантов флигеля и гостей их так боязливо и враждебно, как будто люди эти способны были поджечь дом.
— Сам-то медвежонок, а туда же, лоску учит. Не смейте, сударь, впредь при
матери говорить: «Версилов», равно и в моем
присутствии, — не стерплю! — засверкала Татьяна Павловна.
Мать была очень этим довольна, потому что не любила
присутствия и сообщества слуг и служанок.
Он даже высказал мне, что считал меня баловнем
матери, матушкиным сынком, который отца своего не любит, а родных его и подавно, и всем в Багрове «брезгует»; очевидно, что это было ему насказано, а моя неласковость, печальный вид и робость, даже страх, внушаемый его
присутствием, утвердили старика в таких мыслях.
Когда стало приближаться Крещенье, которое было в то же время днем рождения моей
матери, то
мать сказала один раз, разговаривая с Александрой Ивановной в
присутствии Прасковьи Ивановны, которая играла с моим отцом в пикет, что очень бы желала на шестое число куда-нибудь уехать, хоть в Старое Багрово.
Приехал отец из
присутствия, и я принялся с новым жаром описывать ему, как прошла Белая, и рассказывал ему еще долее, еще горячее, чем
матери, потому что он слушал меня как-то охотнее.
Я уже сказал, что
мать не была к ней так ласкова и нежна, как ко мне, а потому естественно, что и сестрица не была и не могла быть с ней нежна и ласкова, даже несколько робела и смущалась в ее
присутствии.
Страданий
матери моей описать невозможно, но восторженное
присутствие духа и надежда спасти свое дитя никогда ее не оставляли.
"Vous etes la meilleure des meres, maman, mais decidement vous donnez dans la melancolie. [Ты, маменька, лучшая из
матерей, но решительно впадаешь в меланхолию (франц.)] Должно быть,
присутствие Butor'a так действует на тебя. Неужели ты не можешь говорить своими словами, не прибегая к хрестоматии Ноэля и Шапсаля? Неужели ты и чизльгёрстского философа развлекала своими apercus de morale? Воображаю, как ему было весело!
— Приведут, бывало, его,"непомнящего"-то, в
присутствие:"откуда родом"? — Не помню."Отец с
матерью есть?" — не помню."Где проживание имел?" — Не помню."Где вчерашнюю ночь ночевал?" — В стогу. — Ну, выслушают, запишут — и в острог!
Та тоже притворялась, что борется с
матерью, и ласкалась к ней — но не по-кошачьи, не на французский манер, а с той итальянской грацией, в которой всегда чувствуется
присутствие силы.
Одна часть их в новых полушубках, в вязаных шарфах на шеях, с влажными пьяными глазами или с дикими подбадривающими себя криками, или тихие и унылые толкутся около ворот между заплаканными
матерями и женами, дожидаясь очереди (я застал тот день, в который шел самый прием, т. е. осмотр назначенных в ставку); другая часть в это время толпится в прихожей
присутствия.
Сидеть с
матерью, ничего не подозревающей, выслушивать ее, отвечать ей, говорить с ней — казалось Елене чем-то преступным; она чувствовала в себе
присутствие какой-то фальши; она возмущалась, хотя краснеть ей было не за что; не раз поднималось в ее душе почти непреодолимое желание высказать все без утайки, что бы там ни было потом.
Если б не
мать, они подошли бы, вероятно, к самым избам никем не замеченные: семейство сидело за обедом; тетка Анна, несмотря на весь страх, чувствуемый ею в
присутствии мужа, который со вчерашнего дня ни с кем не перемолвил слова, упорно молчал и сохранял на лице своем суровое выражение, не пропускала все-таки случая заглядывать украдкою в окна, выходившие, как известно, на Оку; увидев сыновей, она забыла и самого Глеба — выпустила из рук кочергу, закричала пронзительным голосом: «Батюшки, идут!» — и сломя голову кинулась на двор.
Он совсем видел эту широкую пойму, эти песчаные острова, заросшие густой лозою, которой вольнолюбивый черторей каждую полночь начинает рассказывать про ту чудную долю — минувшую, когда пойма целым Днепром умывалась, а в головы горы клала и степью укрывалась; видел он и темный, черный бор, заканчивающий картину; он совсем видел Анну Михайловну, слышал, что она говорит, знал, что она думает; он видел
мать и чувствовал ее
присутствие; с ним неразлучна была Дора.
