Неточные совпадения
Со стен смотрели
на Самгина лица mademoiselle Клерон,
Марс, Жюдик и еще многих женщин, он освещал их, держа лампу в руке, и сегодня они казались более порочными, чем всегда.
Марс обнял Венеру, она положила ему голову
на плечо, они стояли, все другие ходили или сидели группами.
Ну, так что ж, мой милый? этот сын
Марса остановил нас
на самом, кажется, интересном месте…
Вот тут и началась опасность. Ветер немного засвежел, и помню я, как фрегат стало бить об дно. Сначала было два-три довольно легких удара. Затем так треснуло, что затрещали шлюпки
на боканцах и
марсы (балконы
на мачтах). Все бывшие в каютах выскочили в тревоге, а тут еще удар, еще и еще. Потонуть было трудно: оба берега в какой-нибудь версте; местами,
на отмелях, вода была по пояс человеку.
Я отвык в три месяца от моря и с большим неудовольствием смотрю, как все стали по местам, как четверо рулевых будто приросли к штурвалу, ухватясь за рукоятки колеса, как матросы полезли
на марсы и как фрегат распустил крылья, а дед начал странствовать с юта к карте и обратно.
Наконец, 23-го утром, запалили японские пушки: «А! судно идет!» Которое? Мы волновались. Кто поехал навстречу, кто влез
на марсы,
на салинги — смотреть. Уж не англичане ли? Вот одолжат! Нет, это наш транспорт из Шанхая с письмами, газетами и провизией.
Они с
марсов бросают эти горшки, наполненные какими-то особенными горючими составами,
на палубу неприятельских судов.
Только и слышишь команду: «
На марса-фалах стоять! марса-фалы отдать!» Потом зажужжит, скользя по стеньге, отданный парус, судно сильно накренится, так что схватишься за что-нибудь рукой, польется дождь, и праздничный, солнечный день в одно мгновение обратится в будничный.
Опять не то. Опять с вами, неведомый мой читатель, я говорю так, как будто вы… Ну, скажем, старый мой товарищ, R-13, поэт, негрогубый, — ну да все его знают. А между тем вы —
на Луне,
на Венере,
на Марсе,
на Меркурии — кто вас знает, где вы и кто.
Она было заступилась за Вулкана, но, узнав, что он был хромой и неуклюжий, и притом кузнец, сейчас перешла
на сторону
Марса.
Заговорили о смерти, о бессмертии души, о том, что хорошо бы в самом деле воскреснуть и потом полететь куда-нибудь
на Марс, быть вечно праздным и счастливым, а главное, мыслить как-нибудь особенно, не по-земному.
Было около часу ночи, и дононовский сад был погружен в тьму. Но киоски ярко светились, и в них громко картавили молодые служители
Марса и звенели женские голоса. Лакеи-татары, как тени, бесшумно сновали взад и вперед по дорожкам. Нагибин остановился
на минуту
на балконе ресторана и, взглянув вперед, сказал...
Один требовал себя изобразить в сильном, энергическом повороте головы; другой с поднятыми кверху вдохновенными глазами; гвардейский поручик требовал непременно, чтобы в глазах виден был
Марс; гражданский сановник норовил так, чтобы побольше было прямоты, благородства в лице и чтобы рука оперлась
на книгу,
на которой бы четкими словами было написано: «Всегда стоял за правду».
Быть может, его видят теперь где-нибудь
на Марсе или
на какой-нибудь звезде Южного Креста.
— Ага! Попался
на удочку, сын
Марса! Ну, ну, ну, не сердись… не буду, не буду… А все-таки интересно?.. А?.. Ну, уж так и быть, удовлетворю ваше любопытство. Которая помоложе — это молодая барышня, Катерина Андреевна, вот, что я вам говорил, наследница-то… Только какая же она девочка? Разве что
на вид такая щупленькая, а ей добрых лет двадцать будет…
Право, выходило так, точно все мы живем не
на земле, а
на Марсе ли
на Венере, или
на другой какой-нибудь планете, куда видимые земные дела достигают через огромные промежутки времени в целые недели, месяцы и годы.
Помещик наш был добрый, простой и честный человек; он уважал меня, ценил мои таланты, дал мне средства выучиться по-французски, возил с собою в Италию, в Париж, я видела Тальму и
Марс, я пробыла полгода в Париже, и — что делать! — я еще была очень молода, если не летами, то опытом, и воротилась
на провинциальный театрик; мне казалось, что какие-то особенные узы долга связуют меня с воспитателем.
Например, мне вдруг представилось одно странное соображение, что если б я жил прежде
на луне или
на Марсе, и сделал бы там какой-нибудь самый срамный и бесчестный поступок, какой только можно себе представить, и был там за него поруган и обесчещен так, как только можно ощутить и представить лишь разве иногда во сне, в кошмаре, и если б, очутившись потом
на земле, я продолжал бы сохранять сознание о том, что сделал
на другой планете, и, кроме того, знал бы, что уже туда ни за что и никогда не возвращусь, то, смотря с земли
на луну, — было бы мне всё равно или нет?
Если
Марс,
и
на нем хоть один сердцелюдый,
то и он
сейчас
скрипит
про то ж.
Когда все уже были
на марсах и салингах, старший офицер скомандовал...
Боцман Федотов, вступавший
на вахту, сердитый со сна, сыпал ругательствами, поторапливая запоздавших матросов своей вахты, и, поднявшись наверх, проверил людей, назначил смены часовых
на баке, послал дежурных марсовых
на марсы, осмотрел огни и заходил по левой стороне бака.
