Неточные совпадения
— Да, помните, в вашей программе было и это, — заметила она, — вы посылали меня в чужие края, даже в чухонскую деревню, и там, «наедине с
природой»… По вашим словам, я должна быть теперь счастлива? — дразнила она его. — Ах, cousin! — прибавила она и
засмеялась, потом вдруг сдержала смех.
— Не правда ли? Не правда ли? — вскинулась генеральша. — Я вижу, что и ты иногда бываешь умна; ну, довольно
смеяться! Вы остановились, кажется, на швейцарской
природе, князь, ну!
Пусть их связывает восьмилетняя корпусная дружба (оба оставались на второй год, хотя и в разных классах), но Жданов весь какой-то земной, деревянный, грубоватый, много ест, много пьет, терпеть не может описаний
природы,
смеется над стихами, любит рассказывать похабные анекдоты.
От
природы характера веселого, восприимчивого в высшей степени и легкомысленного, она вначале кое-как еще переносила свою горькую участь и даже могла подчас и
смеяться самым веселым, беззаботным смехом; но с годами судьба взяла наконец свое.
— Но что же делать с тем, что женщины, а не мужчины родят, — это уж закон
природы, его же не прейдеши! — сказал князь,
смеясь.
Я
засмеялся. Тит был мнителен и боялся мертвецов. Я «по младости» не имел еще настоящего понятия о смерти… Я знал, что это закон
природы, но внутренно, по чувству считал себя еще бессмертным. Кроме того, мой «трезвый образ мыслей» ставил меня выше суеверного страха. Я быстро бросил окурок папиросы, зажег свечку и стал одеваться.
Он был весел по
природе, и сам умно и искренно
смеялся над своей тупостью…
Чебутыкин. Для любви одной
природа нас на свет произвела. (
Смеется.)
Извольте
смеяться; я все насмешки приму и все-таки не скажу, что я сыт, когда я есть хочу; все-таки знаю, что я не успокоюсь на компромиссе, на беспрерывном периодическом нуле, потому только, что он существует по законам
природы и существует действительно.
Никто никогда не видал от
природы чинную и серьезную боярыню, какою все видят ее теперь. Она шутлива, весела, радостна: она
смеется с слугами и подпевает слегка своим сенным девушкам, обряжающим давно забытые большие покои так называемого «мужского верха».
Но в настоящую минуту к его искусству присоединилась и сама
природа: он чувствовал, что настроен, что его что-то влечет; чувствовал в себе полнейшую и победительную уверенность, что через несколько минут все эти глаза будут обращены на него, все эти люди будут слушать только его одного, говорить только с ним,
смеяться только тому, что он скажет.
Ведь ни одного господина нельзя уверить, что над ним
смеются не потому, чтоб уж в самом деле «ничего во всей
природе благословить не хотели», а просто потому, что его-то благословлять не за что, он-то смешон с своими заносчивыми возгласами о равных ничтожностях.
Он боялся всего на свете: неодушевленной
природы, всех людей и всех животных и даже насекомых. И сам он, как выше замечено, над этою своею слабостью
смеялся и шутил, но побороть ее в себе не мог.
Солнце
смеется… Ликует
природа!
Всюду приволье, покой и свобода...
Платонов. Болен… У меня горячка будет… Мне это понравилось. Умно. Но еще умнее было бы, если бы вы со мной вовсе не связывались… Застрелиться хотел… (
Смеется.) Не удалось… Инстинкт… Ум свое,
природа свое… Остроглазая! Ведь умница? (Целует руку.) Рука холодная… Слушайте… Вы хотите меня слушать?
Обманутые все эти люди, — даже Христос напрасно страдал, отдавая свой дух воображаемому отцу, и напрасно думал, что проявляет его своею жизнью. Трагедия Голгофы вся была только ошибка: правда была на стороне тех, которые тогда
смеялись над ним и желали его смерти, и теперь на стороне тех, которые совершенно равнодушны к тому соответствию с человеческой
природой, которое представляет эта выдуманная будто бы история. Кого почитать, кому верить, если вдохновение высших существ только хитро придуманные басни?
Женщина здесь так же скучна, как сибирская
природа; она не колоритна, холодна, не умеет одеваться, не поет, не
смеется, не миловидна и, как выразился один старожил в разговоре со мной: «жестка на ощупь».
Дядин. Позвольте, господа! После того инцидента я своего долга не нарушал. Я до сих пор ее люблю и верен ей, помогаю, чем могу, и завещал свое имущество ее деточкам, которых она прижила с любимым человеком. Я долга не нарушал и горжусь. Я горд! Счастья я лишился, но у меня осталась гордость. А она? Молодость уж прошла, красота под влиянием законов
природы поблекла, любимый человек скончался, царство ему небесное… Что же у нее осталось? (Садится.) Я вам серьезно, а вы
смеетесь.
Хорошо было год, два, три, но когда это: вечера, балы, концерты, ужины, бальные платья, прически, выставляющие красоту тела, молодые и не молодые ухаживатели, все одинакие, все что-то как будто знающие, имеющие как будто право всем пользоваться и надо всем
смеяться, когда летние месяцы на дачах с такой же
природой, тоже только дающей верхи приятности жизни, когда и музыка и чтение, тоже такие же — только задирающие вопросы жизни, но не разрешающие их, — когда все это продолжалось семь, восемь лет, не только не обещая никакой перемены, но, напротив, все больше и больше теряя прелести, она пришла в отчаяние, и на нее стало находить состояние отчаяния, желания смерти.