Бабушка, при всей своей проницательности, этого не замечала: она была так честна, что не могла подумать, чтобы кому-нибудь могла прийти в голову сатанинская мысль вооружать дитя против
матери. И из-за чего и для чего все это делалось? Кажется, единственно из-за того, что в нашем обществе всем тяжело переносить
присутствие лица с умом ясным и с характером твердым и открытым.
В числе первых, между прочим, были два купца, сыновья несостоятельной старушки, в числе последних их
мать, на которую Яков Львович бросил мимоходом взгляд, полный глубокого сострадания, и, переодевшись в канцелярии за ширмою из домашнего платья в мундир, сел на свое председательское кресло и открыл
присутствие.
Он затрепетал при звуках знакомого ему голоса; онемение, произведенное в нем
присутствием стольких незнакомых лиц, еще удвоилось; он боялся
матери больше чем всех казаков на свете, ибо привык ее бояться; сопроводив свои угрозы значительным движением руки, она впала в задумчивость и казалась спокойною.
С весны 1692 года принялся он за спуск этих судов и, не довольствуясь
присутствием при этом торжестве своей любимой компании, призвал в Переяславль и цариц;
мать и жену свою.
В настоящий приезд внимание наше друг к другу скоро перешло во взаимное влечение/ Понятно, что в
присутствии отца и
матери мы за обеденным или чайным столом старались сохранять полное равнодушие. Но стоило одному из нас случайно поднять взор, чтобы встретить взгляд другого. Невольные маневры эти, вероятно, стали кидаться в глаза посторонним, так как однажды
мать сделала мне наедине по этому поводу замечание.
Не прошло и двух минут, как, надев сапоги и халат, я уже тихонько отворял дверь в спальню
матери. Бог избавил меня от
присутствия при ее агонии; она уже лежала на кровати с ясным и мирным лицом, прижимая к груди большой серебряный крест. Через несколько времени и остальные члены семейства, начиная с отца, окружили ее одр. Усопшая и на третий день в гробу сохранила свое просветленное выражение, так что несловоохотливый отец по окончании панихиды сказал мне: «Я никогда не видал более прекрасного покойника».
Екатерина любила посещать сей прекрасный цветник, Ею насаженный; любила смотреть на веселых питомиц, которые, оставляя игры свои, спешили к Ней навстречу, окружали Ее радостными, шумными толпами, целовали Ее руки, одежду; единогласно называли
матерью и своею беспечною резвостью в
присутствии Монархини доказывали, что они только любили, а не боялись Ее!
В воскресенье утром приезжала его
мать и целый час плакала в мезонине у доктора Шевырева. Петров ее не видал, но в полночь, когда все уже давно спали, с ним сделался припадок. Доктора вызвали из «Вавилона», и, когда он приехал, Петров значительно уже успокоился от
присутствия людей и от сильной дозы морфия, но все еще дрожал всем телом и задыхался. И, задыхаясь, он бегал по комнатам и бранил всех: больницу, прислугу, сиделку, которая спит. На доктора он также накинулся.
Она рассказывала
матери про князя, чтобы не говорить со мной. Лицо у нее горело, и, чтобы скрыть свое волнение, она низко, точно близорукая, нагнулась к столу и делала вид, что читает газету. Мое
присутствие было неприятно. Я простился и пошел домой.
Я не пишу в эту книжку ни слова о том, что делается и что я испытываю дома. Слезы, которыми встречает и провожает меня
мать, какое-то тяжелое молчание, сопровождающее мое
присутствие за общим столом, предупредительная доброта братьев и сестер — все это тяжело видеть и слышать, а писать об этом еще тяжелее. Когда подумаешь, что через неделю придется лишиться всего самого дорогого в мире, слезы подступают под горло…
Он узнавал, например,
мать Пселдонимова — слышал ее незлобивые увещания вроде: «Потерпи, мой голубчик, потерпи, батюшка, стерпится — слюбится», узнавал и не мог, однако, дать себе никакого логического отчета в ее
присутствии подле себя.
Идеи-формы, которые порождает Мать-Земля, запечатлены
присутствием ничто, как темной основы твари: они хрупки, непрочны, не гарантированы от разрушения, они не имеют еще закала вечности.
К счастью, ворона притихла и ничем не обнаруживала своего
присутствия. Ее посадили в корзинку с крышкой, в которой
мать Тани Петровской в прошлое воскресенье привезла яблок. Мигом был принесен бинт из лазарета. Дождавшись, когда дежурный в этот день Пугач вышел из класса, Нина быстро перевязала поломанное крыло вороны, предварительно обмыв его хорошенько. Потом птицу силой накормили оставшейся у кого-то в кармане от чая булкой и усадили в корзину, прикрыв сверху казенным платком.
