Неточные совпадения
Левин встречал
в журналах статьи, о которых шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику по университету, основ естествознания, но никогда не сближал этих научных выводов о происхождении человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии, с теми вопросами о значении жизни и смерти для себя самого, которые
в последнее время чаще и чаще
приходили ему на ум.
—
Приходит она, этта, ко мне поутру, — говорил старший младшему, — раным-ранешенько, вся разодетая. «И что ты, говорю, передо мной лимонничаешь, чего ты передо мной, говорю, апельсинничаешь?» — «Я хочу, говорит, Тит Васильевич, отныне, впредь
в полной вашей воле состоять». Так вот оно как! А уж как разодета:
журнал, просто
журнал!
Люди добросовестной учености, ученики Гегеля, Ганса, Риттера и др., они слушали их именно
в то время, когда остов диалектики стал обрастать мясом, когда наука перестала считать себя противуположною жизни, когда Ганс
приходил на лекцию не с древним фолиантом
в руке, а с последним нумером парижского или лондонского
журнала.
— Что же это значит? Пользуясь тем, что я
в тюрьме, вы спите там,
в редакции. Нет, господа, эдак я откажусь от всякого участия и напечатаю мой отказ, я не хочу, чтоб мое имя таскали
в грязи, у вас надобно стоять за спиной, смотреть за каждой строкой. Публика принимает это за мой
журнал, нет, этому надобно положить конец. Завтра я
пришлю статью, чтоб загладить дурное действие вашего маранья, и покажу, как я разумею дух,
в котором должен быть наш орган.
— Я
приду завтра с фотографом, надо снять это и напечатать
в журнале.
Дня через три
в гимназию
пришла из города весть: нового учителя видели пьяным… Меня что-то кольнуло
в сердце. Следующий урок он пропустил. Одни говорили язвительно: с «похмелья», другие — что устраивается на квартире. Как бы то ни было, у всех шевельнулось чувство разочарования, когда на пороге, с
журналом в руках, явился опять Степан Яковлевич для «выразительного» чтения.
Когда ученики уходили
в гимназию, Дитяткевич
приходил в пустые квартиры, рылся
в сундуках, конфисковывал портсигары и обо всем найденном записывал
в журнал.
Когда начались военные действия, всякое воскресенье кто-нибудь из родных привозил реляции; Кошанский читал их нам громогласно
в зале. Газетная комната никогда не была пуста
в часы, свободные от классов: читались наперерыв русские и иностранные
журналы при неумолкаемых толках и прениях; всему живо сочувствовалось у нас: опасения сменялись восторгами при малейшем проблеске к лучшему. Профессора
приходили к нам и научали нас следить за ходом дел и событий, объясняя иное, нам недоступное.
В своеобразной нашей тюрьме я следил с любовью за постепенным литературным развитием Пушкина; мы наслаждались всеми его произведениями, являющимися
в свет, получая почти все повременные
журналы.
В письмах родных и Энгельгардта, умевшего найти меня и за Байкалом, я не раз имел о нем некоторые сведения. Бывший наш директор
прислал мне его стихи «19 октября 1827 года...
— Ну, и так до сих пор: кроме «да» да «нет», никто от нее ни одного слова не слышал. Я уж было и покричал намедни, — ничего, и глазом не моргнула. Ну, а потом мне жалко ее стало, приласкал, и она ласково меня поцеловала. — Теперь вот перед отъездом моим
пришла в кабинет сама (чтобы не забыть еще, право), просила ей хоть какой-нибудь
журнал выписать.
Вообще детские игры он совершенно покинул и повел, как бы
в подражание Есперу Иванычу, скорее эстетический образ жизни. Он очень много читал (дядя обыкновенно
присылал ему из Новоселок, как только случалась оказия, и романы, и
журналы, и путешествия); часто ходил
в театр, наконец задумал учиться музыке. Желанию этому немало способствовало то, что на том же верху Александры Григорьевны оказались фортепьяны. Павел стал упрашивать Симонова позволить ему снести их к нему
в комнату.
Петр Иваныч, выспавшись,
пришел к ним, одетый совсем и со шляпой
в руках. Он тоже посоветовал Александру заняться делом по службе и по отделу сельского хозяйства для
журнала.
