Неточные совпадения
Во владельце стала заметнее обнаруживаться скупость, сверкнувшая в жестких волосах его седина, верная подруга ее, помогла ей еще более развиться; учитель-француз был отпущен, потому что сыну
пришла пора на службу; мадам была прогнана, потому что оказалась не безгрешною в похищении Александры Степановны; сын, будучи отправлен в губернский город, с тем чтобы узнать в палате, по мнению отца, службу существенную, определился вместо того в полк и написал
к отцу уже по своем определении, прося денег на обмундировку; весьма естественно, что он получил на это то, что называется в простонародии шиш.
— Знаю, что садовник, да он
учитель, — возразил первый. —
К нему господа на выучку ребят
присылают…
— Ха, ха, ха, — как я узнаю моего
учителя физиологии и материализма, — сказал я ему, смеясь от души, — ваше замечание так и напомнило мне те блаженные времена, когда я
приходил к вам, вроде гетевского Вагнера, надоедать моим идеализмом и выслушивать не без негодования ваши охлаждающие сентенции.
— Квартира тебе есть,
учитель есть! — говорил он сыну, но, видя, что тот ему ничего не отвечает, стал рассматривать, что на дворе происходит: там Ванька и кучер вкатывали его коляску в сарай и никак не могли этого сделать;
к ним
пришел наконец на помощь Симонов, поколотил одну или две половицы в сарае, уставил несколько наискось дышло, уперся в него грудью, велел другим переть в вагу, — и сразу вдвинули.
По вечерам на крыльце дома собиралась большая компания: братья
К., их сестры, подростки; курносый гимназист Вячеслав Семашко; иногда
приходила барышня Птицына, дочь какого-то важного чиновника. Говорили о книгах, о стихах, — это было близко, понятно и мне; я читал больше, чем все они. Но чаще они рассказывали друг другу о гимназии, жаловались на
учителей; слушая их рассказы, я чувствовал себя свободнее товарищей, очень удивлялся силе их терпения, но все-таки завидовал им — они учатся!
— О, ничего нет этого легче, — перебил
учитель и изложил самый простой план, что он сейчас пойдет
к исправнице и скажет ей от имени Дарьи Николаевны, что она просит позволения
прийти вечером с приезжим гостем.
Шубин почти не показывался; он с лихорадочною деятельностью занялся своим искусством: либо сидел взаперти у себя в комнате и выскакивал оттуда в блузе, весь выпачканный глиной, либо проводил дни в Москве, где у него была студия, куда
приходили к нему модели и италиянские формовщики, его приятели и
учителя.
В это время внизу Алексей Федорыч занимался по закону божию с Сашей и Лидой. Вот уже полтора месяца, как они жили в Москве, в нижнем этаже флигеля, вместе со своею гувернанткой, и
к ним
приходили три раза в неделю
учитель городского училища и священник. Саша проходила Новый Завет, а Лида недавно начала Ветхий. В последний раз Лиде было задано повторить до Авраама.
Говорили о Федоре, о том, что теперь мода напускать на себя что-нибудь. Например, Федор старается казаться простым купцом, хотя он уже не купец, и когда
приходит к нему за жалованьем
учитель из школы, где старик Лаптев попечителем, то он даже меняет голос и походку и держится с
учителем как начальник.
Покойный Артур Бенни, испив до дна горькую чашу уксуса и желчи, смешанных для него пылкими увлечениями его восторженной и альтруистической натуры и коварством злых людей, маскировавших сочиняемыми на него клеветами собственную малость и ничтожество,
пришел к тем же самым разочарованиям, какие видим в посмертных записках
учителя его, Александра Герцена, человека даровитейшего и тем не менее объявлявшего, будто он «создал в России поколение бесповоротно социалистическое».
или наконец: «Если ты хочешь узнать мою фамилию, см. стр. 45». На 45 странице стоит: «См. стр. 118», а 118-я страница своим чередом отсылает любопытного на дальнейшие поиски, пока он не
приходит к той же самой странице, откуда начал искать незнакомца. Попадались также нередко обидные и насмешливые выражения по адресу
учителя того предмета, который трактовался учебником.
По вечерам
к Михайле рабочие
приходили, и тогда заводился интересный разговор:
учитель говорил им о жизни, обнажая её злые законы, — удивительно хорошо знал он их и показывал ясно. Рабочие — народ молодой, огнём высушенный, в кожу им копоть въелась, лица у всех тёмные, глаза — озабоченные. Все до серьёзного жадны, слушают молча, хмуро; сначала они казались мне невесёлыми и робкими, но потом увидал я, что в жизни эти люди и попеть, и поплясать, и с девицами пошутить горазды.
