Неточные совпадения
Вся
история римского падения выражена тут бровями, лбами, губами; от дочерей Августа до Поппеи матроны успели
превратиться в лореток, и тип лоретки побеждает и остается; мужской тип, перейдя, так сказать, самого себя
в Антиное и Гермафродите, двоится: с одной стороны, плотское и нравственное падение, загрязненные черты развратом и обжорством, кровью и всем на свете, безо лба, мелкие, как у гетеры Гелиогабала, или с опущенными щеками, как у Галбы; последний тип чудесно воспроизвелся
в неаполитанском короле.
Шекспиров день
превратился в день Гарибальди. Сближение это вытянуто за волосы
историей, такие натяжки удаются ей одной.
Кстати сказать,
в нынешний час
истории националистические союзы почти повсюду
превратились в предателей своей родины,
в правый интернационал.
По большей части
история оканчивается тем, что через несколько часов шумное, звучное, весело населенное болото
превращается в безмолвное и опустелое место… только легко раненные или прежде пуганные кулики, отлетев на некоторое расстояние, молча сидят и дожидаются ухода истребителя, чтоб заглянуть
в свое родное гнездо…
То он вел речь о роли кельтийского племени
в истории, то его уносило
в древний мир, и он рассуждал об эгинских мраморах, напряженно толковал о жившем до Фидиаса ваятеле Онатасе, который, однако,
превращался у него
в Ионатана и тем на миг наводил на все его рассуждение не то библейский, не то американский колорит; то он вдруг перескакивал
в политическую экономию и называл Бастиа дураком и деревяшкой,"не хуже Адама Смита и всех физиократов…"–"Физиократов! — прошептал ему вслед Бамбаев…
Повторилась обратная
история: недоброжелательные соседи избивались, их жилища
превращались в пепел, а жены и дети забирались
в полон.
Старший
превращается сам
в добродетельного фатера, и начинается опять та же
история.
Вся
история человечества, что касается религиозного его самосознания,
превращается в какую-то совершенно неразрешимую загадку или просто нелепость, если не признать, что она опирается на живой религиозный опыт, т. е. если не принять, что все народы как-то видели и знали свои божества, знали о них не из одного «катехизиса».
Что таинства эти не оставались одной внешней символикой, но были и некоторым мистическим действом, переживались религиозно,
в этом не может быть никакого сомнения, — вне этого предположения вся
история религии
превращается в нелепость или парадокс.
Самая свобода
в истории превращается в рок.
Человек, со всеми дорогими ему ценностями,
превращается в материал
истории, исторической необходимости, которая есть вместе с тем исторический логос.
На заре
истории, как это показал Фразер, маг и целитель
превратился в царя.
История превращается в рок для нас, она действует как чуждая нам и беспощадная сила, и
в ней нет нашей свободы.