Неточные совпадения
Природа вложила только страсть в живые
организмы, другого она ничего не дает.
— Может быть, — говорила она, как будто отряхивая хмель от головы. — Так что же? что вам? не все ли равно? вы этого хотели! «
Природа влагает страсть только в живые
организмы, — твердили вы, — страсть прекрасна!..» Ну вот она — любуйтесь!..
Особенно памятен мне один такой спор. Речь коснулась знаменитой в свое время полемики между Пуше и Пастером. Первый отстаивал самозарождение микроорганизмов, второй критиковал и опровергал его опыты. Писарев со своим молодым задором накинулся на Пастера. Самозарождение было нужно: оно кидало мост между миром
организмов и мертвой
природой, расширяло пределы эволюционной теории и, как тогда казалось, доставляло победу материализму.
Эти роздыхи
природа дает как будто нарочно; в них молодой
организм устаивается и крепнет для новой бури.
— Физиология все это объясняет, — говорил Красин при входе Розанова, — человек одинаково не имеет права насиловать свой
организм. Каждое требование
природы совершенно в равной степени заслуживает удовлетворения. Функция, и ничего более.
Но существует во всей живущей, никогда не умирающей мировой
природе какой-то удивительный и непостижимый закон, по которому заживают самые глубокие раны, срастаются грубо разрубленные члены, проходят тяжкие инфекционные болезни, и, что еще поразительнее, — сами
организмы в течение многих лет вырабатывают средства и орудия для борьбы со злейшими своими врагами.
Восемнадцати лет она чуть не умерла от злокачественной лихорадки; потрясенный до основания, весь ее
организм, от
природы здоровый и крепкий, долго не мог справиться: последние следы болезни исчезли наконец, но отец Елены Николаевны все еще не без озлобления толковал об ее нервах.
Очень легко показать неприложимость к возвышенному определения «возвышенное есть перевес идеи над образом», после того как сам Фишер, его принимающий, сделал это, объяснив, что от перевеса идеи над образом (выражая ту же мысль обыкновенным языком: от превозможения силы, проявляющейся в предмете, над всеми стесняющими ее силами, или, в
природе органической, над законами
организма, ее проявляющего) происходит безобразное или неопределенное («безобразное» сказал бы я, если бы не боялся впасть в игру слов, сопоставляя безобразное и безобразное).
В науке совсем напротив: идея существует в логическом
организме, все частное заморено, все проникнуто светом сознания, скрытая мысль, волнующая и приводящая в движение
природу, освобождаясь от физического бытия развитием его, становится открытой мыслию науки.
Мне хочется думать, что боровшийся с
природой человеческий гений боролся и с физической любовью, как с врагом, и что если он и не победил ее, то все же удалось ему опутать ее сетью иллюзий братства и любви; и для меня по крайней мере это уже не просто отправление моего животного
организма, как у собаки или лягушки, а настоящая любовь, и каждое объятие бывает одухотворено чистым сердечным порывом и уважением к женщине.
Совершенно простое и логичное объяснение фактов видимого антагонизма человеческой
природы происходит тогда, когда мы смотрим на человека, просто как на единый, нераздельный
организм.
Ведь в
природе кедр и иссоп питаются и цветут, слон и мышь движутся и едят, радуются и сердятся по одним и тем же законам; под внешним различием форм лежит внутреннее тождество
организма обезьяны и кита, орла и курицы; стоит только вникнуть в дело еще внимательнее, и увидим, что не только различные существа одного класса, но и различные классы существ устроены и живут по одним и тем же началам, что
организмы млекопитающего, птицы и рыбы одинаковы, что и червяк дышит подобно млекопитающему, хотя нет у него ни ноздрей, ни дыхательного горла, ни легких.
Разум мой сознает свою любящую
природу в этой мысли, — и то, что мы называем чувством, есть полное одобрительное действие нашего разумения на весь
организм».
Все наше воспитание направлено к тому, чтоб сделать для нас наше тело позорным и постыдным; на целый ряд самых законных отправлений
организма, предуказанных
природою, мы приучены смотреть не иначе, как со стыдом; obscoenum est dicere, facere non obscoenum (говорить позорно, делать не позорно), — характеризует эти отправления Цицерон.
Будущее же это, такое радостное в общественном отношении, в отношении жизни самого
организма безнадежно-мрачно и скудно: ненужность физического труда, телесное рабство, жир вместо мускулов, жизнь ненаблюдательная и близорукая — без
природы, без широкого горизонта…
Все дело лишь в одном: принимая выгоды культуры, нельзя разрывать самой тесной связи с
природой; развивая в своем
организме новые положительные свойства, даваемые нам условиями культурного существования, необходимо в то же время сохранить наши старые положительные свойства; они добыты слишком тяжелою ценою, а утерять их слишком легко.
Весь
организм и каждая клетка в нем имеют
природу пола.
Мир является великой иерархией идейных существ, идейным
организмом, и в этом постижении софийности «мертвого» мира лежит заслуга оккультизма [Под оккультизмом я разумею здесь не столько современный, школьный оккультизм, воспитываемый особой тренировкой, но общую природную способность человека проникать за кору явлений, особенно свойственную народам в ранние эпохи развития и отразившуюся в сказке, эпосе, фольклоре, верованиях и «суевериях».], сближающая его с ««поэтическим восприятием»
природы вообще.
Всякая попытка со стороны тварного существа создать существо, лицо ведет лишь к созданию автомата, мертвого механизма [Гениальный роман Вилье де Лиль-Адана «L’Eve future», насыщенный глубокими мыслями, изобличает демоническую
природу творчества существа, в котором
организм подменяется механизмом.
Сексуальная
природа человека не может быть поставлена в одну линию с другими функциями его
организма, даже самыми существенными, как, напр., кровообращением.
Наука послушно приспособляется к механизму
природы, но философия должна прозреть за ним
организм.
В то время как в официальной философии с Декарта торжествовало механическое понимание
природы и не смогли философы, за редкими исключениями, победить призрак мертвого механизма
природы, для мистической философии
природа всегда оставалась живой, живым
организмом.
Эта всеобъемлющая
природа была предметом его изучения — поднять хотя бы на одну линию завесу с того, чего еще не постигли великие умы, дать человечеству еще лишние доказательства его невежества и ничтожества перед высшей силой, управляющей миром, и этим возбудить в нем парения к небу — вот цель ученого-естествоиспытателя, независимо от того, применяет ли он свои знания к извлечению из этой
природы средств для врачевания больного человеческого
организма, или же только наблюдает теоретически законы
природы в их проявлениях в окружающем его мире.
Человек — микрокосм, высшая, царственная ступень иерархии
природы как живого
организма.
В механизме государственного
организма нужны эти люди, как нужны волки в
организме природы и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этою необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдергивавший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски-благородном и нежном характере Александра.