— Ага, — кричит, — жив, божий петушок! Добро. Иди, малый, в конец улицы, свороти налево
к лесу, под горой дом с зелёными ставнями, спроси
учителя, зовут — Михаила, мой племяш. Покажи ему записку; я скоро
приду, айда!
Когда умерла мать, отец Петр Леонтьич,
учитель чистописания и рисования в гимназии, запил, наступила нужда; у мальчиков не было сапог и калош, отца таскали
к мировому,
приходил судебный пристав и описывал мебель…
Все
пришло в движение:
учитель стремглав бросился из дверей, чтоб встретить его внизу, у крыльца; гости встали с мест своих, и даже Алеша на минуту забыл о своей курочке и подошел
к окну, чтоб посмотреть, как рыцарь будет слезать с ретивого коня. Но ему не удалось увидеть его, ибо он успел уже войти в дом. У крыльца же вместо ретивого коня стояли обыкновенные извозчичьи сани. Алеша очень этому удивился! «Если бы я был рыцарь, — подумал он, — то никогда бы не ездил на извозчике, а всегда верхом!»
Христос великий
учитель. Он проповедовал истинную всеобщую религию любви
к богу и человеку. Но не надо думать, что у бога не могут быть такие же и даже еще более великие
учителя. Если мы будем думать так, мы этим не уменьшим величия Христа, а только признаем величие бога. Если же мы будем думать, что после Христа бог уже не будет больше прямо открываться людям, то с новыми великими
учителями, когда они
придут, случится то же, что было с Христом: побьют живого пророка для того, чтобы боготворить умершего.
Мне ясно припоминается субботний ясный полдень вербной недели. У нас был последний до Пасхи урок — география. Географию преподавал старик
учитель, седой и добродушный на вид, говоривший маленьким «ты» и называвший нас «внучками», что не мешало ему, впрочем, быть крайне взыскательным, а нам бояться его как огня. Урок уже
приходил к концу, когда Алексей Иванович (так звали
учителя) вызвал Нину.
— Спасибо и вам, — сказал Лушков. — Не
приди я
к вам тогда, пожалуй, до сих пор назывался бы
учителем или студентом. Да, у вас спасся, выскочил из ямы.
Затем велено арабу ехать во дворец, отдать книгу княжне Мариорице Лелемико от имени ее
учителя, Василия Кирилловича, который, дескать, ночует у господина Волынского и приказал-де ей выучить
к завтрашнему дню, для произнесения пред государыней, первые десять стихов из этой книги, и приказал-де еще переплет поберечь, книги никому не давать и возвратить ее рано поутру человеку, который за ней
придет.
— Не претися о вере и мирских междоречий
пришел я
к вам, никонианцам; досыта
учители наши обличили новую веру и вбили в грязь ваших фарисеев [Фарисеи — в древней Иудее зажиточные слои населения, отличавшиеся ханжеским религиозным благочестием; в переносном смысле лицемеры.].
С тех пор Разумовский, садясь играть, всегда спрашивал: «Где мой
учитель?» Но недавно
учитель не
пришел к обеду, гетман велел навести справки, почему его не было.
Оставив Россию, Елисей, под видом путешественника, возвратился через Венецию и Австрию в Польшу,
пришел в православный Почаевский монастырь и там постригся, приняв имя Самуила. В 1704 году киевский митрополит Варлам Ясинский вызвал
к себе Самуила и поставил его в Киевскую академию
учителем стихотворства. При следующем монашеском постриге Самуил принял имя своего дяди Феофана.
Обедали гость, либеральный врач,
учитель детей — студент, отчаянный социал-демократ, революционер, которого Николай Семеныч умел держать в узде, Мари — жена Николая Семеныча, и трое детей, из которых меньшой только
приходил к пирожному.
И что будет представляться еще трогательнее будущему историку — это то, что он найдет, что у людей этих был
учитель, ясно, определенно указавший им, что им должно делать, чтобы жить счастливее, и что слова этого
учителя были объяснены одними так, что он на облаках
придет всё устроить, а другими так, что слова этого
учителя прекрасны, но неисполнимы, потому что жизнь человеческая не такая, какую бы мы хотели, и потому не стоит ею заниматься, а разум человеческий должен быть направлен на изучение законов этой жизни без всякого отношения
к благу человека.