Неточные совпадения
Анна была хозяйкой только по ведению разговора. И этот разговор, весьма трудный для хозяйки дома при небольшом столе, при лицах, как управляющий и архитектор, лицах совершенно другого
мира, старающихся не робеть пред непривычною роскошью и не могущих
принимать долгого участия в общем разговоре, этот трудный разговор Анна вела со своим обычным тактом, естественностью и даже удовольствием, как замечала Дарья Александровна.
О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его в таких случаях
принимал несколько книжные обороты: что он не значащий червь
мира сего и не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства, и что, прибывши в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам.
— Но бывает, что человек обманывается, ошибочно считая себя лучше, ценнее других, — продолжал Самгин, уверенный, что этим людям не много надобно для того, чтоб они
приняли истину, доступную их разуму. — Немцы, к несчастию, принадлежат к людям, которые убеждены, что именно они лучшие люди
мира, а мы, славяне, народ ничтожный и должны подчиняться им. Этот самообман сорок лет воспитывали в немцах их писатели, их царь, газеты…
Глядя на эти задумчивые, сосредоточенные и горячие взгляды, на это, как будто уснувшее, под непроницаемым покровом волос, суровое, неподвижное лицо, особенно когда он, с палитрой пред мольбертом, в своей темной артистической келье, вонзит дикий и острый, как гвоздь, взгляд в лик изображаемого им святого, не подумаешь, что это вольный, как птица, художник
мира, ищущий светлых сторон жизни, а
примешь его самого за мученика, за монаха искусства, возненавидевшего радости и понявшего только скорби.
Показался ли он почему-нибудь мне «спасением» моим, или потому я бросился к нему в ту минуту, что
принял его за человека совсем из другого
мира, — не знаю, — не рассуждал я тогда, — но я бросился к нему не рассуждая.
В этом спокойствии, уединении от целого
мира, в тепле и сиянии фрегат
принимает вид какой-то отдаленной степной русской деревни.
Мир изначально предстоит германцу темным и хаотическим, он ничего не
принимает, ни к чему и ни к кому в
мире не относится с братским чувством.
Он начинает с того, что отвергает
мир, не
принимает извне, объективно данного ему бытия, как не критической реальности.
Я не Бога не
принимаю, пойми ты это, я
мира, им созданного, мира-то Божьего не
принимаю и не могу согласиться
принять.
— Ты мне объяснишь, для чего «
мира не
принимаешь»? — проговорил Алеша.
Почему изо всех существ в
мире только я лишь один обречен на проклятия ото всех порядочных людей и даже на пинки сапогами, ибо, воплощаясь, должен
принимать иной раз и такие последствия?
— Как это
мира не
принимаешь? — капельку подумал над его ответом Ракитин, — что за белиберда?
— Я против Бога моего не бунтуюсь, я только «
мира его не
принимаю», — криво усмехнулся вдруг Алеша.
Ну так представь же себе, что в окончательном результате я
мира этого Божьего — не
принимаю и хоть и знаю, что он существует, да не допускаю его вовсе.
Утром после бури еще моросил мелкий дождь. В полдень ветер разорвал туманную завесу, выглянуло солнце, и вдруг все ожило: земной
мир сделался прекрасен. Камни, деревья, трава, дорога
приняли праздничный вид; в кустах запели птицы; в воздухе появились насекомые, и даже шум воды, сбегающей пенистыми каскадами с гор, стал ликующим и веселым.
Прошло пятнадцать лет, [Введение к «Тюрьме и ссылке», писанное в мае 1854 года. (
Прим. А. И. Герцена.)] «я жил в одном из лондонских захолустий, близ Примроз-Гиля, отделенный от всего
мира далью, туманом и своей волей.
А какие оригиналы были в их числе и какие чудеса — от Федора Ивановича Чумакова, подгонявшего формулы к тем, которые были в курсе Пуансо, с совершеннейшей свободой помещичьего права, прибавляя, убавляя буквы,
принимая квадраты за корни и х за известное, до Гавриила Мягкова, читавшего самую жесткую науку в
мире — тактику.
