Неточные совпадения
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! — взываю
к ней;
Брожу над
морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
Под ризой бурь, с волнами споря,
По вольному распутью
моряКогда ж начну я вольный бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии,
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.
По изустным рассказам свидетелей, поразительнее всего казалось переменное возвышение и понижение берега: он то
приходил вровень с фрегатом, то вдруг возвышался саженей на шесть вверх. Нельзя было решить, стоя на палубе, поднимается ли вода, или опускается самое дно
моря? Вращением воды кидало фрегат из стороны в сторону, прижимая на какую-нибудь сажень
к скалистой стене острова, около которого он стоял, и грозя раздробить, как орех, и отбрасывая опять на середину бухты.
Часа в три мы снялись с якоря, пробыв ровно три месяца в Нагасаки: 10 августа
пришли и 11 ноября ушли. Я лег было спать, но топот людей, укладка якорной цепи разбудили меня. Я вышел в ту минуту, когда мы выходили на первый рейд,
к Ковальским, так называемым, воротам. Недавно я еще катался тут. Вон и бухта, которую мы осматривали, вон Паппенберг, все знакомые рытвины и ложбины на дальних высоких горах, вот Каменосима, Ивосима, вон, налево, синеет мыс Номо, а вот и простор, беспредельность,
море!
Но зато мелькают между ними — очень редко, конечно, — и другие — с натяжкой, с насилием языка. Например, моряки пишут: «Такой-то фрегат где-нибудь в бухте стоял «мористо»: это уже не хорошо, но еще хуже выходит «мористее», в сравнительной степени. Не морскому читателю, конечно, в голову не
придет, что «мористо» значит близко, а «мористее» — ближе
к открытому
морю, нежели
к берегу.
Утром был довольно сильный мороз (–10°С), но с восходом солнца температура стала повышаться и
к часу дня достигла +3°С. Осень на берегу
моря именно тем и отличается, что днем настолько тепло, что смело можно идти в одних рубашках,
к вечеру приходится надевать фуфайки, а ночью — завертываться в меховые одеяла. Поэтому я распорядился всю теплую одежду отправить
морем на лодке, а с собой мы несли только запас продовольствия и оружие. Хей-ба-тоу с лодкой должен был
прийти к устью реки Тахобе и там нас ожидать.
Мы шли берегом
моря и разговаривали о том, как могло случиться, что Хей-ба-тоу пропал без вести. Этот вопрос мы поднимали уже сотый раз и всегда
приходили к одному и тому же выводу: надо шить обувь и возвращаться
к староверам на Амагу.
Мы рассчитали, что если пойдем по тропе, то выйдем на реку Найну
к корейцам, и если пойдем прямо, то
придем на берег
моря к скале Ван-Син-лаза. Путь на Найну нам был совершенно неизвестен, и
к тому же мы совершенно не знали, сколько времени может занять этот переход. До
моря же мы рассчитывали дойти если не сегодня, то, во всяком случае, завтра
к полудню.
Первые два дня мы отдыхали и ничего не делали. В это время за П.
К. Рутковским
пришел из Владивостока миноносец «Бесшумный». Вечером П.
К. Рутковский распрощался с нами и перешел на судно. На другой день на рассвете миноносец ушел в
море. П.
К. Рутковский оставил по себе в отряде самые лучшие воспоминания, и мы долго не могли привыкнуть
к тому, что его нет более с нами.
Когда же солнце подымается над горизонтом на 15°, он
приходит в движение, начинает клубиться и снова ползет
к морю, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее.
С раннего утра сидел Фогт за микроскопом, наблюдал, рисовал, писал, читал и часов в пять бросался, иногда со мной, в
море (плавал он как рыба); потом он
приходил к нам обедать и, вечно веселый, был готов на ученый спор и на всякие пустяки, пел за фортепьяно уморительные песни или рассказывал детям сказки с таким мастерством, что они, не вставая, слушали его целые часы.
