Неточные совпадения
О! я шутить не люблю. Я им всем
задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни
на кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается
на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Краса и гордость русская,
Белели церкви Божии
По горкам, по холмам,
И с ними в славе спорили
Дворянские дома.
Дома с оранжереями,
С китайскими беседками
И с английскими парками;
На каждом флаг играл,
Играл-манил приветливо,
Гостеприимство русское
И ласку обещал.
Французу не привидится
Во сне, какие праздники,
Не день, не два — по месяцу
Мы
задавали тут.
Свои индейки жирные,
Свои наливки сочные,
Свои актеры, музыка,
Прислуги — целый полк!
Ни разу не пришло ему
на мысль: а что, кабы сим благополучным людям да кровь пустить? напротив того, наблюдая из окон дома Распоповой, как обыватели бродят, переваливаясь, по улицам, он даже
задавал себе вопрос: не потому ли люди сии и благополучны, что никакого сорта законы не тревожат их?
Он был одет в длиннополый синий сюртук с пуговицами ниже
зада и в высоких, сморщенных
на щиколках и прямых
на икрах сапогах, сверх которых были надеты большие калоши.
Она не могла разрешить задачи, которую ей невольно
задал отец своим веселым взглядом
на ее друзей и
на ту жизнь, которую она так полюбила.
Те же, как всегда, были по ложам какие-то дамы с какими-то офицерами в
задах лож; те же, Бог знает кто, разноцветные женщины, и мундиры, и сюртуки; та же грязная толпа в райке, и во всей этой толпе, в ложах и в первых рядах, были человек сорок настоящих мужчин и женщин. И
на эти оазисы Вронский тотчас обратил внимание и с ними тотчас же вошел в сношение.
Крупные, прелестные, совершенно правильные формы жеребца с чудесным
задом и необычайно короткими, над самыми копытами сидевшими бабками невольно останавливали
на себе внимание Вронского.
Полюбовавшись
на приплод нынешнего года, который был необыкновенно хорош, — ранние телята были с мужицкую корову, Павина дочь, трех месяцев, была ростом с годовых, — Левин велел вынести им наружу корыто и
задать сено за решетки.
Он думал это и вместе с тем глядел
на часы, чтобы расчесть, сколько обмолотят в час. Ему нужно было это знать, чтобы, судя по этому,
задать урок
на день.
Вронский в эти три месяца, которые он провел с Анной за границей, сходясь с новыми людьми, всегда
задавал себе вопрос о том, как это новое лицо посмотрит
на его отношения к Анне, и большею частью встречал в мужчинах какое должно понимание. Но если б его спросили и спросили тех, которые понимали «как должно», в чем состояло это понимание, и он и они были бы в большом затруднении.
Он иногда по получасу молча глядел
на спящее шафранно-красное, пушистое и сморщенное личико ребенка и наблюдал за движениями хмурящегося лба и за пухлыми рученками с подвернутыми пальцами, которые
задом ладоней терли глазенки и переносицу.
Она опять вся забилась, как рыбка, треща крыльями седла, выпростала передние ноги, но, не в силах поднять
зада, тотчас же замоталась и опять упала
на бок.
Пред ним, в загибе реки за болотцем, весело треща звонкими голосами, двигалась пестрая вереница баб, и из растрясенного сена быстро вытягивались по светлозеленой отаве серые извилистые валы. Следом за бабами шли мужики с вилами, и из валов выростали широкие, высокие, пухлые копны. Слева по убранному уже лугу гремели телеги, и одна за другою, подаваемые огромными навилинами, исчезали копны, и
на место их навивались нависающие
на зады лошадей тяжелые воза душистого сена.
Председатель отвечал, что это вздор, и потом вдруг побледнел сам,
задав себе вопрос, а что, если души, купленные Чичиковым, в самом деле мертвые? а он допустил совершить
на них крепость да еще сам сыграл роль поверенного Плюшкина, и дойдет это до сведения генерал-губернатора, что тогда?
Цитует немедленно тех и других древних писателей и чуть только видит какой-нибудь намек или просто показалось ему намеком, уж он получает рысь и бодрится, разговаривает с древними писателями запросто,
задает им запросы и сам даже отвечает
на них, позабывая вовсе о том, что начал робким предположением; ему уже кажется, что он это видит, что это ясно, — и рассуждение заключено словами: «так это вот как было, так вот какой народ нужно разуметь, так вот с какой точки нужно смотреть
на предмет!» Потом во всеуслышанье с кафедры, — и новооткрытая истина пошла гулять по свету, набирая себе последователей и поклонников.
Например, затеявши какое-нибудь благотворительное общество для бедных и пожертвовавши значительные суммы, мы тотчас в ознаменование такого похвального поступка
задаем обед всем первым сановникам города, разумеется,
на половину всех пожертвованных сумм;
на остальные нанимается тут же для комитета великолепная квартира, с отоплением и сторожами, а затем и остается всей суммы для бедных пять рублей с полтиною, да и тут в распределении этой суммы еще не все члены согласны между собою, и всякий сует какую-нибудь свою куму.