У нас и в неофициальном
мире дела идут не много лучше: десять лет спустя точно так же
принимали Листа в московском обществе.
Много раз в моей жизни у меня бывала странная переписка с людьми, главным образом с женщинами, часто с такими, которых я так никогда и не встретил. В парижский период мне в течение десяти лет писала одна фантастическая женщина, настоящего имени которой я так и не узнал и которую встречал всего раза три. Это была женщина очень умная, талантливая и оригинальная, но близкая к безумию. Другая переписка из-за границы
приняла тяжелый характер. Это особый
мир общения.
Нельзя
принять Бога, если Бог сам не
принимает на себя страданий
мира и людей, если Он не есть Бог жертвенный.
И я не Бога не
принимаю, а
мира Божьего не
принимаю.
Это предчувствие неотвратимости мировой революции
принимает апокалиптическую форму, и она представляется наступлением конца
мира.
Ив. Карамазов говорит: «В окончательном результате я
мира Божьего не
принимаю, и хоть знаю, что он существует, да не допускаю его вовсе».
Рационалистическое сознание мешает им
принять идею конца истории и
мира, которая предполагается их неясными чувствами и предчувствиями; они защищают плохую бесконечность, торжествующую в жизни натурального рода.
Нужно
принять всю полноту жизни, не бежать трусливо от страданий
мира, но
принять эту тяжесть
мира для победы, для завоевания окончательного блаженства.
Спаситель явился
миру в образе раба, а не царя, и был раздавлен силами этого
мира, и
принял смерть по законам этого
мира.
Он прежде всего человек, глубоко оскорбленный, изъявленный, раненный тем «
миром», в котором призван жить и которого не
принимает.
Но это замечательная, единственная в своем роде книга. Des Esseintes, герой «A rebours», его психология и странная жизнь есть единственный во всей новой литературе опыт изобразить мученика декадентства, настоящего героя упадочности. Des Esseintes — пустынножитель декадентства, ушедший от
мира, которого не может
принять, с которым не хочет идти ни на какие компромиссы.
Но весь «христианский»
мир не
принял реально христианства, все еще остался языческим.
Христос
принял на себя все страдания
мира — последствия греха, чтобы победить их в корне, искупить грех и тем сделать зло бессильным над судьбой
мира и человека.
Мировая душа оплодотворяется Логосом,
принимает в себя Христа,
мир должен встретиться в конце истории с Христом, как невеста с женихом своим.
Мир принял Христа, так как смерть царствовала в
мире, так как плоть
мира была больна и не излечивалась языческими средствами.
Церковь может
принять это обвинение и с гордостью сказать: да, в Церкви христианской много языческого материализма и реализма, потому что в ней есть душа
мира, та душа
мира, которая в язычестве раскрывалась для восприятия Логоса.
Но грех потому искупляется, и мир-дитя потому имеет оправдание, что в нем рождается совершенное, божественное, равное Отцу дитя-Христос, что в нем является Логос во плоти и
принимает на себя грехи
мира, что дитя-Христос жертвует собой во имя спасения дитяти-мира.
Государство — языческого происхождения, и только для языческого
мира оно нужно; государство не может быть формой христианской общественности, и потому католический папизм и византийский цезаризм — остатки язычества, знаки того, что человечество еще не
приняло в себя Христа.
Так тверда наша вера в этот
мир, что наше отношение к этому
миру принимает форму принуждающую, обязывающую, связывающую, т. е. форму знания.
«Христианское государство», делающее вид, что
мир принял христианство и что христианская власть господствует над
миром, во всех своих формах было исторической сделкой христианства с язычеством.
Воспринимаемая мною чернильница принудительно мне дана, как и связь частей суждения; она меня насилует, как и весь
мир видимых вещей; я не свободен
принять ее или не
принять.
Такие далекие путешествия были вообще не в обычае семьи. За пределами знакомого села и ближайших полей, которые он изучил в совершенстве, Петр терялся, больше чувствовал свою слепоту и становился раздражителен и беспокоен. Теперь, впрочем, он охотно
принял приглашение. После памятного вечера, когда он сознал сразу свое чувство и просыпающуюся силу таланта, он как-то смелее относился к темной и неопределенной дали, которою охватывал его внешний
мир. Она начинала тянуть его, все расширяясь в его воображении.