Тон за этими понедельниками отличался крайней бесцеремонностью по части анекдотов и острот.
Мать его не присутствовала на них, а сидела в своей комнатке. Раз в
присутствии известной актрисы"Одеона"Жанны Эслер, очень порядочной женщины, один романист, рассказывая скабрезный анекдот, стал употреблять такие цинические слова, что я, сидевший рядом с этой артисткой, решительно не знал, куда мне деваться.
Тогда Глостер в
присутствии этого сына говорит: «Вы не понимаете, а
мать этого сына поняла и округлилась в животе и получила сына для колыбели прежде, чем мужа для постели. У меня есть другой, законный, — продолжает Глостер, — но хотя этот выскочил раньше времени,
мать его была хороша собой и there was good sport at his making [было очень забавно, когда его делали (англ.).], и потому я признаю и этого выб…ка».
Но дети не замечают ни угроз
матери, ни
присутствия чужого человека. Они кладут котят на ковер и поднимают оглушительный визг. Около них ходит роженица и умоляюще мяукает. Когда, немного погодя, детей тащат в детскую, одевают их, ставят на молитву и поят чаем, они полны страстного желания поскорее отделаться от этих прозаических повинностей и опять бежать в кухню.
Это было страшно и грешно: ненавидеть
мать, задыхаться в ее
присутствии от ярости, молить Бога о ее смерти, мечтать о том, как она подкрадется сзади и начнет бить ее обоими кулаками — по ее голове, по толстой спине, по бездеятельным пухлым рукам, которые она поднимет для защиты.
Ося молчал, ошеломленный. Правда, он знал, что имя
матери не произносилось в
присутствии отца, помнил, как последний строго и жестко осадил его, когда тот осмелился однажды обратиться к нему с расспросами о
матери, но он был еще настолько ребенком, что не раздумывал над причиной этого. Станислава Феликсовна и теперь не дала ему времени на размышление. Она откинула его густые волосы со лба. Точно тень скользнула по ее лицу.
— Скажи, добрый Захарий, что я счастлив… как можно быть только счастливому на земле. Передай ей все, что ты обо мне знаешь, и любовь мою к Анастасии, и согласие ее отца, и милости ко мне русского государя. В довольстве, в чести, любим прекрасною, доброю девушкою, под рукою и оком божьим — чего мне недостает! Да, я счастлив. Сказал бы вполне, да только мне недостает
присутствия и благословения
матери! Попроси, чтобы она довершила мое благополучие, приехала хоть взглянуть на мое житье в Москве.
Лору она ненавидела, к графине относилась презрительно, к графу равнодушно. Молодая графиня также питала к ней антипатию, может быть, она замечала злобные взгляды маленькой итальянки, когда Лора, не стесняясь ее
присутствием, называла ее
матери «чернушкой».
Наконец, наступило 8 января — день, назначенный для свадьбы Рачинского и Олениной. Бракосочетание было совершено в дворцовой церкви, в шесть часов вечера, в
присутствии всего двора и московской аристократии. На невесте сияло великолепное жемчужное ожерелье с аграфом из крупных бриллиантов, подарок венценосной посаженной
матери. На одном из пальцев левой руки жениха блестел золотой перстень с изумрудом.
Пораженная княгиня испуганно начала озираться, и тут только заметила
присутствие дочерей, переводивших свои вопросительные взгляды с
матери на Александрину, стоявшую с гордо поднятой головой. Зоя Александровна опустила голову.
Мать и дочь жили бедно, в двух меблированных комнатах, но
присутствие очаровательной Анжелики делало волшебной, в глазах Николая Герасимовича, всякую обстановку.
Согласно распоряжениям князя Сергея Сергеевича, нарочные, снабженные собственноручно написанными им письмами, запечатанными большой черной княжеской печатью, были разосланы по соседям. Письма были все одного и того же содержания. В них молодой князь с душевным прискорбием уведомлял соседей о смерти его
матери и просил почтить
присутствием заупокойную литургию в церкви села Лугового, после которой должно было последовать погребение тела покойной в фамильном склепе князей Луговых.
Ирена отвечала
матери как-то принужденно. На ее губах вертелся вопрос, который она не смела задать в
присутствии Ядвиги, сопровождавшей их повсюду...