Неточные совпадения
Несколько часов ходьбы по
улицам дали себя знать, — Самгин уже спал, когда Анфимьевна
принесла стакан чаю. Его разбудила Варвара, дергая за руку
с такой силой, точно желала сбросить на пол.
Самгин мог бы сравнить себя
с фонарем на площади: из
улиц торопливо выходят, выбегают люди; попадая в круг его света, они покричат немножко, затем исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже не
приносят ничего нового, интересного, а только оживляют в памяти знакомое, вычитанное из книг, подслушанное в жизни. Но убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет говорить о нем.
Дорогой навязавшийся нам в проводники малаец
принес нам винограду. Мы пошли назад все по садам, между огромными дубами, из рытвины в рытвину, взобрались на пригорок и, спустившись
с него, очутились в городе. Только что мы вошли в
улицу, кто-то сказал: «Посмотрите на Столовую гору!» Все оглянулись и остановились в изумлении: половины горы не было.
Вернуться домой было некогда, я не хотел бродить по
улицам. За городской стеною находился маленький сад
с навесом для кеглей и столами для любителей пива. Я вошел туда. Несколько уже пожилых немцев играли в кегли; со стуком катились деревянные шары, изредка раздавались одобрительные восклицания. Хорошенькая служанка
с заплаканными глазами
принесла мне кружку пива; я взглянул в ее лицо. Она быстро отворотилась и отошла прочь.
Чуть свет являлись на толкучку торговки, барахольщики первой категории и скупщики из «Шилова дома», а из желающих продать — столичная беднота: лишившиеся места чиновники
приносили последнюю шинелишку
с собачьим воротником, бедный студент продавал сюртук, чтобы заплатить за угол, из которого его гонят на
улицу, голодная мать, продающая одеяльце и подушку своего ребенка, и жена обанкротившегося купца, когда-то богатая, боязливо предлагала самовар, чтобы купить еду сидящему в долговом отделении мужу.
Наслушавшись вдоволь, он выходит на
улицу и там встречается
с толпой простецов, которые, распахни рот, бегут куда глаза глядят. Везде раздается паническое бормотание, слышатся несмысленные речи. Семена ненавистничества глубже и глубже пускают корни и наконец
приносят плод. Солидный читатель перестает быть просто солидным и потихоньку да полегоньку переходит в лагерь ненавистников.
Реже других к ней приходил высокий, невеселый офицер,
с разрубленным лбом и глубоко спрятанными глазами; он всегда
приносил с собою скрипку и чудесно играл, — так играл, что под окнами останавливались прохожие, на бревнах собирался народ со всей
улицы, даже мои хозяева — если они были дома — открывали окна и, слушая, хвалили музыканта. Не помню, чтобы они хвалили еще кого-нибудь, кроме соборного протодьякона, и знаю, что пирог
с рыбьими жирами нравился им все-таки больше, чем музыка.
На
улицу, к миру, выходили не для того, чтобы поделиться
с ним своими мыслями, а чтобы урвать чужое, схватить его и,
принеся домой, истереть, измельчить в голове, между привычными тяжелыми мыслями о буднях, которые медленно тянутся из года в год; каждый обывательский дом был темницей, где пойманное новое долго томилось в тесном и темном плену, а потом, обессиленное, тихо умирало, ничего не рождая.
— Не беспокойтесь. Я, зная, что он вам нужен,
принес его
с собою. И странно то, что главный участник в этом деле есть мошенник цирюльник на Вознесенской
улице, который сидит теперь на съезжей. Я давно подозревал его в пьянстве и воровстве, и еще третьего дня стащил он в одной лавочке бортище пуговиц. Нос ваш совершенно таков, как был.
Сам
приносил на руках — первый раз в жизни — маленьких детей, добывая их где-то по дворам или на
улице и принужденно целуя их, чтобы не плакали, и часто случалось, что к задумавшемуся Иисусу вдруг всползало на колени что-то маленькое, черненькое,
с курчавыми волосами и грязным носиком и требовательно искало ласки.
Я уже несколько дней назад вывесил на дверях объявление о бесплатном приеме больных; до сих пор, однако, у меня был только один старик эмфизсматик да две женщины
приносили своих грудных детей
с летним поносом. Но все в Чемеровке уже знают меня в лицо и знают, что я доктор. Когда я иду по
улице, зареченцы провожают меня угрюмыми, сумрачными взглядами. Мне теперь каждый раз стоит борьбы выйти из дому; как сквозь строй, идешь под этими взглядами, не поднимая глаз.
— Как же-с — дедушка завтра на
улицу пойдет, чтоб на государя смотреть. Скоро сорок лет, говорят, будет, как он по
улицам не ходил, а завтра пойдет. Ему уж наши и шляпу
принесли, он в шляпе и
с костылем идти будет. Я его поведу.