— И только, только! Не
принимая никакого нравственного основания, кроме удовлетворения личного эгоизма и материальной необходимости? Всеобщий
мир, всеобщее счастье — из необходимости! Так ли-с, если смею спросить, понимаю я вас, милостивый мой государь?
Сгоревшее имение, с разбредшимися по
миру мужиками, было продано за долги; двух же маленьких девочек, шести и семи лет, детей Барашкова, по великодушию своему,
принял на свое иждивение и воспитание Афанасий Иванович Тоцкий.
Но верьте, верьте, простодушные люди, что и в этой благонравной строфе, в этом академическом благословении
миру во французских стихах засело столько затаенной желчи, столько непримиримой, самоусладившейся в рифмах злобы, что даже сам поэт, может быть, попал впросак и
принял эту злобу за слезы умиления, с тем и помер;
мир его праху!
Этот m-r Jules был очень противен Варваре Павловне, но она его
принимала, потому что он пописывал в разных газетах и беспрестанно упоминал о ней, называя ее то m-me de L…tzki, то m-me de ***, cette grande dame russe si distinguée, qui demeure rue de P…, [Г-жа ***, это знатная русская дама, столь изысканная, которая живет по улице П… (фр.)] рассказывал всему свету, то есть нескольким сотням подписчиков, которым не было никакого дела до m-me L…tzki, как эта дама, настоящая по уму француженка (une vraie française par l’ésprit) — выше этого у французов похвал нет, — мила и любезна, какая она необыкновенная музыкантша и как она удивительно вальсирует (Варвара Павловна действительно так вальсировала, что увлекала все сердца за краями своей легкой, улетающей одежды)… словом, пускал о ней молву по
миру — а ведь это, что ни говорите, приятно.
Прекрасная мати пустыня!
От суетного
мира прими мя…
Любезная, не изжени мя
Пойду по лесам, по болотам,
Пойду по горам, по вертепам,
Поставлю в тебе малу хижу,
Полезная в ней аз увижу.
Потщился к тебе убежати,
Владыку Христа подражати.
— Привез я тебе, мать Енафа, новую трудницу… — заговорил Кирилл, набираясь храбрости. — Ослепла, значит, в
мире… Таисья послала… Так возжелала исправу
принять у тебя.
Да, я буду с вами там,я буду с вами, родные, безвинные на сем
мире; я буду с вами, Е. А., и вы меня
примите опять.
Как некогда Христос сказал рабам и угнетенным: «Вот вам религия,
примите ее — и вы победите с нею целый
мир!», — так и Жорж Занд говорит женщинам: «Вы — такой же человек, и требуйте себе этого в гражданском устройстве!» Словом, она представительница и проводница в художественных образах известного учения эмансипации женщин, которое стоит рядом с учением об ассоциации, о коммунизме, и по которым уж, конечно,
миру предстоит со временем преобразоваться.
Думала она об этом много, и росла в душе ее эта дума, углубляясь и обнимая все видимое ею, все, что слышала она, росла,
принимая светлое лицо молитвы, ровным огнем обливавшей темный
мир, всю жизнь и всех людей.
Тогда скажет царь тем, которые по правую сторону его: «Приидите, благословенные Отца моего, наследуйте царство, уготованное вам от создания
мира: ибо алкал я, и вы дали мне есть; жаждал, и вы напоили меня; был странником, и вы
приняли меня, был наг, и вы одели меня, был болен, и вы посетили меня; в темнице был, и вы пришли ко мне».
— А какая у него одежа? пониток черный да вериги железные — вот и одежа вся. Известно, не без того, чтоб люди об нем не знали; тоже прихаживали другие и милостыню старцу творили: кто хлебца принесет, кто холстеца, только мало он
принимал, разве по великой уж нужде. Да и тут, сударь, много раз при мне скорбел, что по немощи своей, не может совершенно от
мира укрыться и полным сердцем всего себя богу посвятить!