Неточные совпадения
Раскольников не
привык к толпе и, как уже сказано, бежал всякого общества, особенно в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло
к людям. Что-то совершалось в нем как бы новое, и вместе с тем ощутилась какая-то жажда людей. Он так устал от целого месяца этой сосредоточенной тоски своей и мрачного возбуждения, что хотя одну минуту хотелось ему вздохнуть в другом
мире, хотя бы в каком бы то ни было, и, несмотря на всю грязь обстановки, он с удовольствием оставался теперь в распивочной.
— Добро пожаловать еще раз! — промолвил Василий Иванович, прикладывая по-военному руку
к засаленной ермолке, прикрывавшей его голову. — Вы, я знаю,
привыкли к роскоши,
к удовольствиям, но и великие
мира сего не гнушаются провести короткое время под кровом хижины.
— Помилуйте, — возопил Аркадий, — какой же я великий
мира сего? И
к роскоши я не
привык.
Переработает ли в себе бабушка всю эту внезапную тревогу, как землетрясение всколыхавшую ее душевный
мир? — спрашивала себя Вера и читала в глазах Татьяны Марковны,
привыкает ли она
к другой, не прежней Вере и
к ожидающей ее новой, неизвестной, а не той судьбе, какую она ей гадала? Не сетует ли бессознательно про себя на ее своевольное ниспровержение своей счастливой, старческой дремоты? Воротится ли
к ней когда-нибудь ясность и покой в душу?
Когда я
привык к языку Гегеля и овладел его методой, я стал разглядывать, что Гегель гораздо ближе
к нашему воззрению, чем
к воззрению своих последователей, таков он в первых сочинениях, таков везде, где его гений закусывал удила и несся вперед, забывая «бранденбургские ворота». Философия Гегеля — алгебра революции, она необыкновенно освобождает человека и не оставляет камня на камне от
мира христианского, от
мира преданий, переживших себя. Но она, может с намерением, дурно формулирована.
Открытая, благородная натура с детства поставила его в прямую ссору с окружающим
миром; он не скрывал это враждебное отношение и
привык к нему.
В манере Майзеля держать себя с другими, особенно в резкой чеканке слов, так и резал глаз старый фронтовик, который
привык к слепому подчинению живой человеческой массы, как сам умел сгибаться в кольцо перед сильными
мира сего.
— Кто знает! — воскликнул штабс-капитан. — Один бог. Без бога ни до порога, как говорится. Что? Не верно? Кампания еще не кончена. Все впереди. Русский солдат
привык к победам. Вспомните Полтаву, незабвенного Суворова… А Севастополь! А как в двенадцатом году мы прогнали величайшего в
мире полководца Наполеона. Велик бог земли русской! Что?
Только!.. Вот и все вести, полученные Сергеем Андреичем от отца с матерью, от любимой сестры Маринушки. Много воды утекло с той поры, как оторвали его от родной семьи, лет пятнадцать и больше не видался он со сродниками, давно
привык к одиночеству, но, когда прочитал письмо Серапиона и записочку на свертке, в сердце у него захолонуло, и Божий
мир пустым показался… Кровь не вода.
Привыкнуть к ней трудно, да и не дай бог, а без привычки ее нельзя переносить, не угнетая в себе самых лучших своих чувств, на самой вершине которых в живой и благородной душе всегда будет стремление «поклоняться духом и истиною» Духу истины, иже от Отца исходит и живит
мир.
Мы так
привыкли к тому, по меньшей мере странному толкованию, что фарисеи и какие-то злые иудеи распяли Христа, что тот простой вопрос о том, где же были те не фарисеи и не злые, а настоящие иудеи, державшие закон, и не приходит нам в голову. Стоит задать себе этот вопрос, чтобы всё стало совершенно ясно. Христос — будь он бог или человек — принес свое учение в
мир среди народа, державшегося закона, определявшего всю жизнь людей и называвшегося законом бога. Как мог отнестись
к этому закону Христос?
Но горе было в том, что
к тому времени, когда христианское учение в его истинном значении стало выясняться людям, большая часть христианского
мира уже
привыкла считать истиной те внешние религиозные формы, которые не только скрывают от людей истинный смысл христианского учения, но и утверждают прямо противоположные христианскому учению государственные установления.