Неточные совпадения
Стародум(
приметя всех смятение). Что это значит? (К Софье.) Софьюшка, друг мой, и ты мне кажешься в смущении? Неужель мое намерение тебя огорчило? Я заступаю место
отца твоего. Поверь мне, что я знаю его права. Они нейдут далее, как отвращать несчастную склонность дочери, а выбор достойного человека зависит совершенно от ее сердца. Будь спокойна, друг мой! Твой муж, тебя достойный, кто б он ни был, будет иметь во мне истинного друга. Поди
за кого хочешь.
Я знал, что
отец почтет
за счастие и вменит себе в обязанность
принять дочь заслуженного воина, погибшего
за отечество.
Где, укажите нам, отечества
отцы,
Которых мы должны
принять за образцы?
Софья Андреева (эта восемнадцатилетняя дворовая, то есть мать моя) была круглою сиротою уже несколько лет; покойный же
отец ее, чрезвычайно уважавший Макара Долгорукого и ему чем-то обязанный, тоже дворовый, шесть лет перед тем, помирая, на одре смерти, говорят даже,
за четверть часа до последнего издыхания, так что
за нужду можно бы было
принять и
за бред, если бы он и без того не был неправоспособен, как крепостной, подозвав Макара Долгорукого, при всей дворне и при присутствовавшем священнике, завещал ему вслух и настоятельно, указывая на дочь: «Взрасти и возьми
за себя».
— Нет, не нахожу смешным, — повторил он ужасно серьезно, — не можете же вы не ощущать в себе крови своего
отца?.. Правда, вы еще молоды, потому что… не знаю… кажется, не достигшему совершенных лет нельзя драться, а от него еще нельзя
принять вызов… по правилам… Но, если хотите, тут одно только может быть серьезное возражение: если вы делаете вызов без ведома обиженного,
за обиду которого вы вызываете, то тем самым выражаете как бы некоторое собственное неуважение ваше к нему, не правда ли?
Кроме сего древле почившего старца, жива была таковая же память и о преставившемся сравнительно уже недавно великом
отце иеросхимонахе, старце Варсонофии — том самом, от которого
отец Зосима и
принял старчество и которого, при жизни его, все приходившие в монастырь богомольцы считали прямо
за юродивого.
Дмитрий Федорович, никогда у старца не бывавший и даже не видавший его, конечно, подумал, что старцем его хотят как бы испугать; но так как он и сам укорял себя втайне
за многие особенно резкие выходки в споре с
отцом за последнее время, то и
принял вызов.
— Нет, сегодня она не придет, есть
приметы. Наверно не придет! — крикнул вдруг Митя. — Так и Смердяков полагает.
Отец теперь пьянствует, сидит
за столом с братом Иваном. Сходи, Алексей, спроси у него эти три тысячи…
— Сделайте одолжение, почтенный
отец, засвидетельствуйте все мое глубокое уважение
отцу игумену и извините меня лично, Миусова, пред его высокопреподобием в том, что по встретившимся внезапно непредвиденным обстоятельствам ни
за что не могу иметь честь
принять участие в его трапезе, несмотря на все искреннейшее желание мое, — раздражительно проговорил монаху Петр Александрович.
За обедом дедушка сидит в кресле возле хозяйки. Матушка сама кладет ему на тарелку лучший кусок и затем выбирает такой же кусок и откладывает к сторонке, делая глазами движение, означающее, что этот кусок заповедный и предназначается Настасье. Происходит общий разговор, в котором
принимает участие и
отец.
Присутствие матушки приводило их в оцепенение, и что бы ни говорилось
за столом, какие бы ни происходили бурные сцены, они ни одним движением не выказывали, что
принимают в происходящем какое-нибудь участие. Молча садились они
за обед, молча подходили после обеда к
отцу и к матушке и отправлялись наверх, чтоб не сходить оттуда до завтрашнего обеда.
Действительно, оба сына, один
за другим, сообщили
отцу, что дело освобождения
принимает все более и более серьезный оборот и что ходящие в обществе слухи об этом предмете имеют вполне реальное основание. Получивши первое письмо, Арсений Потапыч задумался и два дня сряду находился в величайшем волнении, но, в заключение, бросил письмо в печку и ответил сыну, чтоб он никогда не смел ему о пустяках писать.