—
К сожалению, нет.
Приходил отказываться от комнаты. Третьего дня отвели ему в № 6 по ордеру комнату, а сегодня отказался. Какой любезный! Вызывают на Дальний Восток, в плавание. Только что приехал, и вызывают. Моряк он, всю жизнь в
море пробыл. В Америке, в Японии, в Индии… Наш, русский, старый революционер 1905 года… Заслуженный. Какие рекомендации! Жаль такого жильца… Мы бы его сейчас в председатели заперли…
Казацкому сотнику Черному, приводившему курильских айно в русское подданство, вздумалось наказать некоторых розгами: «При одном виде приготовлений
к наказанию айно
пришли в ужас, а когда двум женщинам стали вязать руки назад, чтобы удобнее расправиться с ними, некоторые из айно убежали на неприступный утес, а один айно с 20 женщинами и детьми ушел на байдаре в
море…
И раз ему на пути явился ангел во образе черноризца, и
пришли они
к некоему отшельнику, который приял их и почтил вельми, и когда они пошли от него, ангел взял золотое блюдо и бросил его в
море.
— Потому что
море… А письма от Осипа не будет… И сидеть здесь, сложа руки… ничего не высидим… Так вот, что я скажу тебе, сирота. Отведу я тебя
к той барыне…
к нашей… А сам посмотрю, на что здесь могут пригодиться здоровые руки… И если… если я здесь не пропаду, то жди меня… Я никогда еще не лгал в своей жизни и… если не пропаду, то
приду за тобою…
…Ему приятно
к нам ходить, я это вижу. Но отчего? что он нашел во мне? Правда, у нас вкусы похожи: и он, и я, мы оба стихов не любим; оба не знаем толка в художестве. Но насколько он лучше меня! Он спокоен, а я в вечной тревоге; у него есть дорога, есть цель — а я, куда я иду? где мое гнездо? Он спокоен, но все его мысли далеко.
Придет время, и он покинет нас навсегда, уйдет
к себе, туда, за
море. Что ж? Дай Бог ему! А я все-таки буду рада, что я его узнала, пока он здесь был.
К тому ж наступило зимнее время; чего ради принуждены они были на том Аральском
море зимовать и в такой великий глад
пришли, что друг друга умерщвляя ели, а другие с голоду помирали.
Но он попался в плен степным калмыкам, а казаки его отправились далее, сбились с дороги, на Хиву не попали и
пришли к Аральскому
морю, на котором принуждены были зимовать.
— Я ел землю, я был на самом верху, на гребне Орлиного Гнезда, и был сброшен оттуда… И как счастливо упал! Я был уже на вершине Орлиного Гнезда, когда у защищавшихся не было патронов, не хватало даже камней. На самом гребне скалы меня столкнули трупом. Я, падая, ухватился за него, и мы вместе полетели в стремнину. Ночью я
пришел в себя, вылез из-под трупа и ушел
к морю…
Разгоряченный, изрядно усталый, я свернул юбку и платок, намереваясь сунуть их где-нибудь в куст, потому что, как ни блистательно я вел себя, они напоминали мне, что, условно, не по-настоящему, на полчаса, — но я был все же женщиной. Мы стали пересекать лес вправо,
к морю, спотыкаясь среди камней, заросших папоротником. Поотстав, я приметил два камня, сошедшихся вверху краями, и сунул меж них ненатуральное одеяние, от чего
пришел немедленно в наилучшее расположение духа.
— Здесь дышать можно. Я
к пропасти этой сразу не привыкну, — не могу. Сам посуди, от
моря я
пришел… в Каспии на ватагах работал… и вдруг сразу с широты такой — бух в яму!
К морю опять он
приходит,
У
моря бесенка находит.
По случаю волнения на
море пароход
пришел поздно, когда уже село солнце, и, прежде чем пристать
к молу, долго поворачивался. Анна Сергеевна смотрела в лорнетку на пароход и на пассажиров, как бы отыскивая знакомых, и когда обращалась
к Гурову, то глаза у нее блестели. Она много говорила, и вопросы у нее были отрывисты, и она сама тотчас же забывала, о чем спрашивала; потом потеряла в толпе лорнетку.
Стихи длинные, и начала я высоко, сколько руки достало, но стихи, по опыту знаю, такие длинные, что никакой скалы не хватит, а другой, такой же гладкой, рядом — нет, и все же мельчу и мельчу буквы, тесню и тесню строки, и последние уже бисер, и я знаю, что сейчас
придет волна и не даст дописать, и тогда желание не сбудется — какое желание? — ах,
К Морю! — но, значит, уже никакого желания нет? но все равно — даже без желания! я должна дописать до волны, все дописать до волны, а волна уже идет, и я как раз еще успеваю подписаться...
И поплыли мы
к Царьграду по Черному
морю и, поживши мало время в Царьграде, переплыли в каюках Мраморное
море и тамо опять
пришли к нашим старообрядцам, тоже
к казакам славного Кубанского войска, а зовется их станица Майносом.
На пятый день одному рыбаку случилось поймать очень большую, прекрасную рыбу, и захотел он подарить ее царю. Вот
пришел он
к Поликрату на двор, и когда Поликрат вышел
к нему, рыбак сказал: «Царь, я поймал эту рыбу и принес тебе, потому что такую прекрасную рыбу только царю кушать». Поликрат поблагодарил рыбака и позвал его
к себе обедать. Рыбак отдал рыбу и пошел
к царю, а повара разрезали рыбу и нашли в ней тот самый перстень, что Поликрат бросил в
море.
— Сестры, сестры! Вот уйдем мы домой и потом станем вспоминать эту ночь. И что же мы вспомним? Мы ждали долго, — и Жених не
пришел. Но сестры и Неразумные девы, если бы они были с нами в эту ночь, не то ли же самое сохранили бы воспоминание? На что же нам мудрость наша? Неужели мудрость наша над
морем случайного бывания не может восславить светлого мира, созданного дерзающей волей нашей? Жениха нет ныне с нами, — потому ли, что он не
приходил к нам, потому ли, что, побыв с нами довольно, он ушел от нас?
— Разве вы ничего не знаете? — Мы идем на Сахалин… Клипер «Забияка» на каменьях… Сегодня
пришла оттуда английская шхуна и привезла письмо с «Забияки»
к консулу с этим известием… Мы идем на помощь… Досадно только, что в
море сильный туман…
Я
пришел к нему расспросить о побережье
моря, которое намеревался посетить во время своего путешествия.
Долго в эту ночь я не
приходил домой. Зашел куда-то далеко по набережной Невы, за Горный институт. По Неве бежали в темноте белогривые волны, с
моря порывами дул влажный ветер и выл в воздухе. Рыданья подступали
к горлу. И в голове пелось из «Фауста...
Карла. Швед, как
пришел из-за этого
моря, застал врасплох наших да и завладел всем здешним краем и святую церковь в нем разорил. За что ж дерется ныне наш православный батюшка (снимает шляпу) государь Петр Алексеевич, как не за свое добро, за отчину свою давнюю? Видите, как она примкнута
к России, будто с нею срослась. Россия-то вправо, рубеж зеленою каемочкою означен.
— Если бы ты пожелал, чтобы я отдала себя на ложе этого вельможи, то я бы безропотно исполнила это твое желание, не выйдя из его опочивальни, я отдала бы за тебя выкуп, но не
пришла бы
к тебе, а бросилась в
море.
Ты будешь в тумане сладостно грезить до самого утра, а утром чуть свет я сама
приду за тобою
к дверям Милия, ты передашь мне золото и я побегу выкупить из неволи Фалалея, а ты пойдешь
к морю, погрузишься вся в его волны, и, освеженная,
придешь домой, встретишься с мужем и любовные мечты прошлой ночи станут для вас действительностью.