Неточные совпадения
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо
до тебя
принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Избалованные пятью последовательными градоначальничествами, доведенные почти
до ожесточения грубою лестью квартальных, они возмечтали, что счастье
принадлежит им по праву и что никто не в силах отнять его у них.
Одни, к которым
принадлежал Катавасов, видели в противной стороне подлый донос и обман; другие ― мальчишество и неуважение к авторитетам. Левин, хотя и не принадлежавший к университету, несколько раз уже в свою бытность в Москве слышал и говорил об этом деле и имел свое составленное на этот счет мнение; он принял участие в разговоре, продолжавшемся и на улице, пока все трое дошли
до здания Старого Университета.
Кроме того, новый начальник этот еще имел репутацию медведя в обращении и был, по слухам, человек совершенно противоположного направления тому, к которому
принадлежал прежний начальник и
до сих пор
принадлежал сам Степан Аркадьич.
Кто ж был жилец этой деревни, к которой, как к неприступной крепости, нельзя было и подъехать отсюда, а нужно было подъезжать с другой стороны — полями, хлебами и, наконец, редкой дубровой, раскинутой картинно по зелени, вплоть
до самых изб и господского дома? Кто был жилец, господин и владетель этой деревни? Какому счастливцу
принадлежал этот закоулок?
Под подушкой его лежало Евангелие. Он взял его машинально. Эта книга
принадлежала ей, была та самая, из которой она читала ему о воскресении Лазаря. В начале каторги он думал, что она замучит его религией, будет заговаривать о Евангелии и навязывать ему книги. Но, к величайшему его удивлению, она ни разу не заговаривала об этом, ни разу даже не предложила ему Евангелия. Он сам попросил его у ней незадолго
до своей болезни, и она молча принесла ему книгу.
До сих пор он ее и не раскрывал.
Добрая старушка этому верила, да и не мудрено было верить, потому что должник
принадлежал к одной из лучших фамилий, имел перед собою блестящую карьеру и получал хорошие доходы с имений и хорошее жалованье по службе. Денежные затруднения, из которых старушка его выручила, были последствием какого-то мимолетного увлечения или неосторожности за картами в дворянском клубе, что поправить ему было, конечно, очень легко, — «лишь бы только доехать
до Петербурга».
— А вы эгоист, Борис Павлович! У вас вдруг родилась какая-то фантазия — и я должна делить ее, лечить, облегчать: да что мне за дело
до вас, как вам
до меня? Я требую у вас одного — покоя: я имею на него право, я свободна, как ветер, никому не
принадлежу, никого не боюсь…
Но я — русский человек и
принадлежу к огромному числу потребителей, населяющих пространство от Кяхты
до Финского залива, — я за пекое: будем пить не с цветами, а цветочный чай и подождем, пока англичане выработают свое чутье и вкус
до способности наслаждаться чаем pekoe flower, и притом заваривать, а не варить его, по своему обыкновению, как капусту.
Похоже было на то, что джентльмен
принадлежит к разряду бывших белоручек-помещиков, процветавших еще при крепостном праве; очевидно, видавший свет и порядочное общество, имевший когда-то связи и сохранивший их, пожалуй, и
до сих пор, но мало-помалу с обеднением после веселой жизни в молодости и недавней отмены крепостного права обратившийся вроде как бы в приживальщика хорошего тона, скитающегося по добрым старым знакомым, которые принимают его за уживчивый складный характер, да еще и ввиду того, что все же порядочный человек, которого даже и при ком угодно можно посадить у себя за стол, хотя, конечно, на скромное место.
На сей раз он привел меня в большой кабинет; там, за огромным столом, на больших покойных креслах сидел толстый, высокий румяный господин — из тех, которым всегда бывает жарко, с белыми, откормленными, но рыхлыми мясами, с толстыми, но тщательно выхоленными руками, с шейным платком, сведенным на минимум, с бесцветными глазами, с жовиальным [Здесь: благодушным (от фр. jovial).] выражением, которое обыкновенно
принадлежит людям, совершенно потонувшим в любви к своему благосостоянию и которые могут подняться холодно и без больших усилий
до чрезвычайных злодейств.