«…Ее
отец сидел
за столом в углублении кабинета и приводил в порядок бумаги… Пронзительный ветер завывал вокруг дома… Но ничего не слыхал мистер Домби. Он сидел, погруженный в свою думу, и дума эта была тяжелее, чем легкая поступь робкой девушки. Однако лицо его обратилось на нее, суровое, мрачное лицо, которому догорающая лампа сообщила какой-то дикий отпечаток. Угрюмый взгляд его
принял вопросительное выражение.
В действительности происходило так. Все зятья,
за исключением Пашки Булыгина, не
принимали в этом деле никакого участия, предоставив все своим женам. Из сестер ни одна не отказалась от своей части ни в пользу других сестер, ни в пользу
отца.
— Может,
за то бил, что была она лучше его, а ему завидно. Каширины, брат, хорошего не любят, они ему завидуют, а
принять не могут, истребляют! Ты вот спроси-ка бабушку, как они
отца твоего со света сживали. Она всё скажет — она неправду не любит, не понимает. Она вроде святой, хоть и вино пьет, табак нюхает. Блаженная, как бы. Ты держись
за нее крепко…
Приметив мое смятение, известием о смерти его
отца произведенное, он мне сказал, что сделанное мне обещание не позабудет, если я того буду достоин. В первый раз он осмелился мне сие сказать, ибо, получив свободу смертию своего
отца, он в Риге же отпустил своего надзирателя, заплатив ему
за труды его щедро. Справедливость надлежит отдать бывшему моему господину, что он много имеет хороших качеств, но робость духа и легкомыслие оные помрачают.
— Груня, Грунюшка, опомнись… — шептал Макар, стоя перед ней. — Ворога твоего мы порешили… Иди и объяви начальству, што это я сделал: уйду в каторгу… Легче мне будет!.. Ведь три года я муку-мученическую
принимал из-за тебя… душу ты из меня выняла, Груня. А что касаемо Кирилла, так слухи о нем пали до меня давно, и я еще по весне с Гермогеном тогда на могилку к
отцу Спиридонию выезжал, чтобы его достигнуть.
Земле! Земле, возопившая
За Авеля ко господу!
Возопий ныне к Иакову,
Отцу моему Израилю.
Видех я гроб моей матере
Рахили, начал плач многий:
Отверзи гроб, моя мати,
Прими к себе чадо свое
Любимое, во иную землю
Ведомое погаными.
Приими, мати, лишеннаго,
От
отца моего разлученнаго…
По крайней мере его никак нельзя было
принять за отца такого взрослого сына.
И он читал мне свою «записку», в которой излагал, что, во время разъездов по волостям, он неоднократно был поражаем незрелым и слабосильным видом некоторых молодых крестьян, которых он
принимал за подростков и которые, по справке, оказывались уже
отцами семейств.
В Суздальской тюрьме содержалось четырнадцать духовных лиц, всё преимущественно
за отступление от православия; туда же был прислан и Исидор.
Отец Михаил
принял Исидора по бумаге и, не разговаривая с ним, велел поместить его в отдельной камере, как важного преступника. На третьей неделе пребывания Исидора в тюрьме
отец Михаил обходил содержащихся. Войдя к Исидору, он спросил: не нужно ли чего?
Лет
за пятнадцать до смерти
принял родитель иночество от некоего старца Агафангела, приходившего к нам из стародубских монастырей. С этих пор он ничем уж не занимался и весь посвятил себя богу, а домом и всем хозяйством заправляла старуха мать, которую он и называл «посестрией». Помню я множество странников, посещавших наш дом: и невесть откуда приходили они! и из Стародуба, и с Иргиза, и с Керженца, даже до Афона доходили иные; и всех-то
отец принимал, всех чествовал и отпускал с милостыней.
В следующие затем дни к Марфиным многие приезжали, а в том числе и m-me Тулузова; но они никого не
принимали,
за исключением одного Углакова, привезшего Егору Егорычу письмо от
отца, в котором тот, извиняясь, что по болезни сам не может навестить друга, убедительно просил Марфина взять к себе сына в качестве ординарца для исполнения поручений по разным хлопотам, могущим встретиться при настоящем их семейном горе.
Катрин, уведомленная с нарочным о смерти
отца, не приехала на похороны, а прислала своего молодого управляющего, Василия Иваныча Тулузова, которого некогда с такою недоверчивостью
принял к себе Петр Григорьич и которому, однако,
за его распорядительность, через весьма недолгое время поручил заведовать всеми своими именьями и стал звать его почетным именем: «Василий Иваныч», а иногда и «господин Тулузов».