При зачислении
в Главное управление государственного коннозаводства я избрал себе степное коневодство и выговорил право не являться
в канцелярию, а материалы, которые обязан был доставлять для казенного
журнала «Коннозаводчество»,
присылал почтой.
Что, кроме анекдота, могло явиться
в печати под «пятой» правительства, боявшегося даже намека, и какая могла быть печать, если газеты и
журналы разрешались только тем, на кого твердо надеялось правительство, уверенное
в том, что оно разрешает только тому право на издание, у кого и мысли о каком-нибудь неугодном властям намеке
в голову
прийти не могло, и разве такой издатель
в свою газету и
журнал мог пригласить редактора, который был бы способен пропустить какой бы то ни было намек?
В 1883 году И. И. Кланг начал издавать
журнал «Москва», имевший успех благодаря цветным иллюстрациям. Там дебютировал молодой художник
В. А. Симов. С этого
журнала началась наша дружба.
В 1933 году
В. А. Симов
прислал мне свой рисунок, изображавший ночлежку Хитрова рынка. Рисунок точно повторял декорации МХАТ
в пьесе Горького «На дне».
— Да куда же, кроме вас, Анна Алексеевна. Художник
В.
В. Пукирев только что вошел
в славу. Его картина, имевшая огромный успех на выставке, облетела все иллюстрированные
журналы. Ее, еще не конченную, видел
в мастерской П. М. Третьяков,
пришел в восторг и тут же, «на корню», по его обычному выражению, купил для своей галереи. И сейчас эта картина там: «Неравный брак». Старый звездоносец-чинуша, высохший, как мумия,
в орденах и ленте, и рядом юная невеста, и
Я воображал себе это, и тут же мне
приходили на память люди, все знакомые люди, которых медленно сживали со света их близкие и родные, припомнились замученные собаки, сходившие с ума, живые воробьи, ощипанные мальчишками догола и брошенные
в воду, — и длинный, длинный ряд глухих медлительных страданий, которые я наблюдал
в этом городе непрерывно с самого детства; и мне было непонятно, чем живут эти шестьдесят тысяч жителей, для чего они читают Евангелие, для чего молятся, для чего читают книги и
журналы.
Полина Андреевна(глядя
в рукопись). Никто не думал и не гадал, что из вас, Костя, выйдет настоящий писатель. А вот, слава богу, и деньги стали вам
присылать из
журналов. (Проводит рукой по его волосам.) И красивый стал… Милый Костя, хороший, будьте поласковее с моей Машенькой!..
Зачем этот смешной господин, когда его
приходит навестить кто-нибудь из его редких знакомых (а кончает он тем, что знакомые у него все переводятся), зачем этот смешной человек встречает его так сконфузившись, так изменившись
в лице и
в таком замешательстве, как будто он только что сделал
в своих четырех стенах преступление, как будто он фабриковал фальшивые бумажки или какие-нибудь стишки для отсылки
в журнал при анонимном письме,
в котором обозначается, что настоящий поэт уже умер и что друг его считает священным долгом опубликовать его вирши?
Председатель называл его Диогеном, циником, и очень забавлялся им, но беспрестанно повторял: «Какой же он цензор, особенно при нынешнем уставе?» Желая вразумить меня, как осмотрительно и внимательно должно цензуровать
журналы, он повел меня
в кабинет и показал мне все, что он вымарывает красными чернилами из «Московского вестника» и из какого-то несчастного дюжинного романа; я
пришел в совершенное недоумение, а выслушав объяснения кн.
— Нет-с, Алексей Иванович, вы не плюйтесь, потому что я очень заинтересован и именно
пришел проверить-с… У меня язык плохо вяжется, но вы простите-с. Я ведь об «хищном» этом типе и об «смирном-с» сам
в журнале читал,
в отделении критики-с, — припомнил сегодня поутру… только забыл-с, а по правде, тогда и не понял-с. Я вот именно желал разъяснить: Степан Михайлович Багаутов, покойник-с, — что он, «хищный» был или «смирный-с»? Как причислить-с?
Он
прислал в «
Журнал землевладельцев» безграмотную статейку; ее поправили, сократили и напечатали.
Очевидным доказательством тому служит мое письмо к Гоголю,
в котором я просил, чтоб он
прислал что-нибудь
в журнал Погодину.