— Мне совестно наложить
на вас такую неприятную комиссию, потому что одно изъяснение с таким человеком для меня уже неприятная комиссия. Надобно вам сказать, что он из простых, мелкопоместных дворян нашей губернии, выслужился в Петербурге, вышел кое-как в люди, женившись там
на чьей-то побочной дочери, и заважничал.
Задает здесь тоны. Да у нас в губернии, слава богу, народ живет не глупый: мода нам не указ, а Петербург — не церковь.
Проходит после того десять лет — мудрец все еще держится
на свете, еще больше прежнего кругом в долгах и так же
задает обед, и все думают, что он последний, и все уверены, что завтра же потащут хозяина в тюрьму.
И Потоцкий не красовался бы больше
на шеститысячном своем аргамаке, привлекая взоры знатных панн и зависть дворянства, не шумел бы
на сеймах,
задавая роскошные пиры сенаторам, если бы не спасло его находившееся в местечке русское духовенство.
Задай мне службу самую невозможную, какая только есть
на свете, — я побегу исполнять ее!
Сговорившись с тем и другим,
задал он всем попойку, и хмельные козаки, в числе нескольких человек, повалили прямо
на площадь, где стояли привязанные к столбу литавры, в которые обыкновенно били сбор
на раду. Не нашедши палок, хранившихся всегда у довбиша, они схватили по полену в руки и начали колотить в них.
На бой прежде всего прибежал довбиш, высокий человек с одним только глазом, несмотря, однако ж,
на то, страшно заспанным.
— Слушайте!.. еще не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Украйне в таратайках. Да не то беда, что в таратайках, а то беда, что запрягают уже не коней, а просто православных христиан. Слушайте! еще не то расскажу: уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела водятся
на Украйне, панове! А вы тут сидите
на Запорожье да гуляете, да, видно, татарин такого
задал вам страху, что у вас уже ни глаз, ни ушей — ничего нет, и вы не слышите, что делается
на свете.
Он с мучением
задавал себе этот вопрос и не мог понять, что уж и тогда, когда стоял над рекой, может быть, предчувствовал в себе и в убеждениях своих глубокую ложь. Он не понимал, что это предчувствие могло быть предвестником будущего перелома в жизни его, будущего воскресения его, будущего нового взгляда
на жизнь.
Но он все-таки шел. Он вдруг почувствовал окончательно, что нечего себе
задавать вопросы. Выйдя
на улицу, он вспомнил, что не простился с Соней, что она осталась среди комнаты, в своем зеленом платке, не смея шевельнуться от его окрика, и приостановился
на миг. В то же мгновение вдруг одна мысль ярко озарила его, — точно ждала, чтобы поразить его окончательно.
Увидав его выбежавшего, она задрожала, как лист, мелкою дрожью, и по всему лицу ее побежали судороги; приподняла руку, раскрыла было рот, но все-таки не вскрикнула и медленно,
задом, стала отодвигаться от него в угол, пристально, в упор, смотря
на него, но все не крича, точно ей воздуху недоставало, чтобы крикнуть.
— Ничего, Соня. Не пугайся… Вздор! Право, если рассудить, — вздор, — бормотал он с видом себя не помнящего человека в бреду. — Зачем только тебя-то я пришел мучить? — прибавил он вдруг, смотря
на нее. — Право. Зачем? Я все
задаю себе этот вопрос, Соня…
Мне досадно, что все эти глупые, зверские хари обступят меня сейчас, будут пялить прямо
на меня свои буркалы,
задавать мне свои глупые вопросы,
на которые надобно отвечать, — будут указывать пальцами…
Стараясь развязать снурок и оборотясь к окну, к свету (все окна у ней были заперты, несмотря
на духоту), она
на несколько секунд совсем его оставила и стала к нему
задом. Он расстегнул пальто и высвободил топор из петли, но еще не вынул совсем, а только придерживал правою рукой под одеждой. Руки его были ужасно слабы; самому ему слышалось, как они, с каждым мгновением, все более немели и деревенели. Он боялся, что выпустит и уронит топор… вдруг голова его как бы закружилась.
Луиза Ивановна с уторопленною любезностью пустилась приседать
на все стороны и, приседая, допятилась до дверей; но в дверях наскочила
задом на одного видного офицера с открытым свежим лицом и с превосходными густейшими белокурыми бакенами. Это был сам Никодим Фомич, квартальный надзиратель. Луиза Ивановна поспешила присесть чуть не до полу и частыми мелкими шагами, подпрыгивая, полетела из конторы.
— Эк ведь вам Алена-то Ивановна страху
задала! — затараторила жена торговца, бойкая бабенка. — Посмотрю я
на вас, совсем-то вы как ребенок малый. И сестра она вам не родная, а сведенная, а вот какую волю взяла.