(
Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)], но, в сущности, в это время названый
отец его ездил
за почтальона в Калязин, а мать оставалась дома одна, как вдруг в Притыкино прибыл князь проездом в имение…
Потянулся ряд вялых, безубразных дней, один
за другим утопающих в серой, зияющей бездне времени. Арина Петровна не
принимала его; к
отцу его тоже не допускали. Дня через три бурмистр Финогей Ипатыч объявил ему от маменьки «положение», заключавшееся в том, что он будет получать стол и одежду и, сверх того, по фунту Фалера [Известный в то время табачный фабрикант, конкурировавший с Жуковым. (Примеч. М.Е. Салтыкова-Щедрина.)] в месяц. Он выслушал маменькину волю и только заметил...
— Да, надо, — сказал Ахилла, —
принимайте скорее, — исповедаюсь, чтоб ничего не забыть, — всем грешен, простите, Христа ради, — и затем, вздохнув, добавил: — Пошлите скорее
за отцом протопопом.
— Да ведь я только пожать ее у вас просил, батюшка, если только позволите, а не поцеловать. А вы уж думали, что поцеловать? Нет,
отец родной, покамест еще только пожать. Вы, благодетель, верно меня
за барского шута
принимаете? — проговорил он, смотря на меня с насмешкою.
— Да разве мы их съедим? — объяснил Плинтусов. — Ах, боже мой!..
За кого же вы в таком случае нас
принимаете? Надеюсь,
за порядочных людей… Вот и
отец Крискент только что сейчас говорил мне, что не любит обедать в одной холостой компании и что это даже грешно.
— Он сам, — отвечал Гаврила Афанасьевич, — на беду мою,
отец его во время бунта спас мне жизнь, и чорт меня догадал
принять в свой дом проклятого волченка. Когда, тому два году, по его просьбе, записали его в полк, Наташа, прощаясь с ним, расплакалась, а он стоял, как окаменелый. Мне показалось это подозрительным, — и я говорил о том сестре. Но с тех пор Наташа о нем не упоминала, а про него не было ни слуху, ни духу. Я думал, она его забыла; ан видно нет. — Решено: она выйдет
за арапа.
— Нет, напрасно! У него разум — строгий. Я вначале даже боялся говорить с ним, — и хочется, а — боюсь! А когда
отец помер — Тихон очень подвинул меня к себе. Ты ведь не так любил
отца, как я. Тебя и Алексея не обидела эта несправедливая смерть, а Тихона обидела. Я ведь тогда не на монахиню рассердился
за глупость её, а на бога, и Тихон сразу
приметил это. «Вот, говорит, комар живёт, а человек…»
Дескать,
принимаю вас, благодетельное начальство,
за отца и вверяю судьбу свою и прекословить не буду, вверяюсь и сам отстраняюсь от дел… дескать, вот оно как!»
— Я думал рыцарское, ваше превосходительство… Что здесь, дескать, рыцарское, и начальника
за отца принимаю… дескать, так и так, защитите, еле… слезно м…молю, и что такие дви…движения долж…но по…по… поощрять…
Я думаю, Андрей Филиппович, что начальство должно было бы поощрять подобные движения, — прибавил господин Голядкин, очевидно не помня себя, — Андрей Филиппович… вы, вероятно, сами видите, Андрей Филиппович, что это благородное движение и всяческую мою благонамеренность означает, —
принять начальника
за отца, Андрей Филиппович,
принимаю, дескать, благодетельное начальство
за отца и слепо вверяю судьбу свою.
Принимаю благодетельное начальство
за отца.
Не имея никакого понятия о родах оружия, я не мог понять, почему Семенкович отдавал такое предпочтение жандармскому дивизиону. Тем временем
отец вернулся из Лифляндии с братом Васей, которого я сперва не узнал,
принимая его по пестрой ермолке
за какого-то восточного человека. Оказалось, что по причине недавно перенесенной горячки он был с бритой головою.
