Неточные совпадения
— Этого я, изредка, вижу. Ты что молчишь? — спросила Марина Дуняшу, гладя ее туго причесанные
волосы, — Дуняша
прижалась к ней, точно подросток дочь
к матери. Марина снова начала допрашивать...
Людмила взяла мать под руку и молча
прижалась к ее плечу. Доктор, низко наклонив голову, протирал платком пенсне. В тишине за окном устало вздыхал вечерний шум города, холод веял в лица, шевелил
волосы на головах. Людмила вздрагивала, по щеке ее текла слеза. В коридоре больницы метались измятые, напуганные звуки, торопливое шарканье ног, стоны, унылый шепот. Люди, неподвижно стоя у окна, смотрели во тьму и молчали.
Девочка доверчиво
прижалась к ногам этого урода, а он ласково гладил жилистой рукой ее белокурые
волосы.
И вот, с горькими и радостными слезами, она
прижалась к его груди, рыдая и сотрясаясь голыми плечами науками и смачивая его рубашку. Он бережно, медленно, ласково гладил по ее
волосам рукою.
Я начал быстро и сбивчиво говорить ей, ожидая, что она бросит в меня книгой или чашкой. Она сидела в большом малиновом кресле, одетая в голубой капот с бахромою по подолу, с кружевами на вороте и рукавах, по ее плечам рассыпались русые волнистые
волосы. Она была похожа на ангела с царских дверей.
Прижимаясь к спинке кресла, она смотрела на меня круглыми глазами, сначала сердито, потом удивленно, с улыбкой.
Долго глядела она на темное, низко нависшее небо; потом она встала, движением головы откинула от лица
волосы и, сама не зная зачем, протянула
к нему,
к этому небу, свои обнаженные, похолодевшие руки; потом она их уронила, стала на колени перед своею постелью,
прижалась лицом
к подушке и, несмотря на все свои усилия не поддаться нахлынувшему на нее чувству, заплакала какими-то странными, недоумевающими, но жгучими слезами.
Сердце перевернулось в Литвинове. Ирина сильнее прежнего
прижималась к нему всем своим молодым и гибким телом. Он нагнулся
к ее душистым рассыпанным
волосам и, в опьянении благодарности и восторга, едва дерзал ласкать их рукой, едва касался до них губами.
Он чувствует, как стучат зубы и как
волосы поднимают дно его фуражки. Он еще крепче сжал ружье и еще крепче
прижался к будке.
Она
прижималась к нему и с жадностью глядела ему в лицо, и только теперь я заметил, как похудела и побледнела она в последнее время. Особенно это было заметно по ее кружевному воротничку, который я давно знал и который теперь свободнее, чем когда-либо, облегал ее шею, тонкую и длинную. Доктор смутился, но тотчас же оправился и сказал, приглаживая ее
волосы...
Потный, с прилипшей
к телу мокрой рубахой, распустившимися, прежде курчавыми
волосами, он судорожно и безнадежно метался по камере, как человек, у которого нестерпимая зубная боль. Присаживался, вновь бегал,
прижимался лбом
к стене, останавливался и что-то разыскивал глазами — словно искал лекарства. Он так изменился, что как будто имелись у него два разных лица, и прежнее, молодое ушло куда-то, а на место его стало новое, страшное, пришедшее из темноты.
Прибежало несколько человек, но Павел был уже в зале и, схватив себя за
волосы, как полоумный,
прижался к косяку.
Густые ее
волосы еще не совсем высохли, какое-то скорбное недоумение выражалось на ее бледном лице, не успевшем исказиться; раскрытые губы, казалось, силились заговорить и спросить что-то… стиснутые крест-накрест руки как бы с тоской
прижимались к груди…
И Иван Ильич стал умываться. Он с отдыхом умыл руки, лицо, вычистил зубы, стал причесываться и посмотрел в зеркало. Ему страшно стало, особенно страшно было то, как
волосы плоско
прижимались к бледному лбу.
Мальчика не пугала серая толпа, окружавшая его со всех сторон в этой камере, — он привык
к этим лицам, привык
к звону кандалов, и не одна жесткая рука каторжника или бродяги гладила его белокурые
волосы. Но, очевидно, в лице одиноко стоявшего перед отцом его человека, в его воспаленных глазах, устремленных с каким-то тяжелым недоумением на отца и на ребенка, было что-то особенное, потому что мальчик вдруг присмирел,
прижался к отцу головой и тихо сказал...
Николай
прижался спиною
к косяку двери, исподлобья глядя на больного: за ночь болезнь так обсосала и обгрызла старое тело, что сын почти не узнавал отца — суровое его лицо, ещё недавно полное, налитое густой кровью, исчерченное красными жилками, стало землисто-дряблым, кожа обвисла, как тряпка, курчавые
волосы бороды развились и стали похожи на паутину, красные губы, масленые и жадные, потемнели, пересохли, строгие глаза выкатились, взгляд блуждал по комнате растерянно, с недоумением и тупым страхом.
Я с ужасом взглянул на него, стараясь разглядеть в суровом лице хоть что-нибудь, что выдало бы неискренность его слов. Но его лицо было просто пасмурно, слова звучали резко, как холодные льдины во время ледохода… А девочка ласково
прижималась к нему, и грубая рука, может быть, механически гладила ее
волосы…
Лелька, правда, очень обрадовалась. Такая тоска была, так чувствовала она себя одинокой. Хотелось, чтобы кто-нибудь гладил рукой по
волосам, а самой плакать слезами обиженного ребенка, всхлипывать, может быть, тереть глаза кулаками. Она усадила мать на диван, обняла за талию и крепко
к ней
прижалась. Глаза у матери стали маленькими и любовно засветились.
Исанка засмеялась и теснее
прижалась к его боку под мышкой. Борька медленно целовал ее в мягкие
волосы. Они замолчали.
Задом он сидел на кресле, но голова его была в руках сестры, нос
прижимался к ее корсету, и в носу щекотало,
волосы были спутаны, и слезы были в глазах.
— Батюшка! смилуйся! ты хмелен, ты мне по муже родитель; я от тебя этого стерпеть не могу! — говорила вдова, разжимая руку, захватившую свекровы
волосы. Но Маркел Семеныч только крепче сжал стан невестки и, тесно
прижимаясь к ней всею фигурой, разом перенес в комнату через подоконник свою ногу.
Голос его стал нежным, ласкающим. Он привлек
к себе Исанку и крепко поцеловал в
волосы. Она радостно
прижалась.