Тон «Записок одного молодого человека»
до того был розен, что я не мог ничего взять из них; они
принадлежат молодому времени, они должны остаться сами по себе.
Мой отец по воспитанию, по гвардейской службе, по жизни и связям
принадлежал к этому же кругу; но ему ни его нрав, ни его здоровье не позволяли вести
до семидесяти лет ветреную жизнь, и он перешел в противуположную крайность. Он хотел себе устроить жизнь одинокую, в ней его ждала смертельная скука, тем более что он только для себя хотел ее устроить. Твердая воля превращалась в упрямые капризы, незанятые силы портили нрав, делая его тяжелым.
— Государь, — ответил Стааль, — пощадите мои седые волосы, я дожил
до них без малейшего пятна. Мое усердие известно вашему величеству, кровь моя, остаток дней
принадлежат вам. Но тут дело идет о моей чести — моя совесть восстает против того, что делается в комиссии.
С тех пор в Щучьей-Заводи началась настоящая каторга. Все время дворовых, весь день, с утра
до ночи, безраздельно
принадлежал барину. Даже в праздники старик находил занятия около усадьбы, но зато кормил и одевал их — как? это вопрос особый — и заставлял по воскресеньям ходить к обедне. На последнем он в особенности настаивал, желая себя выказать в глазах начальства христианином и благопопечительным помещиком.
Сама она
принадлежала к семье Курильцевых, исстари славившейся широким гостеприимством, а муж ее
до самой смерти был таким же бессменным исправником, каким впоследствии сделался Метальников.
Ко многому я имел отношение, но, в сущности, ничему не
принадлежал до глубины, ничему не отдавался вполне, за исключением своего творчества.
Рядом с Екатерининской больницей стоял прекрасный старинный особняк.
До самой Октябрьской революции он
принадлежал князю Волконскому, к которому перешел еще в пятидесятых годах от князя Мещерского.
В 1923–1924 годах на месте, где были «Мясницкие» меблированные комнаты, выстроены торговые помещения. Под ними оказались глубоченные подвалы со сводами и какими-то столбами, напоминавшие соседние тюрьмы «Тайного приказа», к которому, вероятно,
принадлежали они. Теперь их засыпали, но
до революции они были утилизированы торговцем Чичкиным для склада молочных продуктов.
В прежние годы Охотный ряд был застроен с одной стороны старинными домами, а с другой — длинным одноэтажным зданием под одной крышей, несмотря на то, что оно
принадлежало десяткам владельцев. Из всех этих зданий только два дома были жилыми: дом, где гостиница «Континенталь», да стоящий рядом с ним трактир Егорова, знаменитый своими блинами. Остальное все лавки, вплоть
до Тверской.
Наступила неловкая пауза, и Стабровский со страхом посмотрел на дочь. Вот когда началось то, чего он боялся!
До сих пор она
принадлежала ему, а теперь…
Винокуренный завод интересовал Галактиона и без этих указаний. Главное затруднение при выяснении дела заключалось в том, что завод
принадлежал Бубнову наполовину с Евграфом Огибениным, давно уже пользовавшимся невменяемостью своего компаньона и ловко хоронившим концы. Потом оказалось, что и сам хитроумный Штофф тоже был тут при чем-то и потому усиленно юлил перед Галактионом. Все-таки свой человек и, в случае чего, не продаст. Завод был небольшой, но давал солидные средства
до сих пор.
«Воля для человека
принадлежит области до-предметной».
Почти третья часть хозяев
до ссылки не занималась хлебопашеством, так как
принадлежала к городским сословиям.
День был тихий и ясный. На палубе жарко, в каютах душно; в воде +18°. Такую погоду хоть Черному морю впору. На правом берегу горел лес; сплошная зеленая масса выбрасывала из себя багровое пламя; клубы дыма слились в длинную, черную, неподвижную полосу, которая висит над лесом… Пожар громадный, но кругом тишина и спокойствие, никому нет дела
до того, что гибнут леса. Очевидно, зеленое богатство
принадлежит здесь одному только богу.
Многие, в том числе Невельской, сомневались, что Южный Сахалин
принадлежит Японии, да и сами японцы, по-видимому, не были уверены в этом
до тех пор, пока русские странным поведением не внушили им, что Южный Сахалин в самом деле японская земля.
Если мы скажем и утвердим ясными доводами, что ценсура с инквизициею
принадлежат к одному корню; что учредители инквизиции изобрели ценсуру, то есть рассмотрение приказное книг
до издания их в свет, то мы хотя ничего не скажем нового, но из мрака протекших времен извлечем, вдобавок многим другим, ясное доказательство, что священнослужители были всегда изобретатели оков, которыми отягчался в разные времена разум человеческий, что они подстригали ему крылие, да не обратит полет свой к величию и свободе.
Во-первых, о ней
до сих пор не было говорено ничего серьезного; во-вторых, краткие заметки, какие делались о ней мимоходом, постоянно обнаруживали какое-то странное понимание смысла пьесы; в-третьих, сама по себе комедия эта
принадлежит к наиболее ярким и выдержанным произведениям Островского; в-четвертых, не будучи играна на сцене, она менее популярна в публике, нежели другие его пьесы…
Пусть лучше не будет этих благородных, широких барских замашек, которыми восторгались старые,
до идиотства захолопевшие лакеи; но пусть будет свято и неприкосновенно то, что мне
принадлежит по праву; пусть у меня будет возможность всегда употреблять свободно и разумно мою мысль и волю, а не тогда, когда выйдет милостивое разрешение от какого-нибудь Гордея Карпыча Торцова…
Все эти; господа
принадлежат к той категории, которую определяет Неуеденов в «Праздничном сне»: «Другой сунется в службу, в какую бы то ни на есть» послужит без году неделю, повиляет хвостом, видит — не тяга, умишка-то не хватает, учился-то плохо, двух перечесть не умеет, лень-то прежде его родилась, а побарствовать-то хочется: вот он и пойдет бродить по улицам
до по гуляньям, — не объявится ли какая дура с деньгами»…
Действующее лицо нашего рассказа, Гаврила Ардалионович Иволгин,
принадлежал к другому разряду; он
принадлежал к разряду людей «гораздо поумнее», хотя весь, с ног
до головы, был заражен желанием оригинальности.
К этому сепаратизму
принадлежали почти все знакомые нам
до сих пор лица нашего романа.
Словом, все они делали вид, будто
принадлежат к самому изысканному обществу, и если танцуют, то делают это, только снисходя
до маленькой товарищеской услуги.
Я знал, что есть господа, которые приказывают, есть слуги, которые должны повиноваться приказаниям, и что я сам, когда вырасту, буду
принадлежать к числу господ и что тогда меня будут слушаться, а что
до тех пор я должен всякого просить об исполнении какого-нибудь моего желания.
Он очень уж хорошо видел, что молодой человек
принадлежал к разряду тех маленьких людишек, которые с ног
до головы начинены разного рода журнальными и газетными фразами и сентенциями и которыми они необыкновенно спешат поделиться с каждым встречным и поперечным, дабы показать, что и они тоже умные и образованные люди.
Что мог я сказать ей? Она стояла передо мною и глядела на меня — а я
принадлежал ей весь, с головы
до ног, как только она на меня глядела… Четверть часа спустя я уже бегал с кадетом и с Зинаидой взапуски; я не плакал, я смеялся, хотя напухшие веки от смеха роняли слезы; у меня на шее, вместо галстучка, была повязана лента Зинаиды, и я закричал от радости, когда мне удалось поймать ее за талию. Она делала со мной все, что хотела.
Люди всходят на трибуну и говорят Но не потому говорят, что слово, как долго сдержанный поток, само собой рвется наружу, а потому что,
принадлежа к известной политической партии, невозможно, хоть от времени
до времени, не делать чести знамени.
Очень много на свете людей, сердце которых нельзя тронуть ни мольбами, ни слезами, ни вопиющей правдой, но польсти им — и они смягчатся
до нежности,
до службы; а герой мой, должно сказать, по преимуществу
принадлежал к этому разряду.