«Сейчас умер мой
отец. Этим я обязана тебе, так как ты убил его. Наш сад погибает, в нем хозяйничают уже чужие, то есть происходит то самое, чего так боялся бедный
отец. Этим я обязана тоже тебе. Я ненавижу тебя всею моею душой и желаю, чтобы ты скорее погиб. О, как я страдаю! Мою душу жжет невыносимая боль… Будь ты проклят. Я
приняла тебя
за необыкновенного человека,
за гения, я полюбила тебя, но ты оказался сумасшедшим…»
(
Прим. автора)] У нас же в семье такой драгоценности не было, да и притом я должен был совершить мое рождественское путешествие не на своих лошадях, а с тетушкою, которая как раз перед святками продала дом в Орле и, получив
за него тридцать тысяч рублей, ехала к нам, чтобы там, в наших краях, купить давно приторгованное для нее моим
отцом имение.
Отец рассердился, так как
принял мой ответ
за неуместную и плоскую шутку. Он видел мое лицо, он слышал мой голос и все-таки
принял это
за шутку. Жалкий, картонный паяц, по недоразумению считавшийся человеком!
Как изменились их отношения! Марья Петровна, бывшая для Кузьмы чем-то недосягаемым, на что он и смотреть боялся, почти не обращавшая на него внимания, теперь часто тихонько плачет, сидя у его постели, когда он спит, и нежно ухаживает
за ним; а он спокойно
принимает ее заботливость, как должное, и говорит с нею, точно
отец с маленькой дочерью.
Вы говорите о вашем сапожнике, им кажется что вы на них намекаете; ничего не говорите, не думаете даже о них, — страдают. Оказываете им важную услугу; прекрасно; они
принимают ее с благодарностию; но мысль, что они одолжены именно вами, не дает им покоя, и снова их коробит. Вы женитесь, делаетесь
отцом семейства, получаете наследство, добиваетесь места, лишаетесь жены, награждены чином, все это задевает их
за живое, и они страдают; короче сказать, не знаешь, с какой стороны приступиться!
Коротенькой запиской
отец с матерью как будто говорили Сергею Андреичу: «
Прими от родивших тебя тленное земное наследие, но
за гробом нет тебе части с нами.
— А ты молчи, да слушай, что
отец говорит. На родителя больше ты не работник, копейки с тебя в дом не надо. Свою деньгу наживай, на свой домок копи, Алексеюшка… Таковы твои годы пришли, что пора и закон
принять… Прежде было думал я из нашей деревни девку взять
за тебя. И на
примете, признаться, была, да вижу теперь, что здешние девки не пара тебе… Ищи судьбы на стороне, а мое родительское благословение завсегда с тобой.
Совсем одичала Марья Гавриловна, столько лет никого не видя, окроме скитских стариц, приезжавших в Москву
за сборами. Других женщин никого не позволялось ей
принимать.
Отец с матерью померли, братнина семья далеко, а Масляников строго-настрого запретил жене с братом переписываться.
Восторженную лесть своих гостей
принимал он, как нечто заслуженное, хотя в сущности он нимало не был повинен в богатстве и роскоши своего брошенного им гнезда, а, напротив, заслуживал самых горьких упреков и даже презрения
за свой варварски тупой индифферентизм по отношению к добру, собранному его
отцом и дедами, собранному не днями, а десятками лет!
И вот с самого великого собора, бывшего без малого месяц тому назад, она совсем изменилась: не
принимает участья ни на святом кругу, ни
за столом, сидит взаперти, тоскует, грустит и просится к
отцу домой.
— Какой же это длинноволосый? — встревожились мальчики. — Тут никто из таких не раздевался. Всех раздевалось шестеро. Тут вот два татара, тут господин раздевшись, тут из купцов двое, тут дьякон… а больше и никого… Ты, знать,
отца дьякона
за длинноволосого
принял?
— Он приснился молодому Спиридонову и сказал: «там, под клеенкой», и Спиридонов нашел под клеенкой завещание
отца, ничего ни от кого на погребение его не
принимать, а схоронить его в четырех досках на те деньги, какие дадут
за его золотую медаль, да
за Георгиевский крест.
— Вы,
отец Евангел, не говорите, пожалуйста… Я вас
принял за тетушку, Катерину Астафьевну…
Отцу Диодору было лучше бы не
принимать меня, но обстоятельства так благоприятствовали моему ходатайству, что я был допущен в очень большую и довольно хорошо убранную келью, где во второй — следовавшей
за залой — комнате увидал на диване свежего, здорового и очень полного грека в черной полубархатной рясе с желтым фуляровым подбоем и с глазами яркими, как вспрыснутые прованским маслом маслины.