— Штука в том: я
задал себе один раз такой вопрос: что, если бы, например,
на моем месте случился Наполеон и не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну, так решился ли бы он
на это, если бы другого выхода не было?
А Миколка намахивается в другой раз, и другой удар со всего размаху ложится
на спину несчастной клячи. Она вся оседает всем
задом, но вспрыгивает и дергает, дергает из всех последних сил в разные стороны, чтобы вывезти; но со всех сторон принимают ее в шесть кнутов, а оглобля снова вздымается и падает в третий раз, потом в четвертый, мерно, с размаха. Миколка в бешенстве, что не может с одного удара убить.
Небось
на нас не сунутся; а насунутся, так я такую
задам острастку, что лет
на десять угомоню».
Мальчики из богатых семей все получили от отцов
на свои карманные расходы по грошу и уже истратили эти капиталы
на приобретение глиняных свистулек,
на которых
задавали самый бедовый концерт.
Самгин обошел его, как столб, повернул за угол переулка, выводившего
на главную улицу, и увидал, что переулок заполняется людями, они отступали, точно разбитое войско, оглядывались, некоторые шли даже
задом наперед, а вдали трепетал высоко поднятый красный флаг, длинный и узкий, точно язык.
— Я те
задам! — проворчал Тагильский, облизнул губы, сунул руки в карманы и осторожно, точно кот, охотясь за птицей, мелкими шагами пошел
на оратора, а Самгин «предусмотрительно» направился к прихожей, чтоб, послушав Тагильского, в любой момент незаметно уйти. Но Тагильский не успел сказать ни слова, ибо толстая дама возгласила...
И часто бывало так, что взволнованный ожиданием или чем-то иным неугомонный человек, подталкиваемый их локтями, оказывался затисканным во двор. Это случилось и с Климом. Чернобородый человек посмотрел
на него хмурым взглядом темных глаз и через минуту наступил каблуком
на пальцы ноги Самгина. Дернув ногой, Клим толкнул его коленом в
зад, — человек обиделся...
Бедный Обломов то повторял
зады, то бросался в книжные лавки за новыми увражами и иногда целую ночь не спал, рылся, читал, чтоб утром, будто нечаянно, отвечать
на вчерашний вопрос знанием, вынутым из архива памяти.
К нему по-прежнему входила хозяйка, с предложением купить что-нибудь или откушать чего-нибудь; бегали хозяйские дети: он равнодушно-ласково говорил с первой, последним
задавал уроки, слушал, как они читают, и улыбался
на их детскую болтовню вяло и нехотя.
И много говорила Анисья, так что Илья Ильич замахал рукой. Захар попробовал было
на другой день попроситься в старый дом, в Гороховую, в гости сходить, так Обломов таких гостей
задал ему, что он насилу ноги унес.
А когда
зададут тему
на диссертацию, он терялся, впадал в уныние, не зная, как приступить к рассуждению, например, «об источниках к изучению народности», или «о древних русских деньгах», или «о движении народов с севера
на юг».
Ей стригут волосы коротко и одевают в платье, сделанное из старой юбки, но так, что не разберешь,
задом или наперед сидело оно
на ней; ноги обуты в большие не по летам башмаки.
Вопросов я наставил много, но есть один самый важный, который, замечу, я не осмелился прямо
задать моей матери, несмотря
на то что так близко сошелся с нею прошлого года и, сверх того, как грубый и неблагодарный щенок, считающий, что перед ним виноваты, не церемонился с нею вовсе.
Он
задавал странные и пугливые вопросы, стал даже
на нее посматривать подозрительно и несколько раз начинал плакать.
— Ведь мы никогда не увидимся и — что вам? Скажите мне правду раз навек,
на один вопрос, который никогда не
задают умные люди: любили вы меня хоть когда-нибудь, или я… ошибся?
Я вышел в болезненном удивлении: как же это
задавать такие вопросы — приду я или нет
на отпевание в церковь? И, значит, если так обо мне — то что же они о нем тогда думают?
Должно быть, я попал в такой молчальный день, потому что она даже
на вопрос мой: «Дома ли барыня?» — который я положительно помню, что
задал ей, — не ответила и молча прошла в свою кухню.
Глядя
на фигуру стоящего в полной форме японца, с несколько поникшей головой, в этой мантии, с коробочкой
на лбу и в бесконечных панталонах, поневоле подумаешь, что какой-нибудь проказник когда-то
задал себе задачу одеть человека как можно неудобнее, чтоб ему нельзя было не только ходить и бегать, но даже шевелиться.
Фаддеев принес было мне чаю, но, несмотря
на свою остойчивость,
на пятках,
задом помчался от меня прочь, оставляя следом по себе куски сахару, хлеба и черепки блюдечка.
Корейцы стали нападать и
на этих, но они с такою силою, ловкостью и яростью схватили несколько человек и такую
задали им потасовку, что прочие отступили.