— «Давно мы не приступали к нашему фельетону с таким удовольствием, как делаем это в настоящем случае, и удовольствие это, признаемся, в нас возбуждено не переводными стихотворениями с венгерского, в которых, между прочим, попадаются рифмы вроде «фимиам с вам»; не повестью госпожи Д…, которая хотя и
принадлежит легкому дамскому перу, но отличается такою тяжеловесностью, что мы еще не встречали ни одного человека, у которого достало бы силы дочитать ее
до конца; наконец, не учеными изысканиями г. Сладкопевцова «О римских когортах», от которых чувствовать удовольствие и оценить их по достоинству предоставляем специалистам; нас же, напротив, неприятно поразили в них опечатки, попадающиеся на каждой странице и дающие нам право обвинить автора за небрежность в издании своих сочинений (в незнании грамматики мы не смеем его подозревать, хотя имеем на то некоторое право)…»
— Слушай еще. Тебе известно, что я расчелся со своими компаньонами и завод
принадлежит мне одному. Он приносит мне
до сорока тысяч чистого барыша, без всяких хлопот. Он идет как заведенная машина.
Я не
принадлежал ни к какой компании и, чувствуя себя одиноким и неспособным к сближению, злился. Один студент на лавке передо мной грыз ногти, которые были все в красных заусенцах, и это мне показалось
до того противно, что я даже пересел от него подальше. В душе же мне, помню, в этот первый день было очень грустно.
Шатов, господа, был озлобленный человек и так как все-таки
принадлежал к обществу, хотел или не хотел, то я
до последней минуты надеялся, что им можно воспользоваться для общего дела и употребить как озлобленного человека.
— А какое отношение с общим делом, — закипел Липутин, — имеют интрижки господина Ставрогина? Пусть он там
принадлежит каким-то таинственным образом к центру, если только в самом деле существует этот фантастический центр, да мы-то этого знать не хотим-с. А между тем совершилось убийство, возбуждена полиция; по нитке и
до клубка дойдут.
Серебряному пришлось сидеть недалеко от царского стола, вместе с земскими боярами, то есть с такими, которые не
принадлежали к опричнине, но, по высокому сану своему, удостоились на этот раз обедать с государем. Некоторых из них Серебряный знал
до отъезда своего в Литву. Он мог видеть с своего места и самого царя, и всех бывших за его столом. Грустно сделалось Никите Романовичу, когда он сравнил Иоанна, оставленного им пять лет тому назад, с Иоанном, сидящим ныне в кругу новых любимцев.
Лена вздрогнула. Дребезжащий, хотя и высокомерный тон, каким была произнесена последняя фраза, не оставлял сомнения, кому
принадлежал этот голос, хотя она слышала его только раз, в Петербурге, незадолго
до смерти дяди.
— Мы, бабушка, целый день всё об наследствах говорим. Он все рассказывает, как прежде, еще
до дедушки было… даже Горюшкино, бабушка, помнит. Вот, говорит, кабы у тетеньки Варвары Михайловны детей не было — нам бы Горюшкино-то
принадлежало! И дети-то, говорит, бог знает от кого — ну, да не нам других судить! У ближнего сучок в глазу видим, а у себя и бревна не замечаем… так-то, брат!
Помещик начал рубить лес, но крестьяне, не могущие верить тому, чтобы такая очевидная несправедливость могла быть совершена над ними высшею властью, не покорились решению и прогнали присланных рубить лес работников, объявив, что лес
принадлежит им и они дойдут
до царя, но не дадут рубить леса.
От остальных знакомых она почти отказалась, а действительному статскому советнику Балбесову даже напрямки сказала, чтобы он и не думал, и что хотя помпадур уехал, но она по-прежнему
принадлежит одному ему или, лучше сказать, благодарному воспоминанию об нем. Это
до такой степени ожесточило Балбесова, что он прозвал Надежду Петровну «ходячею панихидой по помпадуре»; но и за всем тем успеха не имел.
Может быть, что в настоящем случае твердый нрав и крепкая воля Прасковьи Ивановны, сильно подкрепленные тем обстоятельством, что всё богатство
принадлежало ей, могли бы в начале остановить ее супруга и он, как умный человек, не захотел бы лишить себя всех выгод роскошной жизни, не дошел бы
до таких крайностей, не допустил бы вырасти вполне своим чудовищным страстям и кутил бы умеренно, втихомолку, как и многие другие.
К первой
принадлежали дистрикт (уезд) Оренбургский и Яицкий городок со всеми форпостами и станицами,
до самого Гурьева, также и Бугульминская земская контора.