Неточные совпадения
Но как
пришло это баснословное богатство, так оно и улетучилось. Во-первых, Козырь не поладил с Домашкой Стрельчихой, которая заняла место Аленки. Во-вторых, побывав
в Петербурге, Козырь стал хвастаться; князя Орлова звал Гришей, а о Мамонове и Ермолове говорил, что они умом коротки, что он, Козырь,"много им насчет национальной
политики толковал, да мало они поняли".
— Да я… не знаю! — сказал Дронов, втискивая себя
в кресло, и заговорил несколько спокойней, вдумчивее: — Может — я не радуюсь, а боюсь. Знаешь, человек я пьяный и вообще ни к черту не годный, и все-таки — не глуп. Это, брат, очень обидно — не дурак, а никуда не годен. Да. Так вот, знаешь, вижу я всяких людей, одни делают
политику, другие — подлости, воров развелось до того много, что
придут немцы, а им грабить нечего! Немцев — не жаль, им так и надо, им
в наказание — Наполеонов счастье. А Россию — жалко.
— Естественно, вы понимаете, что существование такого кружка совершенно недопустимо, это — очаг заразы. Дело не
в том, что Михаила Локтева поколотили. Я
пришел к вам потому, что отзывы Миши о вас как человеке культурном… Ну, и — вообще, вы ему импонируете морально, интеллектуально… Сейчас все заняты мелкой
политикой, — Дума тут, — но, впрочем, не
в этом дело! — Он, крякнув, раздельно, внушительно сказал...
А
в городе все знакомые тревожно засуетились, заговорили о
политике и, относясь к Самгину с любопытством, утомлявшим его,
в то же время говорили, что обыски и аресты — чистейшая выдумка жандармов, пожелавших обратить на себя внимание высшего начальства. Раздражал Дронов назойливыми расспросами, одолевал Иноков внезапными визитами, он
приходил почти ежедневно и вел себя без церемонии, как
в трактире. Все это заставило Самгина уехать
в Москву, не дожидаясь возвращения матери и Варавки.
Когда эта умная женщина, достаточно умудренная
в изворотах и петлях внутренней
политики, прочла докладную записку Родиона Антоныча, то
пришла положительно
в восторженное состояние, хотя такие душевные движения совсем были не
в ее натуре.
Говорили об этом и на конках, и
в мелочных лавочках, и
в дворницких, словом — везде, где современная внутренняя
политика почерпает свои вдохновения. И странное дело! — хотя я, как человек, кончивший курс наук
в высшем учебном заведении, не верил этим рассказам, но все-таки инстинктивно чего-то ждал. Думал:
придут, заставят петь… сумею ли?
— И труда большого нет, ежели
политику как следует вести.
Придет, например, начальство
в департамент — встань и поклонись; к докладу тебя потребует — явись; вопрос предложит — ответь, что нужно, а разговоров не затевай. Вышел из департамента — позабудь. Коли видишь, что начальник по улице встречу идет, — зайди
в кондитерскую или на другую сторону перебеги. Коли столкнешься с начальством
в жилом помещении — отвернись, скоси глаза…
«Тогда говорили: «Ах, если бы народы могли избирать тех, которые имели бы право отказывать правительствам
в солдатах и деньгах,
пришел бы конец и военной
политике». Теперь почти во всей Европе представительные правления, и, несмотря на то, военные расходы и приготовления к войне увеличились
в страшной пропорции.
Скучаев был весьма польщен тем, что к нему
пришли. Он не совсем понимал, для чего это и
в чем тут дело, но из
политики не показывал и вида, что не понимает.
И действительно, предсказание это исполнилось с буквальною точностью: не только обыватели, но сами квартальные приобрели сытый вид и впоследствии даже удивлялись, как им не
приходила в голову столь простая и ясная мысль, что лучший способ для приобретения сытого вида заключается именно
в воздержании от заезжаний. Как только это средство пущено во внутреннюю
политику как руководящее, то жир сам собою нагуливается, покуда не сформируется совершенно лоснящийся от сытости человек.
В амбаре, несмотря на сложность дела и на громадный оборот, бухгалтера не было, и из книг, которые вел конторщик, ничего нельзя было понять. Каждый день
приходили в амбар комиссионеры, немцы и англичане, с которыми приказчики говорили о
политике и религии;
приходил спившийся дворянин, больной жалкий человек, который переводил
в конторе иностранную корреспонденцию; приказчики называли его фитюлькой и поили его чаем с солью. И
в общем вся эта торговля представлялась Лаптеву каким-то большим чудачеством.
Тем не менее мы не сразу
пришли в уныние, а тоже попробовали: и
в земские собрания ездили, стараясь, по возможности, сообщить полемико-политический оттенок вопросу о содержании лошадей для чинов земской полиции, и
в качестве мировых судей действовали, стараясь извлечь из кражи мотка ниток на фабрике какой-нибудь политический принцип. Все мы испробовали, но нигде не обрели"
политики", а взамен того везде наткнулись на слово: тоска! тоска! и тоска!
— Нет! Ведь это так, шутка, что я фальшивками занимался, меня за бродяжничество сажали и по этапам гоняли. А раз я попал по знакомству: познакомился
в трактире с господином одним и пошел ночевать к нему. Господин хороший. Ночевал я у него ночь, а на другую —
пришли жандармы и взяли нас обоих! Он, оказалось, к
политике был причастен.
Он
пришел в восхищение, когда князь Лимбург, поверяя ему планы мнимой наследницы русского престола, уверял его, что как скоро она наденет на голову корону деда своего Петра Великого, то немедленно приступит к
политике прусского короля, перед которым благоговеет, что она теперь же, посредством сношений с Пугачевым, постарается способствовать расширению владений Фридриха II на востоке, для чего отклонит вмешательство Австрии турецкими делами, а внимание России — войной с шведским королем, который таким образом будет помогать и ей, и Пугачеву.
Вот и вся раскольничья
политика. А между тем было время, когда требовалось иметь не малую отвагу, чтобы решиться дать приют
в доме такому опасному сектанту, как старец Малахия… И это смешное и слепое время было не очень давно, а между тем оно уже так хорошо позабыто, что теперь «крайняя правая фракция» пружится, чтобы Волга-матушка вспять побежала, а они бы могли начать лгать сначала. Раки, которые «перешепчутся»,
приходят в «пустотел», а люди, которые хотят пятиться, как раки,
придут к пустомыслию.
— Как раз! — сказал он. — Ладно, пускай у меня остаются. А во вторник, когда получу пенсию,
пришлю тебе за них. Впрочем, вру, — продолжал он, вдруг опять впадая
в прежний слезливый тон. — И про тотализатор вру, и про пенсию вру. И ты меня обманываешь, Боренька… Я ведь чувствую твою великодушную
политику. Насквозь я тебя понимаю! Штиблеты потому оказались узки, что душа у тебя широкая. Ах, Боря, Боря! Всё я понимаю и всё чувствую!
— Ну, скажите, что я клевещу на вас, скажите!.. С чем вы сами
пришли ко мне сейчас? Отдать
в мягкой форме приказ, чтобы я отказала от дома Ихменьеву? Вы отлично знаете, что он не опасен, что он пострадал из-за самого пустяка, что занимается он не
политикой, а своими книжками. Но вы кандидат
в губернские сановники!
В вашем доме таких господ не должны встречать. Вот что! Вы сами не могли бы выбрать лучшего доказательства того, во что вы обращаетесь теперь!..