— Ах, мерзавцы! — гремит Далматов и продолжает чихать на весь сад. Мы исчезаем. На другой день как ни в чем не бывало Далматов
пришел на репетицию, мы тоже ему виду не подали, хотя он подозрительно посматривал на мою табакерку, на Большакова и на Давыдова. Много после я рассказал ему о проделке, да много-много лет спустя, незадолго до смерти В.Н. Давыдова, сидя в уборной А.И. Южина в Малом театре, мы вспоминали прошлое. Давыдов напомнил...
Неточные совпадения
— Я бы сама
пришла, да больна была. Вот
на этом кресле, где вы сидите, всегда Островский сидел, — сказала она, опускаясь в кресло. — Танечка, ведь мы с ним старые друзья… Еще в Воронеже в семьдесят девятом году играли. Все такой же. Как сейчас помню нашу первую встречу
на репетиции — Владимир Алексеевич с пожара приехал, весь в саже, так дымом, дымом от него!
А
на другой день опять
на репетицию пришел.
Через два дня она
пришла к Ажогиным
на репетицию, с тетрадкой. Она была в черном платье, с коралловою ниткой
на шее, с брошью, похожею издали
на слоеный пирожок, и в углах были большие серьги, в которых блестело по брильянту. Когда я взглянул
на нее, то мне стало неловко: меня поразила безвкусица. Что она некстати надела серьги и брильянты и была странно одета, заметили и другие; я видел
на лицах улыбки и слышал, как кто-то проговорил, смеясь...
И вот однажды идет утренняя, почти никому не нужная
репетиция. Все вялы, скучны, обозлены: и артисты, и животные, и конюхи. У всех главное
на уме: «Что будем сегодня есть?» Вдруг
приходит из города старый Винценто, третьестепенный артист; был он помощником режиссера, да еще выпускали его самым последним номером в вольтижировке,
на затычку.
Приходит и кричит...
Но зато как проникновенно они говорили о «святом искусстве» и о сцене! Помню один светлый, зеленый июньский день. У нас еще не начиналась
репетиция.
На сцене было темновато и прохладно. Из больших актеров
пришли раньше всех Лара-Ларский и его театральная жена — Медведева. Несколько барышень и реалистов сидят в партере. Лара-Ларский ходит взад и вперед по сцене. Лицо его озабочено. Очевидно, он обдумывает какой-то новый глубокий тип. Вдруг жена обращается к нему...
Я отправлялся в самое то время из Москвы в Петербург; Кокошкин
прислал со мною г-же Валберховой «Мизантропа» и взял с меня обещание, что я прочту сам его перевод всем актерам
на «считке» и даже посмотрю за
репетициями,
на что дал мне письменное полномочие.
— Ты что же это, Шут Иванович,
на репетицию не
приходил? — набросился
на него комик, пересиливая одышку и наполняя номер запахом винного перегара. — Где ты был?