С одной стороны, литература
в своем кругу — лицо самостоятельное, не ищущее милостивцев и не нуждающееся
в них; только иногда, очень редко, какой-нибудь стихотворец
пришлет из далекой провинции журнальному сотруднику водянистые стишки, с просьбою о протекции для помещения их
в таком-то
журнале.
Для людей, которые все уткнулись
в «свою литературу», для которых нет других событий общественной жизни, кроме выхода новой книжки
журнала, действительно должен казаться громадно-важным их муравейник. Зная только отвлеченные теории искусства (имевшие, впрочем, когда-то свое жизненное значение) да занимаясь сравнением повестей г. Тургенева, например, с повестями г. Шишкина или романов г. Гончарова с романами г. Карновича, — точно, не мудрено
прийти в пафос и воскликнуть...
Нам, впрочем, не
пришло бы
в голову такое открытие, если бы мы не отыскали его
в двух весьма ученых и почтенных
журналах —
в «Отечественных записках» и
в «Указателе политико-экономическом».
Я настолько “geistreich” и “frьhreif” (раннего развития), что уже печатаюсь
в русских детских
журналах (получаю“Друг детей” и “Родник”), а Ася настолько любвеобильна, что после каждой еды
приходит к ней, фрейлейн Паула, “делать кошечку”, то есть ластиться.
Я
пришел получить гонорар за"Ребенка". Уже то, что пьесу эту поместили на первом месте и
в первой книжке, показывало, что
журнал дорожит мною. И гонорар мне также прибавили за эту, по счету вторую вещь, которую я печатал, стало быть, всего
в каких-нибудь три месяца, с октября 1860 года.
Пришел очередной номер
журнала «Русская речь», — папа выписывал этот
журнал. На первых страницах,
в траурных черных рамках, было напечатано длинное стихотворение А. А. Навроцкого, редактора
журнала, на смерть Александра II. Оно произвело на меня очень сильное впечатление, и мне стыдно стало, что я так легко относился к тому, что случилось. Я много и часто перечитывал это стихотворение, многие отрывки до сих пор помню наизусть. Начиналось так...
Последний, четвертый, год студенческой моей жизни
в Петербурге помнится мною как-то смутно. Совсем стало тихо и мертво. Почти все живое и свежее было выброшено из университета. Кажется мне, я больше стал заниматься наукою. Стихи писать совсем перестал, но много писал повестей и рассказов, посылал их
в журналы, но неизменно получал отказы.
Приходил в отчаяние, говорил себе: «Больше писать не буду!» Однако проходил месяц-другой, отчаяние улегалось, и я опять начинал писать.
Однажды
прислал нам для сборника свой беллетристический рассказ С. М. Городецкий. Уже началась империалистическая война. Он напечатал
в иллюстрированном!
журнале «Нива» чрезвычайно патриотическое стихотворение под заглавием, помнится, «Сретенье», где восторженно воспевал императора Николая II, как вождя, ведущего нас против германцев за святое дело. Когда я получил его рукопись, я, не читая, распорядился отослать ее ему обратно. Это изумила товарищей.
Он
приходит каждый день с каким-нибудь новым предложением: прочитать такую-то повесть
в журнале, поехать посмотреть на то-то, послушать публичную лекцию. На все это я отвечаю:"Нет". А говорить со Степой я просто не могу, не потому, чтобы он мне надоел, но ведь с ним задушевный разговор возможен только
в одном роде: надо с ним куда-нибудь стремиться. А я теперь никуда не стремлюсь.
Но, помимо частного исторического материала, с которым я имел дело
в журнале историческом, мне попалось
в руки еще нечто достойное внимания читателей семейного
журнала, так как добрая семья может принести величайшую пользу всем, кто
приходит с нею
в какое бы то ни было соприкосновение.
3-го октября. Познакомился у городничего с Александрой Ивановной Серболовой и весьма рад сему знакомству. На плевелах прозяб клас добрый. Что за ум, и что за сердце чувствительное! Полагаю, что такова должна была быть Дашкова или
в сем роде. Разговаривали об Омнепотенском; она сказала мне, что это не его одинокая глупость, а что это такое учение, называемое — нигилизм. Стало, сие глупость, так сказать, коллективная. Обещала
прислать мне два
журнала, где это учение проводится.