Смолили ванты [Ванты — веревочная лестница, идущая от бортов к
марсам и от
марсов выше, до верхушки мачты.], разбирали бухты [Бухта — длинный конец веревки, сложенной в несколько рядов.] веревок, а двое маляров, подвешенные
на беседках [Беседка — маленькая скамеечка вроде тех,
на которых красят стены городских домов.], красили толстую горластую дымовую трубу.
«Коршун» подходил ближе и ближе, и эти чернеющие пятна преобразились в людские фигуры с простертыми, словно бы молящими о помощи руками. Они стояли
на вантах и
на марсе.
— Паруса
на гитовы! По
марсам и салингам! Из бухты вон, отдай якорь! — командовал старший офицер.
А
на другой день, когда корвет уже был далеко от С.-Франциско, Ашанин первый раз вступил
на офицерскую вахту с 8 до 12 ночи и, гордый новой и ответственной обязанностью, зорко и внимательно посматривал и
на горизонт, и
на паруса и все представлял себе опасности: то ему казалось, что брам-стеньги гнутся и надо убрать брамсели, то ему мерещились в темноте ночи впереди огоньки встречного судна, то казалось, что
на горизонте чернеет шквалистое облачко, — и он нервно и слишком громко командовал: «
на марс-фалах стоять!» или «вперед смотреть!», посылал за капитаном и смущался, что напрасно его беспокоил.
— Отдавай! С реев долой! Пошел марса-шкоты [Шкоты — веревки, прикрепленные к углу парусов и растягивающие их. Эти веревки принимают название того паруса, к которому прикреплены, например, брам-шкот, марса-шкот, бизань-шкот и т. д.]! Фок [Фок — самый нижний парус
на фок-мачте, привязывается к фока-рее.] и грот [Грот — такой же
на грот-мачте.] садить!..
— Марса-фалы отдай! Марсели
на гитовы!
—
На марса-фалах стоять! — раздается громкий, слегка возбужденный голос вахтенного офицера, не спускающего глаз с бегущей грозной тучи.
Таких «огней»
на паровых судах во время хода три:
на фор-марсе — белый огонь,
на правой стороне, у носа судна, — зеленый огонь и
на левой стороне — красный огонь.] — и «Коршуну» то и дело приходилось «расходиться огнями» со встречными пароходами или лавирующими парусными судами и подвигаться вперед не полным, а средним или даже и малым ходом.
— Ред.] (толстых веревках) тяжести, а марсовые, рассыпавшись по
марсам [
Марс — площадка, с которой матросы идут по реям и поднимаются выше
на брам-реи по вантам.] или сидя верхом
на реях, прилаживали снасти и блочки, мурлыкая по обыкновению какую-нибудь песенку.
Проломленные борты заменены новыми; купленный в Батавии катер, выкрашенный в белую краску, с голубой каемкой, висел
на боканцах взамен смытого волной; новая грот-мачта, почти «вооруженная», то есть с вантами, снастями, стеньгами,
марсом и реями, стояла
на своем месте.
Бывало, ежели какая работа, примерно,
на фор-марсе, а офицера, что заведует мачтой, нет, он сейчас за ним, да пушить.
Несколько охотников-матросов сидят
на всех
марсах и салингах, сторожа открытие берега. Первому, кто увидит берег, обещана была капитаном денежная награда — пять долларов.
— Марсовые к
марсам! Рифы отдавать!..
На брамсели! —
На этот окрик выбежали капитан и старший офицер.
— Всего трое из двадцати пяти человек экипажа: плотник, юнга и я… Сутки держались
на обломках марса-реи… Целые сутки… Не особенно приятно… Проходивший китобой заметил наши сигналы и спустил вельбот, снял нас и довез до Гонолулу. С тех пор я и застрял здесь. Ну, да нечего жаловаться… делишки здесь идут хорошо с тех пор, как я вздумал завести здесь первую коляску…
Следует обычный вопрос: если сделать пакость
на Марсе или
на луне, то, очутившись
на земле, буду ли я чувствовать, что мне все равно?
— Молчи! Я говорю: надо попробовать. Откуда я могу знать? Я еще не был
на Марсе и не смотрел
на Землю с изнанки. Молчи, проклятый эгоист! Ты ничего не понимаешь в наших делах. Ах, если бы ты мог ненавидеть!..
Состояла
на содержании у всех богов и бескорыстно любила одного только
Марса.
Старший офицер: —
на брасах,
на брасах не зевать, а сам впился глазами в грот-марсель и, когда, наконец, и этот парус заполоскал, то есть момент поворота наступил, раздается громовая команда: грот-марса-булинь отдай, пшел брасы!
Так ты в женах, о милый ангел,
Магнит очей, заря без туч,
Как брак твой вновь дозволил Павел
И кинул
на себя свой луч,
Подобно розе развернувшись,
Любви душою расцвела,
Ты красота, что, улыбнувшись,
Свой пояс
Марсу отдала.
Выстрелы не повторялись; все было тихо. Конечно,
Марс не вынимал еще грозного меча из ножен? не скрылся ли он в засаде, чтобы лучше напасть
на важную добычу свою? не хочет ли, вместо железа или огня, употребить силки татарские? Впрочем, пора бы уж чему-нибудь оказаться! — и оказалось. Послышались голоса, но это были голоса приятельские, именно цейгмейстеров и Фрицев. Первый сердился, кричал и даже грозился выколотить душу из тела бедного возничего; второй оправдывался, просил помилования и звал
на помощь.
Старый жид насмешливо смотрит
на юного
Марса, немец угрюмо сплевывает в его сторону; товарищ юнца слегка подтягивается, как парадер
на смотру; один только артельщик хладнокровно зевает, крестя свой широкий рот.
Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого
Марса, давно не езженного и страшно-злого жеребца, и вернувшись
на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой.